[16] сочувственно смотрят на меня с черного нейлона, и меня тянет извиниться за то, что не хочу его надевать. Впрочем, Кромвель вскоре устраивает на нем свою постель, а я продолжаю паниковать.
Рассудив здраво, что раз уж я собираюсь прятаться в тени и стараться, чтобы меня не увидели, то черные джинсы – всегда самый безопасный вариант, я добавляю к ним слегка причудливую узорчатую блузку и вешаю наряд на спинку кровати. Я буду готова надеть его ровно через… десять часов.
– Идем, нам сюда. – Голова Фредди появляется из-за пушки, а его длинная рука указывает мне направление. После того как я провела день, представляя себе все возможные исходы этого вечера, в основном ужасающие, я наконец-то здесь, крадусь мимо Сокровищницы, как бунтующий подросток крадется из родительского дома, чтобы надраться дешевыми коктейлями в голубых бутылочках в местном парке.
Хотя мои родители как раз всячески поощряли такое поведение. Помню, лет в пятнадцать я случайно упомянула, что моя приятельница в школе устраивает вечеринку, пока ее родителей нет дома, и все – не успела я договорить, как мама уже запихивала меня в машину, чтобы прикупить ящик тех самых голубых бутылочек, а также предложила быть моим такси. «Неважно во сколько, чем позже, тем лучше. Как насчет четырех утра?» Она всегда переживала, что у меня мало друзей и что чем дальше, тем неохотнее я выхожу из дома. Как бы ей ни нравилось быть моей лучшей подругой, я знаю, в глубине души она переживала, что с возрастом я стану жалеть о том, что у меня не было друзей-сверстников.
Те напитки в бутылочках ядреной расцветки простояли у нас в кладовке несколько лет и по крайней мере трижды с нами переезжали. Я действительно легла в четыре утра в ночь вечеринки, но потому, что успела прочитать три четверти «Нортенгерского аббатства» [17] и просто не могла заснуть, не узнав, восстанет ли против отца Генри Тилни, чтобы жениться на женщине ниже себя по статусу.
Я думаю, сейчас мама бы посмеялась, узнав, что все мои друзья – это бифитеры за пятьдесят и еще несколько разумных птиц. Но вот я здесь, в почтенном возрасте двадцати шести лет, наконец-то крадусь куда-то. Хотя, похоже, что я все-таки иду в секретную библиотеку, так что некоторые вещи не меняются. Открывая нашу переписку, я быстро пишу ей сообщение и представляю себе ее широкую улыбку, когда она его получит, где бы она ни была, – ее неровные нижние зубы немного выступают из-за губы, накрашенной помадой, и она любовно качает головой. Я знаю, что она бы гордилась моим крошечным бунтом, и потому мысль о том, что я могу засветиться на камерах или меня вдруг поймает отец, кажется мне чуть менее устрашающей.
Убедившись, что путь свободен, я иду за Фредди. Осознание того, что я делаю что-то, чего от меня никто не ожидает, электризует. Не могу отрицать, что столь несвойственное мне поведение действует на меня возбуждающе. Я игнорирую внутренний голос, который напоминает, что еще десять минут назад я задыхалась у себя в туалете и меня тошнило от волнения.
Все еще в мундире, Фредди ведет меня к маленькой, но тяжелой свинцовой двери в затененном углу Сокровищницы. Мне приходится протискиваться в нее боком, но щель настолько узкая, что даже так у меня в процессе застревают живот и грудь, и мне приходится елозить, чтобы освободиться. Я благодарна темноте снаружи и плохо освещенному коридору внутри, которые скрывают краску, залившую мои щеки.
Фредди ведет меня по узкому коридору. Мне еще удобно по нему идти, однако высокому гвардейцу приходится пригибаться под низко висящими лампами и обходить картины в толстых рамах, развешанные по стенам. Мы идем молча, и я напрягаю зрение, силясь разглядеть, что впереди, но широкая спина Фредди закрывает мне весь обзор. Тогда я начинаю мысленно отмечать, что вдоль стен расположены двери и каждая пронумерована, как в отеле, но на всех висят замки. И только звук наших шагов и тяжелое дыхание наполняют пространство.
Проклиная Фредди и его ноги длиной с небоскреб, я чувствую, что сейчас взмокну, стараясь не отставать от его гигантских шагов. Чем дольше мы идем по коридору, тем больше меня охватывают сомнения. Я пришла сюда, едва зная человека, который меня ведет, и понятия не имею, на что подписалась. Что, если это подстава? Что, если вдруг Энди с Самантой выпрыгнут сейчас из-за одной из дверей в приступе своего безумного смеха?
Мне кажется, что мы прошли уже несколько миль, но наконец-то мое внимание привлекает маленькая полоска света в конце коридора. Становятся слышны смех и неразборчивая речь. Фредди поворачивается ко мне, и я вижу в полутьме, что его брови нахмурены в замешательстве, но, очевидно, увидев на моем лице отражение своего беспокойства, он быстро перестает хмуриться и широко улыбается. Разумеется, у него прекрасные ровные зубы, и я нервно улыбаюсь ему в ответ.
Мы подходим к двери, и он снова поворачивается ко мне.
