Теперь, когда на меня не смотрят любопытные глаза моего «кавалера» и его специфических дружков, я наконец могу наметить план. Над последней кабинкой есть маленькое окошко, вот только я ростом пять футов девять дюймов и вешу сто шестьдесят восемь фунтов [30], поэтому шансы на то, что я смогу забраться так высоко, чтобы до него достать, очень невелики… но не равны нулю, и у меня не предвидится других вариантов.
На кабинке с окошком висит надпись от руки «НЕ РАБОТАЕТ». Я дергаю дверь, но она заперта изнутри.
– Твою мать, – выдыхаю я. Мой план рушится у меня на глазах. Итак, я не могу перелезть, не могу открыть… Я с подозрением смотрю на пол. Мои «мартинсы» купаются в луже. На ее поверхности плавают волосы и накладные ногти. Вздыхая, я встаю на колени, красивый светлый подол платья впитывает немного влаги. Ухватившись за низ двери одной рукой, я просовываю под ней другую в надежде достать до задвижки. Низ двери неприятно впивается мне в плечо, и невезучая прядь волос оказывается в луже, но в итоге я все-таки нащупываю и хватаю задвижку. Она очень тугая, но, немного подергав, мне удается рывком ее открыть. Я с облегчением выдыхаю, и тут мокрые пряди попадают мне на спину. Давясь, я поднимаюсь на ноги, пытаясь стряхнуть руки.
То, что обнаруживается за дверью, тоже облегчения не приносит. Рядом с урной свернулась дохлая мышь, а сам унитаз заполнен до верху супом из салфеток и рвоты. Я снова давлюсь, чуть было не добавив туда же.
Стараясь не дышать отравленным воздухом, я ногой опускаю сиденье и крышку. Спасительное окошко немного приоткрыто, и я выдыхаю с благодарностью. Я пихаю его, и оно распахивается в переулок. Учитывая, что в верхней части туловища у меня примерно столько же силы, сколько у вялого салата латук, мне надо поставить одну ногу на бачок, чтобы подтянуть себя к подоконнику. Случайно я задеваю ногой слив, и из-под крышки выплескивается на пол волна грязной воды. Так вот откуда все эти лужи. Я снова подавляю приступ тошноты и высовываю голову в окошко, вдыхая свежий воздух.
Сначала я выбрасываю наружу куртку – в надежде, что она смягчит мое предсказуемое падение, затем поднимаю ногу на подоконник, к счастью, достаточно длинный для того, чтобы я смогла развернуться на нем и попробовать вылезти из окна задом. Сначала одна нога. Потом вторая. Стоило мне подумать, что следовало бы больше верить в свои навыки паркура, как я обнаруживаю, что высвободить и задницу, и живот одновременно – задача практически невыполнимая, и из-за пары несчастных лишних фунтов я застреваю в оконной раме. Моя тетка однажды сказала, что меня благословили детородной фигурой, но как-то я, черт возьми, не чувствую благословения, повиснув задницей наружу в грязном окне, в то время как юбка платья вместе с остальной частью меня все еще внутри.
После нескольких очень неэлегантных и червеобразных движений я высвобождаю еще немного торса, и ура, мой живот наконец свободен – а вот платье, к сожалению, нет. Я останавливаюсь, чтобы обдумать следующее движение.
Последнее препятствие – мои сиськи. Я гордилась тем, как высоко и красиво они смотрятся в этом платье, когда шла с работы, но сейчас они мешают мне сбежать. Но как бы мне ни хотелось убраться отсюда, я предпочитаю сделать это полностью одетой.
Если вселенная меня слышит, она явно показывает мне средний палец. Я все-таки умудряюсь вылезти наружу, подгоняемая звуком приближающихся шагов, однако платье до финиша не доходит. Я твердо стою в переулке, сиськи полощутся по ветру, а платье жалко свисает с торчащей задвижки. Попытка сдернуть его оттуда вознаграждает меня громким треском, потому что окно не желает отпускать платье, но, поскольку я не собираюсь стоять практически в одних трусах и ботинках в центре Лондона дольше, чем это необходимо, я упорствую, все больше и больше впадая в отчаяние.
Когда влажная ткань оказывается наконец у меня в руках, я надеваю то, что осталось, через голову. Быстро сообразив, что оно теперь едва закрывает мне соски, я накидываю куртку, а порванный материал платья оборачиваю вокруг талии, благодаря бога за решение оставить стринги на второе свидание. Выглядя и благоухая, словно вышла со съемочной площадки фильма ужасов, я начинаю свой позорный путь домой.
К моему счастью, пассажиры Дистрикт-Лайн видали кое-что похуже, чем полуобнаженная девушка за двадцать, воняющая, словно мочеприемник старика, так что никто и глазом не моргнул, когда я прислонилась головой к пыльному окну, стараясь не заплакать на пути до «Тауэр-Хилл».
Когда я возвращаюсь домой, дежурит смотрительница воронов. Раз в месяц каждый бифитер по очереди дежурит в ночную смену. Хотя не уверена, что смена – правильное слово; в основном они сидят в Башне Байуорд, дремлют в кресле или смотрят коллекцию дивиди, которая собралась там за много десятилетий, время от времени ставя кино на паузу, чтобы проводить на выход пьяных гостей из бара и впустить пьяных же обителей, идущих домой. По моему опыту, нужно долго звонить, чтобы прервать их здоровый сон.
