Я сажусь на стул с другой стороны угловой барной стойки и смотрю на троицу бифитеров, которые из-за своих безумных причесок, бород и мальчишеского поведения похожи на Трех балбесов [13].
Сидящий напротив Годдерс бросает на меня нервный взгляд – скорее всего, принял меня за одного из наиболее сварливых бифитеров, пришедшего бранить его за чрезмерное потребление пива, но выражение его лица тут же смягчается, когда он понимает, что это просто я.
– Ну что, Мэгс, как твои дела, зайчонок? – спрашивает он с сильным акцентом джорди [14].
– А, Мэгги, как ты, девонька? – добавляет Чарли, сладко улыбаясь. Чарли здесь как всеобщий дедушка, и его всегда можно найти в пабе рассказывающим байки о том, как он играл на волынке в Королевском шотландском полку. Его истории цепляют, и я могу слушать их часами – хотя этому, возможно, способствует тот факт, что высокогорное произношение Чарли добавляет им драматизма.
– Пришла провести субботний вечер с нами, стариками, милая? – улыбается отец.
– Подумала, что надо бы зайти присмотреть за вами тремя, убедиться, что вы тут не хулиганите, – отвечаю я и шутливо поднимаю бровь, обращаясь к Годдерсу. Он поднимает обе руки вверх – сдается, украденное пиво, которого он уже успел глотнуть, раздувает его щеки, а пена с жестких усов стекает на губы и дальше на бородатый подбородок. Мы все от души смеемся.
– Мой раунд? – предлагаю я, и три немолодых мужчины с энтузиазмом кивают.
Бармена все нет, так что я перебираюсь за стойку и наливаю себе пиво сама.
– А что, кстати, случилось с Базом?
Он тоже бифитер и всегда добровольно вызывается поработать в баре. Вечно в плоской твидовой кепке, выцветших подтяжках или в ливерпульской футбольной майке, он уже стал такой же неотъемлемой частью бара, как и стойка.
– Вчера вечером заглянули несколько парней из его старого полка, и после того как выяснилось, что он один из них, они на каждую заказанную пинту наливали и ему тоже. Он все еще спит в подсобке.
Я представляю себе База, потягивающего джин через щербинку между передними зубами – его коронный трюк после пары-тройки пинт.
– Сегодня попозже должны зайти какие-то крутые люди из Канадского посольства, так что мы обещали «присмотреть тут за баром», пока он дрыхнет, – ехидно хихикает отец. Я замечаю, что все трое уже слегка покачиваются на своих стульях.
– Ну конечно, вы обещали.
Я закатываю глаза и засовываю десятифунтовую банкноту в щель в кассе, а потом возвращаюсь на свое место.
Некоторое время я слушаю, как они, уже навеселе, ворчат по поводу губернатора Тауэра, их босса, и нескольких других бифитеров. Я не знаю, кто придумал стереотип о тетушках среднего возраста, обожающих сплетни; они просто не встречали бифитеров под шестьдесят.
– Видали Ланчбокса, который вел экскурсию сегодня утром? Заявился – ни носков, ни ботинок, стоял там со своими волосатыми ногами, что твой хоббит, как будто так и надо! Мне жаль детишек, которым пришлось стоять рядом с ним. – Чарли изображает приступ тошноты. Остальные двое обмениваются брезгливыми взглядами.
– Ты шутишь? – Отец оглаживает рыжую бороду своей большой ладонью и улыбается. – От него разило?
– Не-а, совершенно трезвый. Но он постоянно краснеет, как его жена.
– Ай, обычная печальная история – двухсот восьмидесятифунтовыйбывший морпех за шестьдесят, переживающий чертову менопаузу. Идиот.
Годдерс качает головой и смеется, хотя по звукам кажется, что кашляет, а потом делает еще один глоток своего быстро исчезающего пива.
Я только тихо посмеиваюсь и восторженно наблюдаю за их оживленной беседой. Они же прирожденные артисты, и их компания намного веселее и увлекательнее любого высокобюджетного субботнего телешоу.
– Как нынче жизнь в билетных кассах, Мэгги? – Теперь Годдерс переключает свое внимание на меня.
Чарли кивает.
– Как там Кевин, все такой же козел?
– Ты прямо снял у меня с языка. Это невыносимо. Знаешь, на той неделе он сказал посетителю, что Тауэр построил Генрих VIII. Я еле сдержалась от того, чтобы встать и уйти прямо тогда.
Три бифитера ворчат и осуждающе качают головами.
– Кто только нанимает этих клоунов? И эти люди не дают моей девочке работу смотрителя Белой башни, несмотря на то что она знает больше, чем все они вместе взятые.
Отец смотрит на меня с сочувствием. Я морщусь, не зная, что сказать на эту вспышку отцовской любви.
К счастью, он сразу продолжает:
– Хотя это еще ничего, меня вот в понедельник туристка спросила… – Он поднимает бровь, глядя на Годдерса и Чарли, которые дружно закатывают глаза.
– Оно мне точно надо? – стонет Чарли, явно опасаясь услышать то, чем хочет поделиться отец.
– Во-первых, она спросила меня: «Как называется тот мост с башнями по бокам?» Я ответил: «Он называется, как и следовало ожидать, Тауэрский мост, мадам». На что она на полном серьезе сказала: «И он идет через всю реку?»