– Так, прежде чем мы войдем, я должен тебе сказать, что ты первый человек со стороны, удостоенный этой привилегии, и если ты кому-нибудь об этом расскажешь… что ж, я знаю, где ты живешь, так что… – Он многозначительно поднимает брови.
Не зная, что на это ответить, я просто очень энергично киваю, и, вроде бы удовлетворенный моим ответом, он берется за ручку двери.
– Да, и кстати… – Он снова разворачивается ко мне, и я, уже собравшаяся войти в его таинственную дверь, врезаюсь лицом ему в грудь, а мои руки, проехавшись по его телу, хватаются за глянцевый кожаный ремень, стягивающий его талию. Отпрянув, я начинаю падать назад, но Фредди ловит меня за локти. Когда наши взгляды встречаются, он резко убирает руки, словно пожалев, что вообще дотронулся до меня. Бормоча тихие извинения, я складываю руки на груди и замыкаюсь в себе.
Он не заканчивает то, что собирался сказать, и вместо этого распахивает дверь. Мне приходится зажмуриться от внезапного яркого света, который прятался за тяжелой дубовой дверью, и я стараюсь побороть неловкость, которая охватила нас после столкновения в коридоре, а потом Фредди снова смотрит на меня и понимает, что цвет моего лица – это цвет его мундира.
Он делает шаг в сторону, и я наконец вижу перед собой комнату. Определенно, мы с ним ушли очень далеко – лет на семьдесят назад, говоря точнее. Кожаные диваны отодвинуты к стенке, и маленькие, когда-то ярко-красные, но теперь потускневшие заплатки на подлокотниках и подушках намекают на годы эксплуатации. Вся комната полна мебели из красного дерева, аккуратно накрытый длинный обеденный стол тоже отодвинут в конец комнаты, со всеми хрустальными бокалами и блестящими нетронутыми приборами, и у каждого места стоит по стулу из темного дерева. Люстра в стиле регентства закрывает собой высокий потолок, свет, преломленный в свисающих хрустальных призмах, падает на резные карнизы и отбрасывает маленькие радуги по комнате, словно на небесах моей мечты. Я почти готова спросить Фредди, не умерла ли я и не оказалась ли в какой-то призрачной жизни после жизни.
В центре комнаты расположился ревущий камин, и, хотя деревянная каминная полка вся облуплена и в пятнах, она все еще украшена по бокам потрясающими серебряными подсвечниками. Над камином висит картина в золотой раме, изображающая герцога Веллингтонского, размахивающего мечом и в увешанном наградами военном мундире. Он смотрит не на комнату, а, наоборот, куда-то в сторону, словно в этом месте его ребята свободны от его сурового надзора.
Фредди мрачен. Контуры его лица обозначились еще острее. Его длинный прямой нос, высокие скулы и квадратный подбородок словно высечены из камня. Темные ресницы замерли, как по команде «Смирно!», а тренированные глаза не мигая оглядывают комнату. Его товарищи передвигаются в разной степени раздетости, и я догадываюсь по тихому гудению, наполняющему помещение, что они только что вернулись с Церемонии ключей, а также из патрулей, охраняющих Тауэр. Их медвежьи шапки и белые ремни валяются на диване. Два джентльмена на другом конце комнаты, один блондин, другой брюнет, слишком увлечены разговором, чтобы меня заметить. Блондин играючи хлопает брюнета по груди и начинает расстегивать китель. Оба совершенно синхронно ерошат ладонью влажные и примятые шапкой волосы. Образ безупречного солдата рушится, и статные фасады «неприступных» гвардейцев улетучиваются.
– Их не должно было тут быть. – Голос Фредди возвращает меня в реальность, и я перестаю таращиться на солдат. Слова звучат напряженно и строго, когда он цедит их сквозь зубы. Мое радостное волнение угасло, осталось в милях пройденного коридора, и нас охватила неловкость.
– Ничего страшного, я загляну в другой… – Я осекаюсь, потому что надо мной возникает еще один парень.
– Гилфорд, ты так и будешь один общаться с красивой девушкой или все-таки нас познакомишь? – Один из гвардейцев, уже снявший мундир, в простой футболке с изображением каких-то музыкантов и спортивных шортах, одной рукой обнимает Фредди за плечи и несильно встряхивает, напрягая свой загорелый бицепс, который украшают черные племенные татуировки.
Он говорит с чуть заметным акцентом и озаряет меня своей жемчужной улыбкой.
– А, да, конечно… Виноват! Мэгги, это младший капрал Мо Ломани.
Косясь на Фредди, я протягиваю гвардцейцу руку, всю в мелких веснушках.
– Рад познакомиться, Мэгги.
Он нежно целует кончики моих пальцев, и я пытаюсь свободной рукой прикрыть щеки, на которых немедленно выступил румянец.
– Хотя… обычно я стараюсь узнать имя девушки до того, как увижу ее белье.
Он подмигивает, и теперь скрывать смущение уже бесполезно – даже руки у меня пунцовые.
Фредди кладет руку ему на грудь и отодвигает от меня.
– Мэгги – дочь бифитера, Мо. Она выше по званию и тебя, и меня, так что лучше бы тебе так с ней и обращаться. И не позволяй себе лишнего, понял меня? Последнее, что тебе нужно, – это чтобы до тебя докопался очередной старший сержант, потому что твое «обаяние» снова обернулось неприятностями.