Паб называется «Таверна Ричарда» и прячется в одной из боковых улиц, соседствующих с Чайна-тауном. Я чуть не прохожу мимо, потому что вывеска поблекла и заржавела по краям. Я вхожу, толкнув двойные двери, и в нос мне сразу ударяет запах табака, висящий в воздухе. На меня немедленно выпячиваются все глаза, имеющиеся в помещении, все пять штук – у одного из клиентов, стоящих у стойки бара, один глаз закрыт пиратской повязкой, и я торопливо отвожу взгляд. Декор выглядит так, словно кто-то взял один из старых ист-эндских пабов времен братьев Крей [29] и скинул его в центре Лондона. Запятнанный красный ковер на полу, игровой автомат в углу выключен, однако продолжает время от времени противно жужжать, и бармен – высокий урод – полирует бокал тряпкой, которая, я уверена, когда-то была белой, но сейчас по цвету ближе всего к воде в помойном ведре.
Одноглазый капитан склоняется над пакетом со свиными шкварками, которые он высыпал прямо на барную стойку. Костюм на нем выглядит таким старым и пыльным, что я не удивлюсь, если он стащил его из гроба у чувака, умершего полвека назад. Он сидит напротив третьего забулдыги, который выглядит как обокраденный в могиле хозяин означенного костюма. Светлая щетина у него на лице доходит почти до водянистых голубых глаз; потемневшие кончики пальцев держат пинту какой-то жидкости, почти такой же темной.
Я улыбаюсь им всем. Не сомневаюсь, что на самом деле моя улыбка больше напоминает гримасу, но ситуация, когда на тебя пялятся три мужика, которые выглядят так, словно сто лет не видели живую женщину, не соответствует моим понятиям о хорошо проведенном пятничном вечере.
– Добрый вечер, – дрожащим голосом говорю я бармену и киваю. – У вас есть диетическая кола? – Он достает банку обычной колы и грохает ее на стойку бара, я подпрыгиваю от звука.
– Два пятьдесят, – бурчит он.
Я быстро бросаю деньги на липкую стойку, забираю банку и сажусь за самый дальний от бара столик.
Усевшись на стул у окна, я замечаю, что оно открывается наружу в переулок с первоклассным видом на стену здания напротив и разорванный мешок мусора, от которого только что дернули врассыпную две мышки, потому что с другой стороны подходит крыса размером почти что с Кромвеля и забирает себе все добро.
Напомнив себе, зачем я вообще-то сюда пришла, я пытаюсь вспомнить все способы начать беседу, которые нашла в какой-то статье про идеальные первые свидания. Единственное, что приходит мне на ум: «О чем ты больше всего жалеешь в жизни?» Не уверена, что это в данном случае уместно. «Привет, рада впервые тебя увидеть. Что ты больше всего ненавидишь в своей жизни, о чем, возможно, не можешь говорить даже с лучшим другом, но вдруг захочешь поделиться с незнакомкой из интернета?»
Я нервно чешу тыльную сторону ладони; кожа становится пятнистой и покрасневшей там, где остаются следы от ногтей. В таком местечке запросто мог бы ошиваться Джек-Потрошитель, поджидая очередную жертву.
Входная дверь снова скрипит. Кидая украдкой взгляд на вошедшего, я стараюсь выглядеть не слишком заинтересованной. Высокий темноволосый мужчина шагает к бару. На нем джинсы в обтяжку и джинсовая куртка с кучей значков на лацканах. Даже с расстояния я вижу, что волосы у него длиннее, чем по плечи, и они небрежно забраны в пучок на затылке. Наверняка это Калеб. Он реально похож на рок-звезду. В животе у меня все сжимается от волнения, и я смотрю, как его впечатляющая фигура облокачивается о барную стойку и заказывает напиток у бармена, который обслуживает незнакомца куда более охотно, чем меня.
Держа в руке стакан с ромом и колой, он наконец оборачивается. Бабочки у меня в животе с глухим стуком падают замертво. Это не Калеб. Он мне улыбается, но это не те неровные зубы, что я видела на фотографиях, и форма лица не та. Я почти расстроена, что свидание у меня не с ним.
Он переходит на другую сторону бара, а я снова пялюсь в банку с колой. Теперь, когда клиенты состоят не только из таращащихся стариков и пирата – расхитителя могил, я чуточку больше доверяю этому бару. Может быть, народ только начинает подходить, а может, альтернативные чуваки типа Калеба любят этакий «деревенский» дух – хипстеры же любят вещи, которые для всех остальных выглядят как груда дерьма.
Проходит двадцать минут. Он официально опаздывает. Пока ждала, я прикончила свою колу и теперь отчаянно игнорирую вопли мочевого пузыря, не имея никакого желания выяснять, в каком состоянии находятся здешние туалеты, если у них тут вообще есть женский. Только один человек зашел сюда после привлекательного не-Калеба, и это была красивая девушка, как я понимаю, его подружка.
Чувствуя себя последней дурой, я беру свою джинсовую куртку, уже готовая уйти, когда дверь снова со скрипом открывается. Немолодой джентльмен – примерно ровесник моего отца – заходит внутрь и, заметив меня, стоящую в углу, направляется прямо ко мне. Опасаясь застрять тут за разговором со стариком, который, скорее всего, использует свой возраст как оправдание для того, чтобы публично лапать молодых женщин, я качаю ему головой.
