– Мне м-м-м нужно было с тобой увидеться… поговорить.
Запланированная речь полностью вылетает у меня из головы.
Он произвел на меня точно такое же впечатление при нашей первой встрече.
Меня, как Бриджит Джонс [30], тогда заманила на вечеринку чопорная семейная парочка из лучших побуждений, и я уже собиралась воспользоваться приемом «Телефонный звонок, срочно нужно уехать», как вдруг вошел Марк. Пять часов спустя я все еще сидела, словно приклеенная к стулу, и с восхищением слушала этого красивого, веселого мужчину, источавшего тепло. Я знала, что выйду за него замуж, по крайней мере, надеялась с ним переспать. В ту ночь мы вместе рухнули в одну постель – слегка пьяные, влюбленные по уши (по крайней мере, я), и провели там все выходные. Оглядываясь назад, испытываю ощущение, что эти воспоминания – ложь. Я столько раз рассказывала эту историю и теперь иногда задумываюсь, на самом ли деле мне так повезло или я просто романтизировала наши отношения, решив вспоминать только те моменты, когда была центром Вселенной Марка.
– Думаю, это не очень хорошая мысль. – Марк собирается закрыть дверь, и я понимаю, что ускользает мой единственный шанс.
– Подожди… Это насчет… м-м-м… Дилана.
Вижу, как он сжимается, когда я произношу имя нашего сына, но больше не пытается закрыть дверь.
– Мне прислали вот это. – Я неловко сую фотографию ему в руки и наблюдаю за его лицом, когда он ее рассматривает. Красивые карие глаза затуманиваются, я вижу в них замешательство, когда он изучает снимок, а когда он его переворачивает, в них появляется шок.
– Где ты это взяла? – спрашивает Марк с бледным лицом. – Ладно, заходи, я не хочу, чтобы кто-нибудь тебя здесь видел.
Он раскрывает дверь достаточно широко, чтобы я могла войти. Чувствую себя какой-то порочной тайной, любовницей, которую он хочет скрыть. Захожу в холл и пытаюсь физически не отпрянуть назад, когда на меня накатывают эмоции. Холл все еще выкрашен в нежный кремовый цвет, остались дорогие дубовые полы и дубовая винтовая лестница, но дом выглядит пустым и холодным без огромных фотографий в черных рамках, на которых были все наши отношения. Я потратила целых два дня, замеряя расстояния между рамками и выставляя моменты нашей жизни, которыми гордилась, чтобы их увидели все – день нашей свадьбы, медовый месяц в Сорренто, первый снимок Дилана в роддоме. Теперь их нет – исчезли, как будто никогда и не существовали.
– Ты оставил зеркало, – замечаю я ничего не выражающим голосом. Мои слова кажутся пустыми. Зеркало стало моей первой самостоятельной покупкой после того, как мы приобрели дом, и Марк при каждой возможности напоминал мне, что оно слишком большое и слишком дорогое, по его мнению.
– Стоило почти как весь чертов дом, – напоминает он мне и теперь. – Я не собирался от него просто так избавляться.
«Как избавился от нас».
Он направляется в гостиную до того, как я успеваю ляпнуть какую-нибудь глупость про исчезнувшие рамки. Теперь я определенно чувствую себя не в своей тарелке. У меня нет выбора, кроме как следовать за ним. Не успеваю осмотреть комнату, как он внезапно разворачивается и сует мне фотографию.
– Что все это, на хрен, значит, Сьюзан? Это какая-то шутка?
Делаю шаг назад, меня шокирует злость у него на лице.
– Конечно, это, б… никакая не шутка, – рявкаю я. Теперь и я злюсь. Он морщится из-за слова на букву «б». – Ты думаешь, что я совсем больная на голову?
Как только слова вылетают у меня изо рта, я сожалею о них, но уже слишком поздно. Я видела его выражение лица, и он это знает. С его точки зрения (и всего остального мира) я убила его единственного сына. А появление у него на пороге с фотографией убитого мною мальчика, вероятно, находится в самой верхней части шкалы «больной на голову».
– Сядь, – приказывает он, а сам направляется в дальнюю часть комнаты, где находится ведущая в кухню дверь.
Я слишком устала, чтобы спорить, поэтому просто делаю шаг назад и, не думая, выполняю указание. Стоит мне оказаться в кремовом кресле, как у меня перехватывает дыхание. Это тот же гарнитур, который был у нас, когда я здесь жила. Трехместный диван напротив меня – тот самый диван, на который я прилегла, когда в последний раз видела сына живым.
«Мой бывший муж живет с теми же самыми подушками, которые, судя по предъявленным мне обвинениям, я использовала, чтобы убить нашего сына».
Я подпрыгиваю, а внутри меня нарастает паника. Мысли крутятся в голове как смерч, мрачные и деструктивные. Зачем ему это? Как он может? В это мгновение Марк возвращается в комнату и видит, как я вжимаюсь спиной в стену, неотрывно глядя на диван. У него на лице отражается понимание.
– Господи, Сьюзан, это было бесчувственно с моей стороны. Черт! – Он ставит две кружки на столик рядом с вызывающим у меня ужас предметом мебели, пересекает помещение, опускает ладони на мои руки и притягивает меня к себе. Я падаю в его объятия, ноги отказываются меня держать. Марк опускает меня на пол и усаживается передо мной, глядит прямо в глаза и просит медленно дышать. – Это не тот же диван, Сьюзи, просто выглядит похоже. Я поменял его после того, как тебя увезли. Просто не знал, чем его заменить. Это ты у нас всегда была дизайнером. Я четыре часа ходил по магазину, а в результате вернулся домой с почти точной копией того чертова дивана.
