Мы кубарем скатываемся вниз. Он исхудал, шерсть свалялась, но, кажется, здоров. Безумно счастлив, что мы тут. Валится, как щенок, на спину, задрав лапы, и извивается всем телом в щенячьем восторге. А мы его гладим, и обнимаем, и целуем, и повторяем, как по нему соскучились.
Пусть Пайпер с ним играет, а я пойду достану сыра и кекса. Мы кормим пса медленно, но пользы от этого никакой, он глотает еду стремительно, жевать не успевает. Нам еще долго жить на этих запасах, а то бы все ему скормила — такой он оголодавший.
Заснуть сразу не получается, хочется, чтобы Джет был все время рядом. Мы затаскиваем его на сеновал — он не в большом от этого восторге. В конце концов все угомонились — Джет устраивается чуть в сторонке от Пайпер, а она его за переднюю лапу держит. На всякий случай. Я рядом, Пайпер за переднюю лапу держу. На всякий случай. Так и засыпаем.
Вернуться в дом не так легко — для этого нужны все физические и душевные силы, а у нас их совсем мало. Я уже приготовилась к худшему. Но все оказывается не так уж плохо. Хотя дом, конечно, полностью разорен, и это что-то вроде последнего удара под дых.
Свет и телефон, естественно, не работают. Ни посланий, ни записок, ничего, что бы помогло найти Эдмунда и Айзека, но, с другой стороны, стекла не разбиты и стены дерьмом ради куражу не вымазаны. Почти вся мебель снесена в сарай, а все остальное раскидано по углам или перевернуто. Куча битой посуды повсюду, а та, что не разбита, — грязная донельзя, объедки присохли. Туалеты полным полны, грязь и глина на всех коврах. Нашу одежду не тронули — но только потому, что она всем мала.
Кухня в самом жутком состоянии, эти вояки явно проводили здесь все время. На большом столе ворох бумажек, на стенах нарисованы карты, и никакой еды, кроме той, что я уже нашла в кладовке. В сарае — мы с Пайпер проверили — ни цыплят, ни овец. Никого. То ли разбежались, то ли их забрали, то ли пошли армии на обед.
В спальнях порядка чуть побольше — мебель сдвинута, но довольно-таки чисто. Затаив дыхание, открываю дверь в свою комнатушку. Внутри — старые белые стены, всё как в тот день, когда нас увезли. Только цветочки завяли, в бутылке одни сухие стебельки. Поднимаю одеяло с пола, кладу аккуратно на кровать, выглядываю в окно и вспоминаю, как Эдмунд привез меня сюда на джипе.
Я словно слышу эхо наших голосов, отражающееся от стен.
Напоследок заглядываю в ящики комода — там чистые, аккуратные стопки одежды. Всё, мне больше ничего не надо — только бы помыться как следует.
Смотрюсь в холле в большое зеркало — огромная ошибка, не могу узнать свое отражение. Тощая, грязная, волосы свалялись. Проверяю воду — насос не работает. Пайпер помогает мне натаскать наверх воды из бочки в саду, наполняю ванну — чуть донышко прикрыв, нахожу в спальне тети Пенн кусок мыла и шампунь. И, предвкушая чистую одежду, начинаю превращение в нормального человека.
Если вам доводилось ходить и спать неделю за неделей, не меняя одежды, вы меня поймете. Чудесное чувство — кожа снова шелковистая и гладкая. Какое счастье — постричь ногти, соскрести грязь с ладоней и ступней, а мыло пахнет как розы. Потом надеть чистую одежду и расчесать ЧИСТЫЕ волосы, и пусть сохнут — мягкие, пушистые — на теплом солнышке.
Мы снова наполняем ванну — очередь Пайпер. За чистой одеждой к ней в спальню приходится идти тоже мне — она не хочет туда входить. Не знаю, чего боится, но она уперлась — как маленький ребенок, который ни за что не откроет дверь шкафа, потому что там кто-то прячется в темноте. Наверно, страшится призраков, которые бродят по дому, — и не мне ее за это осуждать.
Я приношу ей чистую одежду — и беленькую кофточку. Совершенно непрактично, но так прекрасно быть чистой и непрактичной, что устоять невозможно. Сую в сумку и полезные вещи — джинсы, пару свитеров с капюшонами, трусы, носки — надевать на ночь на руки и на ноги, чтобы насекомые не покусали.
Мы обе теперь чистые и в свежей одежде. Как можем, расставляем в гостиной мебель по местам. Даже немножко приободрились. Приятнее всего выбросить старые кроссовки, которые я месяц не снимала, и надеть пару мягких туфель из прежней жизни — новых, дорогих, пахнущих кожей.
Что-то надо делать с Джетом, а то он все время выкусывает колючки, застрявшие в шерсти. Но купаться он не желает. Пришлось поискать собачью щетку в кладовке и потом в овчарне расчесать запутанную шерсть — от этого он тоже не в восторге. В кладовке нашелся пакет сухого собачьего корма — большая удача. Не так легко прокормить нас двоих, не говоря уже о собаке. Пакет тяжелый, нести его трудно, но кто знает, сможет ли он сам продержаться на бе́лках и кроликах.
Вернувшись в овчарню, я аккуратно раскладываю добычу по местам. Спички, мыло, чистая одежда, одеяла, собачий корм, одна свечка, завалившаяся под кресло, и несколько книг. Больше за один раз нам не унести — мы слишком усталые и истощенные, да и одолеть две мили совсем не так просто.
