Ей повезло. Так куда легче.
Я покинула лоно семьи через несколько дней после выписки из больницы. Большинство школ не работало — зачем, скажите мне, учиться, когда вокруг смерть и разруха? Поселилась в заброшенном офисном здании около Центрального вокзала. Никто в этом районе жить не хочет, но мне нравится. Тут больше простора и довольно-таки тихо, хотя постреливают иногда.
Прямо рядом — Нью-Йоркская публичная библиотека. Главное здание, на углу 42-й улицы и Пятой авеню. Я подумала, им сотрудников не хватает. Всем в этом районе сотрудников не хватает. Во время интервью они меня спрашивают, что я думаю по поводу бомб и снайперов, и приходят в восторг — им кажется, что я страшно храбрая. В любом случае никаких других кандидатов у них нет, что легко объясняет, почему их не взволновала моя предыдущая должность. Дежурный по палате в психушке.
Хожу на работу каждый день, хотя не вполне понимаю, в чем состоят мои обязанности. Тут тихо, гулко и пусто. Бывают дни, когда появляются только наши постоянные посетители — маленькая группка психов, истинные Искатели Знаний, которым нужны справочники и энциклопедии. Остальные отсиживаются по домам — там есть интернет. Их гораздо меньше волнует достоверность информации и куда больше пугают террористы-смертники. Почти все привыкли обходиться без излишеств, библиотечных книг например.
Всего несколько месяцев прошло, как прекратились сотни войн по всей планете. Или это была одна большая война? Я забыла.
Мне кажется, все уже позабыли.
Через пару дней после того, как граница между США и Англией снова открылась для Гражданского Населения, я получила письмо от Пайпер. И долго-долго не решалась его вскрыть.
Вот где пришлось кстати папашино влияние. Теперь он пытается загладить свою вину. И на том спасибо.
Я одна из первых, кому разрешают вернуться обратно.
Вы будете смеяться — до чего сложная мне выпала дорога. От дома до дома — целая неделя. Сказать по правде, в основном пришлось подолгу ждать — но мне не привыкать.
Когда самолет наконец приземляется, я то ли надеюсь, то ли молюсь — пусть случится чудо, пусть Эдмунд меня ждет в аэропорту, прямо как тогда, с сигареткой во рту, так мило по-собачьи наклонив голову. Но откуда ему здесь взяться?
Все равно ужасно обидно.
Процедура проверки оказалась сложной. Нас совсем мало. Все ждут. Всем неспокойно. Несколько американцев, но в основном англичане, которые застряли по другую сторону Атлантики, когда позакрывались все границы в мире.
Наше право на пребывание в Англии нужно проверить и перепроверить, необходимы ворохи бумаг, идентификационные удостоверения с отпечатками пальцев в дополнение к только что выданным паспортам нового образца.
Сотрудники аэропорта вооружены автоматами. Выражения лиц крайне суровые, но за суровостью угадывается и толика радости. Мы вроде как туристы, первые туристы, которых они за столько лет видят. Мы для них символизируем конец долгой и суровой зимы. Что-то вроде нарциссов. Они нас приветствуют с плохо скрываемым облегчением.
Выхожу из аэропорта, вдыхаю знакомый запах дождливого апрельского дня. У меня аж голова закружилась, пришлось поставить сумку и подождать, пока перестанет.
Аэропорт узнать невозможно. Он совершенно зарос дроком, плющом и огромным, доисторического вида чертополохом. Как Айзек и предсказывал, природа радостно берет свое, ей цивилизация ни к чему. Мне почудились олени и кабаны на взлетной полосе.
На парковке только несколько армейских джипов. Их владельцы расчистили место в густом кустарнике, но ощущение такое, что вырубка быстро зарастет. Словно я приземлилась в джунглях. Хорошо, что я не видела посадочной полосы, пока не оказалась на земле.
Солдат поставил в паспорте огромный штамп, большими черными буквами — ЧЛЕН СЕМЬИ. На всякий случай проверяю штамп еще раз. Ура! Что написано пером, не вырубишь топором.
Я вернулась, тихонько шепчу я прошлому и шагаю к маленькому, видавшему виды автобусу — он отвезет меня домой.
3
Пока жду следующий автобус — уже в Лондоне, нахожу исправную телефонную будку и набираю номер, который мне прислала Пайпер. После нескольких долгих гудков отвечает незнакомый мужской голос. Больше никого дома нет. Я ему объясняю, когда примерно приеду. И он, помолчав, говорит, они так рады, что вы приезжаете. И вешает трубку.
Прямого автобуса нет. Семь часов и еще две пересадки, и вот я на окраине нашей деревни. Похоже, что здесь никто не жил уже целую вечность.
Автобус пришел немного раньше, ни одной живой души вокруг, но по дороге идет прелестная молодая женщина с тяжелой копной темных волос и гладкой, бледной кожей.
При виде меня улыбается, сияет, мчится навстречу. Узнаю ее по улыбке — она совсем не изменилась, слышу крик, Дейзи! Голос такой знакомый. Гляжу и никак не могу соединить ту маленькую девочку, которую я знала, с этой молодой особой. Может, дело в том, что слезы глаза застилают?
Она не плачет, на лице написано — ни за что не заплачу. Глядит на меня огромными серьезными глазами. Уставилась и взгляда не отводит, словно глазам своим не верит.