– Господи Исусе, – бормочет Годдерс и опять заливается своим раскатистым смехом.
Пиво, которого я как раз глотнула, прыскает у меня изо рта прямо на стойку бара.
– Как же ты на это ответил? Интересно, какие мосты строят у нее в стране.
– Что ты ей сказал? – подхватывает Годдерс.
– Ну, сначала я подумал, она шутит, но потом понял, что она ждет ответа. Единственное, что пришло мне в голову, было: «Ну, он же не Тауэрский пирс называется, не так ли?» Честно говоря, она вроде бы озадачилась, а я только и смог спросить, откуда она, и скорее свалил оттуда, чтобы отсмеяться.
В Башне Байуорд у бифитеров имеется маленькая книжечка, куда они записывают самые тупые вопросы, заданные туристами в течение многих лет, с указанием, откуда эти самые туристы приехали. Ее выносят на одной из крутых вечеринок в конце года, а несколько лучших вопросов распечатывают и раздают гостям в качестве развлечения. Мой личный фаворит повторяется довольно часто: «Они специально построили Тауэр рядом с метро?» Ответ на него почти гарантированно или фейспалм, или гомерический хохот. Учитывая, что Тауэр был построен у римской стены Вильгельмом Завоевателем в 1080-х, я очень сомневаюсь, что Вилли в своих планах тогда задумывался об удобстве туристов из далеких 1960-х…
– Тут даже гадать не надо, откуда она… – Трое бифитеров многозначительно смотрят на меня, и все три пары пьяных глаз весело блестят. На щеках у них расцвел румянец, а носы стали темно-красными. Сидя в ряд у бара, они выглядят как рождественские фонарики.
Старинные часы в углу бьют восемь вечера, и из подсобки появляется Баз, точно крохотная кукушка из часов. Редкие волосы у него на макушке торчат вверх и влево; он разглаживает их по лысине и прикрывает плоской кепкой. Баз все еще трет глаза спросонья, пока ковыляет к бару, подтяжки волочатся за ним по полу. Он наливает себе стакан джина с водой и плюхает туда таблетку витамина С.
– Чувствуешь себя так же паршиво, как выглядишь, а, Баз? – еле выговаривает отец и получает в ответ средний палец через плечо.
– Нужна помощь сегодня, Баз? – спрашиваю я, глядя на то, как он сражается со своими подтяжками, и сочувственно морщусь, когда они отстреливают с плеча ему в лицо. – Я могу побыть барменом на этот вечер. Делать мне все равно нечего, и я не горю желанием укладывать вот этого в постель. – Я большим пальцем показываю на отца, чья голова начала клониться прямо в открытую пачку свиных шкварок, которую он ухитрился умыкнуть за спиной у База.
Справившись наконец с подтяжками – хотя одна из них вся перекрутилась у него на спине аж до самых штанов, – Баз подходит к моему стулу и благодарно ерошит мне волосы.
– Ты потрясающая, потрясающая молодая леди. Дай бог тебе здоровья, Мэгги.
Широко улыбаясь, я отмахиваюсь от него, и он ковыляет обратно в подсобку, со стоном взбалтывая свой опохмелительный коктейль. Я занимаю его место за барной стойкой, и как раз начинают появляться первые посетители. Помещение заполняется людьми в черных костюмах и коктейльных платьях, и вскоре вокруг трех мужчин у бара образуется толпа.
– Так, вы, старики, – Годдерс, Чарли и отец вздрагивают от моих слов, поскольку уже почти успели заснуть, – идите-ка по домам и выпейте по чашке чая. Вас ждет постель, а меня – работа.
Глава 7
Единственное, чем я могу ответить на стук в дверь моей спальни, – это стон, похожий на вопль неандертальца. Я уткнулась лицом в подушку, лежа на кровати мертвым грузом. Я по-прежнему полностью одета, в джинсах, которые так и не сняла ночью, и знаю, что моя подушка перемазана косметикой. Единственная часть моего тела, которую я чувствую, – это голова: она болит так сильно, что всего остального, от шеи до самых пяток, я просто не ощущаю.
В дверь заглядывает отец.
– Доброе утро, красавица.
Только отец может посмотреть на меня сейчас – с космами, которые, вопреки законам гравитации, местами встали дыбом и спутались в засохший ком на потном затылке, – и все-таки назвать «красавицей». В ответ я лишь испускаю еще один стон. Мозг у меня в данный момент как у годовалого младенца, а тело и энергия как у трупа, зато отец – человек, который заснул вчера в восемь вечера, сидя на барном стуле, – свеж, как огурчик. Пританцовывая, он входит в комнату и приносит мне столь необходимый чай.
– Как. Ты. В порядке? Ох… – бурчу я в подушку. Отец хмыкает и садится на краешек моей кровати.
– У меня большой опыт, я двадцать два года прослужил в армии. По вечерам мы регулярно собирались выпить, а в шесть утра уже надо было быть на посту как штык, в начищенных ботинках, отглаженной форме и способным метко стрелять.
Он смеется, когда я испускаю очередной стон, и протягивает мне чашку чая и две болеутоляющих таблетки.
Бормоча «спасибо», я их проглатываю и замираю, чтобы убедиться, что они не попросятся обратно.
– Так у тебя теперь есть куча чаевых?