В тот вечер, пока я сижу, греясь на вечернем солнышке, Пайпер куда-то исчезает. Оказывается, она забилась в угол овчарни, завернулась в одеяло, прижала к себе Джета и рыдает почти беззвучно. Нос и глаза красные, рот раскрыт, и слезы текут и текут, словно она — бездонный колодец.
Я не спрашиваю, почему она плачет. Теперь мы чистые и более или менее в безопасности, и отсутствие родных еще очевидней. Я, признаться, ужасно томлюсь по Эдмунду. Но, по крайней мере, потерю матери я пережила давным-давно. А Пайпер враз лишилась мамы и трех братьев. Все, что у нее осталось, — я, да пес, да куча вопросов без ответов.
Как же хочется сказать кому-нибудь, что уже хватит, это последняя капля. Не могу я так, мне ужасно плохо, а Пайпер еще хуже. Гораздо хуже. Меня распирает от гнева и отчаяния, я, как Иов, готова показать Богу кулак. Но приходится сидеть рядом с ней, гладить ее по голове и бормотать, ну все, ну все, успокойся. Больше ничего нам не остается.
28
Как так можно жить? Но мы как-то живем.
Стараемся выжить — больше все равно заняться нечем.
Когда-то давным-давно в школе был урок про то, что пещерные люди, бушмены и другие первобытные племена все время, пока не спят, ищут пищу. Старый добрый волосатый неандерталец и мы явно похожи, прямо не отличишь. Следующий раз, когда буду в Нью-Йорке, зайду в старую школу, попрошу, пусть поменяют компьютерный класс на класс по Выживанию в Экстремальных Условиях при Полном Отсутствии Надежды на Помощь.
К счастью, теперь у нас еды хоть отбавляй. Осень — пора Плодоношения и Благодарения. И всякого такого. Особо заманчивой эту диету не назовешь, я уже убить готова за горячий бутерброд с сыром и помидорами на ржаном хлебе. И за банку кока-колы. Если вдуматься, выбор для меня, прямо скажем, нетипичный, и, как на зло, ни одного из тысячи моих психотерапевтов тут нет, а то бы они прыгали от радости и громко кричали, что это их заслуга.
В любом случае у нас куча картошки. Прямо за домом по дороге к овчарне большое картофельное поле, не заметить нельзя. Вояки тоже заметили, но даже взвод голодных захватчиков не может за месяц съесть всё, особенно если необходимых ингредиентов для картофельного пюре, жареной картошки или картофельного салата нет и не предвидится. Другими словами, на нашу долю остался чуть ли не весь урожай.
Каждое утро я копаю картошку и перетаскиваю в овчарню на хранение, а Пайпер рыскает по окрестностям в поисках дикорастущих добавок — водяного кресса, каштанов и меда. Как водится, ей досталась роль Лесной Нимфы, а мне роль Старой Верной Подруги.
Все, больше ни одного взмаха мотыгой. Сегодня составляю компанию Пайпер. Наблюдать за ней в лесу — одно удовольствие. Ничего не знаю про папашу этих деток, но, думаю, он был истинным эльфом. Пайпер знает, как выследить пчел и найти их гнездо. Зажигает факел из зеленых веток, они дымятся, и пчелы разлетаются. А если не разлетаются, валятся как одурманенные. Она вытаскивает соты и отламывает от них кусок, и никто ее не жалит. Но я за этим делом наблюдаю исключительно с почтительного расстояния.
Однажды она взялась меня учить, как собирать кресс под водой. Объясняет, что обязательно должно быть ТЕЧЕНИЕ, иначе кресс плохо действует на печень. А если течение слабое, что тогда? Не люблю я природу — четких правил в ней нет. Говорила же тогда Пайпер, я более-менее уверена, что грибы не ядовитые.
Впрочем, понятия не имею, что делать с куском сот, с которых капает мед, или с пучком водяного кресса. Послать на фабрику, уложить на лоточек, завернуть в пленку? Никто с ними ничего такого не делает, а на вкус они — не поверите — настоящий мед и настоящий кресс. К тому же, накопав тонну картошки, прихожу к выводу, что, кроме отдела полуфабрикатов да десяти тысяч других предметов первой необходимости, от супермаркета никакого проку нет.
Путем проб и ошибок я узнаю, что такую штуку, как мед, надо хранить плотно закрытой, а то любой букашке взбредет в голову поживиться твоим завтраком.
Пайпер по запаху находит на лугу дикий чеснок и дикий лук, возвращается с кучей этой зелени, мы ее крошим в картошку — хоть какое-то разнообразие, картошка с диким луком и чесноком вместо картошки без дикого лука и чеснока. Иногда я готова променять будущее Англии на банку майонеза, но никто не соглашается на обмен.
Мы жарим каштаны на огне, они на вкус очень даже ничего, только их страшно трудно чистить, скорлупа забивается под ногти — больно потом очень долго. Я полдня собираю каштаны, приношу Пайпер, а она смотрит на меня с неодобрением и говорит, это конские каштаны, они несъедобные.
На огороде у тети Пенн созрела кукуруза. Британская армия вместе с армией слизняков хорошо потрудились над капустой, но и нам кое-что оставили. Тут и кабачки поспевают, а лук-порей, горох и мята разрастаются без удержу.
Притаскиваю большую сковородку из дома, но масла у нас нет, приходится овощи варить. Пайпер говорит, надо поймать и убить кролика, тогда будет жир для готовки, но я на нее так зыркаю, что она сразу идет на попятный. Говорит, про это в бойскаутской книжке написано.