– Остановимся на том, что я теперь понимаю, почему Баз вечно с похмелья. – Я тру виски в надежде облегчить жуткую боль. – Мне приходилось выливать пинты в раковину, потому что они покупали мне больше, чем я физически способна выпить. Уверена, они пытались утопить меня изнутри.
– Пока дойдешь до работы, тебе полегчает.
Работа. Снова работа. Черт.
– Мне и в обычный-то день тошно на Кевина смотреть. А сегодня все будет совсем уж безнадежно.
– Да нет. Хотя, если все-таки не удержишься, постарайся сделать это прямо ему на штиблеты. – Я пробую рассмеяться, но виски тут же пронзает боль. Отец только головой качает и встает.
– Я пойду, а ты попробуй привести себя в порядок.
Я долго стою под душем, не имея никакого желания вылезать из-под успокаивающего потока горячей воды, смывающего мой похмельный пот и вчерашнюю косметику. Не рискуя сегодня бежать на работу бегом, я все-таки неохотно выгоняю себя из-под душа. Стараясь не тревожить лишний раз мою бедную голову, я просто распускаю волосы и пытаюсь их пригладить, чтобы они, по крайней мере, не торчали во все стороны.
Одеваясь, я обнаруживаю, что отец погладил мою униформу. И да, в такие утра, как это, все неудобства совместного проживания с отцом, когда тебе под тридцать, стоят того. Он стал помогать мне с подобными мелочами с тех пор, как умерла мама. Я думаю, что таким образом он, немолодой суровый ветеран, выражает свою любовь и заботу обо мне. Все, что он мог бы сделать для меня, когда мне было шесть или шестнадцать, он начал делать в мои двадцать шесть, наверстывая упущенное.
Когда я наконец выхожу на улицу, прохладный ветерок приносит желанное облегчение. В последнее время я ходила на работу по одному и тому же маршруту, вверх по секретному проходу и дальше через двор, – и этот выбор совершенно точно не имееет никакого отношения к попыткам выяснить, вернулся ли на дежурство один конкретный полк гвардейцев.
Не то чтобы я специально проверяла, но сегодня это все еще колдстримцы. У них на мундире пуговицы располагаются вдоль тела по две. Султаны на медвежьих шапках – ярко-красные, а не белые, как у гренадеров, и на воротничках вышита звезда ордена Подвязки. И тяжесть у меня в животе – на самом деле результат бурного вечера, а вовсе не чувство острого разочарования.
При виде билетных касс мой живот скручивает еще один спазм, и я почти жалею, что протрезвела.
– Маргарет, Маргарет, Маргарет.
Я закатываю глаза, стоя спиной к боссу, который, подкрадываясь из-за угла, противно барабанит ногтями одной руки по другой, как какой-нибудь злодей из фильмов про Бонда.
– Кевин, – отзываюсь я.
– Ты здесь! – почему-то радостно восклицает он. При этом на лице у него появляется зловещая усмешка, и я не понимаю пока, надо ли мне бояться.
– Ну да, э-э-э, так обычно и бывает, когда начальник просит подчиненную прийти на работу. – Мне сейчас вообще не до него с его дурацкими играми. От одного только звука его голоса голова у меня начинает болеть в два раза сильнее.
– Не умничай тут со мной, девочка. – Кевин всего на три года меня старше, но он обожает диминутивы, благодаря которым ему кажется, что у него есть авторитет и мудрость учителя. Хотя единственное, что у него есть общего с учителями, – это кофейный выхлоп.
– Просто Рейчел из бухгалтерии сказала, что ты вчера вечером работала в баре, а Камерон из охраны рассказал ей, что видел тебя ковыляющей домой в три утра.
– Да неужели? – выдыхаю я, недоверчиво качая головой. Я-то думала, что многомиллионная система безопасности не для того там стоит, чтобы следить за возвращающимися домой девушками.
– Хмм? Забудь. Просто мы только что выиграли пари у бухгалтеров. Они поставили двадцатку на то, что ты отпросишься сегодня по состоянию здоровья.
– Офигеть…
– Так что мы с девчулями сегодня обедаем в «Уэзерспуне», а ты остаешься за старшую. – И он уходит, радостно хлопая в ладоши, как ребенок, который только что отобрал деньги на ланч у слабого одноклассника.
– Рада, что смогла пригодиться. – За спиной у него я делаю книксен и, убедившись, что он меня не слышит, добавляю: – Придурок.
– Что ты сказала? – Кевин разворачивается на каблуках, его радостная ухмылка сменилась всегдашним злобным выражением лица. Видимо, я ошиблась относительно остроты его слуха.
Я отступаю, охваченная знакомой паникой.
– Ничего-ничего, хорошо вам пообедать. – Я стараюсь улыбнуться, но получается больше похоже на оскал.
Если бы я не чувствовала себя так, словно меня только что выкопали из могилы, я бы сказала больше. Но я прямо ощущаю, как холодная пустота заполняет мою грудь, так что просто приступаю к работе.
К обеду я снова похожа на полноценного члена общества. Просто мирной обстановки в офисе в отсутствие Кевина, Энди и Саманты уже достаточно, чтобы кого угодно вылечить. Я почти рада, что они ушли на свое маленькое свидание за обедом за мой счет. Может быть, мне стоит завести «рулетку Мэгги», чтобы они уходили каждый день: красное значит «сегодня она похожа на человека», черное – «ой, смотрите, у нее очередной нервный срыв». Они поставят на черное и выиграют, и чем чаще будут оставлять меня одну, тем больше будут расти шансы у красного.