Его слова медленно доходят до меня. Это не наш диван. Конечно, не наш. Наш был более округлым, более длинным, лучше вписывался в интерьер. Как и все остальное, пока я жила здесь.
Поняв, что я не лишусь чувств и у меня не будет нервного срыва, Марк встает, берет свой чай и передает мне вторую кружку. Я все еще не готова сидеть на диване, пусть только копии старого, поэтому остаюсь на полу.
– Объясни мне, что все это значит, – просит он теперь не таким холодным голосом.
Он еще раз берет со стола фотографию, а я понимаю, что не хочу, чтобы она у него оставалась, я даже не хочу, чтобы он к ней прикасался. Протягиваю руку, словно хочу ее защитить, и он возвращает мне ее без комментариев.
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Ее прислали мне, бросили вместе с остальной почтой всего несколько дней назад. Никакого письма, никакого пояснения, ничего. Подумала, ее мог прислать ты.
Произнося последнее предложение, не могу смотреть ему в глаза. Я опустила информацию о том, как нашла другие снимки в собственном альбоме.
– Я? – Он переспрашивает таким тоном, словно не верит, что я могла такое подумать.
Поднимаю глаза и смотрю на него с вызовом. «Он оставил диван», – говорит мне дьявольский голос в голове. Нет, не тот диван, – отвечаю я. – Просто диван, который оказался похожим.
Но он здесь.
– Безумие. – Опять это слово, и Марк сам все понимает и быстро продолжает: – Я хотел сказать, что я знаю тебя, Сьюзи, знаю, как ты казнила себя за случившееся. Я никогда бы…
Он замолкает. Марк имеет в виду… что простил меня?
– Но кто? – тихо спрашиваю я. – Кто мог так со мной поступить?
Внезапно Марк кажется усталым, и я только сейчас замечаю в нем перемены. Я вижу, что годы сделали с моим сильным, крепким мужем. Морщины вокруг глаз не те мимические морщинки, которые появляются у часто смеющихся людей и которые я так любила. Это свидетельства стресса, старости, которая подкрадывается раньше положенного времени. Его кожа бледнее, чем я помню. Его постоянный загар, которому завидовали все наши знакомые мужчины и женщины, сменился бледностью, которую я изначально объяснила шоком при виде меня. Я ожидала, что здоровый блеск еще вернется. Уверенный взгляд, под магию которого я попала с той самой минуты, как он был направлен в мою сторону, исчез. Я вижу, что сделала с мужчиной, который в прошлом считал, что весь мир у его ног. У него была отличная работа, красивый дом, светящаяся счастьем беременная жена, а потом очаровательный маленький сын.
– Не знаю. На свете немало злобных и жестоких людей. Если кто-то пытается причинить тебе боль, я не знаю, кто это, и не знаю почему, но даю тебе слово, что это не я.
Я верю ему. Поэтому рассказываю все. Я рассказываю ему про доктора Райли, мою встречу с Ником, одеяльце Дилана, хотя опускаю тот факт, что живу с практически незнакомым человеком. Марк становится все мрачнее и мрачнее с каждым следующим словом. Когда я рассказываю про то, как в мой дом вломились, он уже готов взорваться.
– Во что ты играешь, черт побери? – спрашивает он и мерит шагами комнату. Раньше, приходя в возбужденное состояние, он так никогда не делал. – Ты вообще представляешь, какой опасности подвергаешь себя?
Это меня шокирует. Я надеялась на жалость, сочувствие, может, легкую ностальгию. Я даже ожидала злость, но не обеспокоенность. Не знаю, что делать с его беспокойством за меня. То есть разумное зерно в его словах есть, но с беспокойством обо мне он опоздал на четыре года.
– Я сюда пришла не за лекцией, – рявкаю я.
– В таком случае зачем ты пришла сюда? – Теперь Марк почти кричит. – В какие игры ты играешь? Ты вдруг заявляешься ко мне четыре года спустя. Что, по твоему мнению, я должен был почувствовать, открыв дверь и снова увидев твое лицо? Я несколько лет отчаянно пытался забыть обо всем, связанном с тобой, и вдруг ты снова здесь, выглядишь как раньше и пытаешься вытянуть на поверхность все то, что я с таким трудом забыл.
– Прости меня. – Я встаю, пересекаю комнату и вручаю ему кружку. – Оставляю тебя жить в уюте той жизнью, из которой тебе удалось стереть нас обоих! Если я найду нашего сына, хочешь, чтобы я тебе об этом сообщила?
У Марка вытягивается лицо, и я понимаю, что зашла слишком далеко.
– Найдешь нашего сына? – шепотом произносит он. – Сьюзан, я уже нашел нашего сына. Я нашел его с подушкой на лице, холодного как лед, и дыхание ему перекрыла женщина, которую я считал любовью своей жизни. Я не могу позволить себе такую роскошь – хвататься за надежду, будто он все еще жив. Я помню, как держал его в руках на стоянке перед больницей, умоляя дышать, как кричал, зовя кого-то на помощь, чтобы спасти моего красивого маленького мальчика, имя которого ты едва ли когда-нибудь решишься произнести. Его звали Дилан, Сьюзан. Дилан Лукас Вебстер, и он мертв. Он мертв, потому что ты убила его, и никакое количество фотографий улыбающихся маленьких мальчиков это не изменит. Я думаю, тебе пора.