Это ты, Дейзи.
Вот и все. И снова, это ты, Дейзи.
У меня голос пропал, молчу, просто обнимаю ее крепко-крепко.
В конце концов она высвобождается из объятий и тянется за моей сумкой.
Все тебя ждут не дождутся. Но бензина у нас все равно нет. Пойдем пешком?
Тогда я смеюсь — а что если я скажу нет? Подхватываю вторую сумку, а она берет меня за руку, словно мы были вместе все это время и ей все еще девять лет. И мы идем домой под нежарким апрельским солнцем вдоль разросшихся зарослей, мимо яблонь в цвету и зазеленевших полей, поднимаемся на холм. И все, что ей не удалось в подробностях рассказать в письме, она рассказывает сейчас — об Айзеке, тете Пенн и Осберте.
Эдмунда ни я, ни она не упоминаем.
Вот что она мне рассказала.
Смерть тети Пенн подтвердилась через два года после того, как она уехала тогда в Осло. Это я знаю. Но я не знала, как ее застрелили. Прошло несколько месяцев с начала войны, и она попыталась попасть обратно в страну — хотела во что бы то ни стало вернуться к семье.
Бедные сестры. Обеих убили дети.
Их война и наша — страшно похожи. Везде снайперы и маленькие группы повстанцев, плохо организованные банды подпольных бойцов. Половину времени понятия не имеешь, где Хорошие Парни, а где Плохие. Взрывы в автобусах. А иногда и в учреждениях, в почтовых отделениях или в школах. Бомбы в торговых центрах и в почтовых посылках. То вдруг все договорились — непонятно как — прекратить огонь, а то кто-то случайно наступит на мину, и все начинается по новой. Можно спросить тысячу человек на шести континентах — из-за чего началась война, и услышишь тысячу разных ответов. Нефть, финансы, территория, санкции, демократия. Уличные газетки ностальгически вздыхают о старых добрых временах Второй мировой войны — тогда все Враги говорили на иностранном языке, а армия сражалась где-то за тридевять земель.
Но жизнь все равно продолжается. После окончания Оккупации, довольно быстро после того, как я уехала, жизнь потихоньку вошла в нормальную колею, только границы все еще были закрыты.
Когда стало официально известно, что тетя Пенн не вернется, Осберту было уже восемнадцать. Никто не стремился усыновить тех, кто остался, так что главой семьи оказался он. На деле ничего не поменялось, объяснила Пайпер. В прошлом году он уехал. Живет с подружкой, но они его довольно часто видят.
Айзек как Айзек. Говорит немножко больше, но все равно в основном с животными. За последние пять лет ему снова удалось развести стадо длинношерстых овец, а еще у них с Пайпер козы, несколько коров, свиньи, две верховые лошади, пони и куры. И большой огород, в котором часть овощей оставлена на семена на следующий год.
Они решили жить на полном самообеспечении — так куда безопаснее, да и для них привычней. Кроме того, по словам Пайпер, к Айзеку все время приводят заболевшую скотину — когда с простыми болячками, а когда и с психическими. В наши дни слишком большая роскошь — взять и избавиться даже от взбесившегося животного. Люди в округе зовут Айзека Колдуном, но по-доброму.
Теперь она про себя рассказывает. Она влюбилась в Джонатана, а он учится на доктора, и она тоже хочет учиться на доктора. Университеты уже открыты, но очередь огромная, и на этот год ее, наверно, не примут. Сразу понятно, что с Джонатаном у нее не подростковая влюбленность, но чего еще ожидать от Пайпер. Она говорит, что он ее тоже любит. Конечно, любит, кто бы сомневался. Говорю, что ужасно хочу с ним познакомиться, и это чистая правда.
Последние несколько минут поднимаемся на холм в молчании, и вот мы уже возле медово-желтого дома. Крепче сжимаю руку Пайпер. Сердце бьется ужасно, в ушах шумит.
Айзек уже тут, здоровается с нами, держит за ошейник красивую собаку, бордер-колли.
Улыбается, когда я его крепко-крепко обнимаю, вдыхаю знакомый запах. Он теперь выше меня, спокойный, стройный и сильный.
— Я тоже хотел тебя встретить, — говорит он серьезно. — Но Пайпер не дала. Ты же знаешь, какая она собственница.
И улыбается нам обеим.
Мне кажется, это самая длинная фраза, которую мне довелось от него услышать. Но он так знакомо голову наклоняет и брови поднимает, что у меня прямо земля из-под ног уходит — я же все помню и боюсь ужасно.
— Пошли, — Пайпер снова берет меня за руку. — Пошли к Эдмунду.
4
Шесть лет.
Фантазии мои не меняются, и я тоже. Эдмунд и я. Живем вместе. Живы.
И все. Зачем задумываться о деталях. Детали значения не имеют.
День теплый, Эдмунд сидит в садовом кресле, спина прямая-прямая, глаза полуприкрыты. А сад сияет невероятной белизной. Он сидит спиной к нам. Пайпер подходит и наклоняется к нему.
— Эдмунд, — шепчет она, ласково трогая его за колено. — Эдмунд, смотри, кто приехал.
Он поворачивает голову, и я застываю на месте, не в силах даже улыбнуться.