– Доброе утро и добро пожаловать в Королевский дворец Его Величества и крепость, в Лондонский Тауэр. Сколько билетов вам нужно? – Я отбарабанила стандартный текст клиентке, по виду лет сорока с небольшим. И она, и трое ее детей одеты в теплые куртки, маленькие личики – точные копии лица женщины, совершенно точно их матери.
– Король сегодня дома? – спрашивает она, игнорируя все, что я только что сказала.
– Я не уверена, мадам, – отвечаю я, немного озадаченная тем, с чего она решила, что девушка, продающая билеты, может знать о личном графике короля.
– Как вы можете не знать, дома он или нет, вы же буквально смотрите на его дом весь день.
– Король не живет – и никогда не жил – в Лондонском Тауэре, мадам. Возможно, вы имеете в виду Виндзорский замок? Или Букингемский дворец?
– Но здесь есть здание, которое называется Дом Короля. Я все изучила. – Трое ее детей дружно кивают, словно ее личная маленькая армия. Я стараюсь сдерживаться.
– А, понятно. Дом Короля на территории Тауэра называется Домом Короля, потому что монарх мог бы здесь остановиться, если бы захотел. Но вообще-то его построили для лейтенанта Тауэра; а сейчас там живет констебль Тауэра. Наш нынешний король никогда там не жил. Наверно, это потому, что он наслышан о призраках! – Я поднимаю брови, глядя на детей, и выражение скуки на их лицах сменяется удивлением, обещание истории про привидения вызывает их интерес, и они обмениваются возбужденными взглядами.
– Это просто недобросовестная реклама, – фыркает она.
– Прошу прощения, мадам. Вы все еще хотите посетить сегодня Тауэр?
– Ну, я пришла, чтобы посмотреть на короля… – ворчит она. Дети истово кивают. – Ну ладно уж, дайте мне два взрослых и три детских.
У нее за плечом я замечаю Боба из охраны, распахивающего ворота перед военным грузовиком. Человек в обычной военной форме спрыгивает из высокого бронированного автомобиля и дает ему листок бумаги. После того как Боб кивает и они пожимают друг другу руки, военный запрыгивает обратно, и грузовик едет по западному подъемному мосту.
Они меняют гвардейцев. Раньше это происходило каждый день или раз в два дня. Но с недавнего времени они, наверное, поняли, как непрактично выдергивать группу молодых людей и грузовик, груженный формой, всего на одну ночь, так что теперь каждый полк проводит здесь неделю, охраняя мой дом. Это всегда лотерея – кто будет следующим, по крайней мере, для нас. Я узнаю об этом только в понедельник, когда бросаю смущенные взгляды на часового, которому на этот раз повезло видеть меня, несущуюся на работу и размахивающую руками, точно капитан Джек Воробей.
Я не знаю, это гренадеры (полк Фредди) или нет. В стандартной форме цвета хаки и беретах их невозможно отличить на расстоянии. И не то чтобы я очень старалась, разумеется…
– Кхм, простите, можно нам все-таки наши билеты? – Я выхожу из краткого транса и возвращаюсь к покупательнице, которая нервно оглядывается, пытаясь определить, на что я так залипла. Рядом с ней появляется гигантских размеров мужик и тоже пялится в окошко, его лицо оказывается так близко, что я вижу темные волоски у него в носу.
Я откашливаюсь.
– Прошу прощения, конечно. Вот ваши билеты. – Я нажимаю на клавиши, распечатываю билеты и отправляю всех четверых гулять по Тауэру. А затем перегибаюсь через стол, прижимаю лицо к стеклу и пытаюсь хоть краем глаза увидеть тот грузовик, но он давно уже уехал. От неожиданного появления в окне руки с фальшивым загаром, за которым следует стук, я вздрагиваю и падаю обратно в кресло. Трое придурков вернулись из паба и помирают со смеху. Я краснею, но чувствую небольшое удовлетворение, глядя на то, как Саманта потирает ушибленную руку, – ее тощие кисти не чета дюймовой толщине специального стекла. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается.
Все, о чем я могу думать в оставшееся время, – это смена часовых. Вероятность того, что в том грузовике, возможно, сидел Фредди, держа на коленях коробку со своей медвежьей шапкой, заставляет меня волноваться. Впрочем, это приятное волнение: как когда от предвкушения чего-нибудь замечательного дрожат пальцы, а не когда кажется, что от одной мысли о чем-то того и гляди понадобятся новые трусы.
Отвлекаться мне не на что, и я, забегая вперед, начинаю придумывать, что бы я могла ему сказать, реши Фредди снова прийти и спасти меня из моего рабочего ада. Я поблагодарю его, от всей души. Может быть, предложу снова выпить кофе, чтобы отплатить ему за прошлый раз. Или скажу, что колдстримские гвардейцы намного скучнее и не умеют смирно стоять. Ему, может быть, это понравится.
Но что, если он на самом деле не собирается со мной дружить? Он ведь так и не попросил у меня номер телефона. Даже не намекнул. Что, если он один из тех персонажей, типа Хью Гранта, чья хроническая вежливость втягивает их в ситуации, из которых они потом не могут выбраться? Я что, заставляла его сидеть и слушать мои излияния? Господи… А что, если он вернулся в караулку и смеялся там надо мной с другими гвардейцами?