– Эмм… простите, я уже ухожу. Я должна… э-э-э… встретить кое-кого. – Я заикаюсь, чувствуя, что грублю, но я сейчас совершенно не в настроении с кем-либо разговаривать после того, как меня прокатили.
– Мэгги? – спрашивает он, в уголках рта у него собирается слюна. – Прости, я опоздал.
Я даже двинуться не могу. Я стою, все еще мну в руках куртку и с открытым ртом таращусь на него. Кожаная куртка, как на фотографии, висит у него на плечах, но все остальное совершенно неузнаваемо. Волосы поредели, и темные пряди сильно уступают в количестве седым. Глянув вниз, я замечаю, что джинсы у него все в дырах – и не таких, как у хипстеров, которые продаются уже рваными, хоть и стоят ползарплаты. К тому же они все в пятнах краски, так же как и его руки. Похоже, Калеб не столько рок-звезда, сколько маляр, что, в общем-то, не проблема, не выгляди он так, словно стоит в листе ожидания на замену тазобедренного сустава. Красный нос картошкой, и щеки похожего оттенка; он или уже выпил, или столько выпил за свою невероятно долгую жизнь, что его лицо навсегда приобрело оттенок красного вина. Я никогда не испытывала отвращения к пожилым мужчинам, но этот просто издевается.
Меня развели на моем первом в жизни свидании.
– Я могу предложить тебе выпить, дорогуша? – У него сильный акцент кокни, и разумеется, он вписывается в этот бар, словно недостающий кусочек пазла.
– Я ж-жду Калеба? – наконец выдавливаю я из себя, отчаянно надеясь, что этот человек просто передает мне сообщение от своего симпатичного внука.
– Он здесь, дорогуша, – отвечает старикан, показывая на себя. Я содрогаюсь. – Мои фотографии малость устарели, я знаю.
Уверена, в то время, когда «Калебу» было столько, сколько на фотографиях в его профиле, и цветных камер-то еще не было. И разумеется, не было айфонов, которые подсвечивают передний план на концертных фотографиях.
– Я не хочу показаться грубой, но ваш профиль… там сказано, что вам двадцать девять? – осторожно настаиваю я, боясь его обидеть, потому что некоторые мужчины становятся крайне нестабильными, если чувствуют, что их отвергли. Я вспомнила, как однажды мужик плюнул в меня, когда я проигнорировала его свист.
– Вот хренотень, никак не пойму, как исправить. Это получилось автоматически. Тебя ведь не смущает, что я немного постарше? – Его карие глаза изучают мое тело, и я вся покрываюсь мурашками.
Я решила надеть короткое летнее платье, заставить выйти в свет новую, авантюрную версию себя. Как же я теперь жалею, что у меня такое большое декольте.
Я начинаю лихорадочно соображать. Никто даже не знает, что я здесь. Я не могла сказать отцу – это было бы как-то странно, но теперь я понимаю, что совершила ужасную, ужасную ошибку.
– А-а-а, да нет, ничего… все нормально, – вру я, чтобы не оскорбить его. Стараясь не встречаться с ним взглядом, я смотрю за него и вижу, что на нас пялится весь бар. Мои щеки вспыхивают, и меня накрывает жаркая волна, которая обжигает мне горло. Я понятия не имею, что теперь делать. Извиниться и уйти? Не рассердится ли он, если я уйду? Остаться на один стаканчик, чтобы его успокоить? А вдруг он не так меня поймет?
– Садись, я принесу тебе выпить, – решает он за меня.
Я плюхаюсь обратно на стул, из сиденья поднимается облако пыли, и я закашливаюсь. Калеб идет к бару и начинает болтать с барменом, словно они старые друзья. Они вместе поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, и я снова гримасничаю вместо улыбки. Мужик с повязкой усмехается.
Думай, Мэгги. Думай, мать твою. Может быть, он приятный человек. Я ведь привыкла болтать с бифитерами, и их компания лучше, чем все ровесники, которых я встречала. «Но они не притворяются двадцатидевятилетними гитаристами, чтобы заманить тебя в паб, который выглядит как логово убийц», – напоминаю я себе.
Единственное логическое решение, которое приходит в мою паникующую голову, – пойти в туалет. Не знаю, может, это мой мочевой пузырь взял верх, но разводила Калеб уже возвращается обратно с двумя грязными стаканами дегтеобразного лагера, и мне надо уйти сейчас, или я не уйду никогда.
Я извиняюсь, когда он подходит к столику. Мимоходом задумываюсь, не странно ли выглядит то, что я захватила с собой куртку, но, впрочем, я уверена, все мужики привыкли не спрашивать, что женщина берет с собой в туалет. Не сразу, но в конце концов я нахожу дверь, спрятанную в глубине темного коридора. Как только она захлопывается за мной, меня немедленно переполняет отвращение. От запаха мочи некуда спрятаться, и несмотря на то, что я не видела, чтобы кто-нибудь забредал сюда за тот час, что я тут пробыла, на полу свежие лужи, а также куча мусора, способная прокормить и толстую крысу, и мышиную семью в переулке. Я не могу определить, какого цвета краска на стенах: цветов тут много, и все облупленные, плюс все четыре стены исписаны маркером.