Смотрительница воронов, однако, открывает передо мной дверь прежде, чем я нажимаю на звонок. Мерлин сидит у нее на плече, утопая когтями в вязаном кардигане. Когда я стою прямо, смотрительница едва достает мне до груди – она становится все ниже из-за прогрессирующего искривления позвоночника, так что мы с Мерлином оказываемся почти лицом к лицу, и я уверена, что он мне подмигивает.
Я благодарю смотрительницу и начинаю свой утомительный путь по булыжной мостовой домой, но она легким жестом предлагает мне следовать за ней в Байуорд. Слезы, которые я всю дорогу сдерживала, жгут мне глаза, но я покорно за ней тащусь, окоченев от ужаса.
За тяжелой дверью – восьмиугольная каменная комната. Таблички с выгравированными именами ушедших бифитеров заполняют стены до самого потолка, и я сразу ощущаю на себе их взгляды. Я стараюсь прикрыться, насколько возможно, но это бесполезно. Помимо портрета герцога Веллингтонского, похожего на его же портрет в офицерской, декор здесь, кажется, из шестидесятых. Все столы и серванты какого-то странного оранжевого цвета, а в углу бесцельно стоит громадная машина для полировки ботинок, размером с холодильник. Единственное, что здесь есть из этого тысячелетия, – мягкие кресла. Пухлые и массивные, они явно дисгармонируют с остальной комнатой, словно их вырезали из журнала и приклеили к старинной фотографии.
Смотрительница дает мне свой плащ, и я накидываю его поверх своего импровизированного костюма. Ярко-алый шерстяной плащ, который смотрительнице ниже колена, на мне заканчивается на середине бедра. Я тихо ее благодарю и чувствую, как на лбу выступают капельки пота. В дальнем конце комнаты пылает открытый камин, и жар от него превращает каменное помещение в сауну, и тем не менее на смотрительнице надето столько одежды, что в количестве слоев она вполне может соревноваться с французской выпечкой. Сегодня компанию ей составляют четыре ворона: Рекс, Регина, Эдвард и, конечно, Мерлин. Трое остальных сидят на спинках стульев, стоящих у столов, которыми забита комната. Днем эти места заняты бифитерами, в сотый раз пересказывающими друг другу истории своих военных подвигов. Забавно видеть, как их заменили элегантные птицы, – я представляю себе, как они сплетничают со смотрительницей всю ночь, делясь собственными секретами. Странно, но эта сцена меня успокаивает, и слезы, скопившиеся комом в горле, немного отступают. Кто станет себя жалеть, придя домой вот к такому?
Я подхожу и глажу Эдварда по перьям. У него на голове они торчат во все стороны, за что его прозвали Слэшем [31]. Стоит мне остановиться, как он начинает игриво покусывать мои пальцы, так что я продолжаю приглаживать ему перья, но они тут же топорщатся обратно.
Обычно стол посреди комнаты завален бумагами и бланками, но сегодня он заставлен тарелочками с семенами для птиц и неопределенными красными шариками. Смотрительница сидит за столом в крутящемся офисном кресле, и ее маленькая сгорбленная фигурка тоже не сочетается со столь современным приспособлением. Кажется, что ее босые ноги свисают с огромного дуба, и я не могу отделаться от мысли, что ей, возможно, было бы удобнее сидеть на ветке дерева.
– Сообразительные мужчины часто хранят секреты.
Она выдает очередное свое пророчество, не поднимая лица. И снова мне кажется, что ее совет прозвучал слишком поздно. Калеб, симпатичный и остроумный онлайн, на деле оказался чемпионом среди разводил, вдвое меня старше. Наверное, ее предсказания немного запаздывают просто в силу ее возраста.
Я кивком благодарю ее за мудрость, стараясь не оставить без внимания тот редкий случай, когда она реально заговорила.
– Честно говоря, я никак не могу найти человека, который ничего не скрывает. – Я усмехаюсь, но моя шутка отдается внезапной болью в груди. Я собиралась, как обычно, посмеяться надо всем, что вызывает у меня дискомфорт, но комната вдруг поплыла у меня перед глазами. Сидящие вместе Рекс и Регина размылись, хотя я изо всех сил стараюсь сдержать слезы. Я не позволяю себе заплакать; для того, кто бесплатно живет в настоящем замке, я и так слишком много плакала.
– Не все секреты – то, чем кажутся, – продолжает она.
Ну да, я уверена, что Калеб – если его действительно так зовут – обычный старикан, пытающийся залезть в трусы девчонке на тридцать лет моложе.
– Кроме той пурги, что несет твой бывший парень, – он просто непроходимый поганец.
Я забываю про слезы и разражаюсь неудержимым хохотом. Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила так прямо, и, конечно, я ни разу не слышала, чтобы она сквернословила – пусть и в своей причудливой манере. Она тоже прыскает, втянув голову в плечи, которые трясутся от ее застенчивого смеха, и выглядит довольной собой и своим высказыванием. Откуда она вообще знает про Брэна, я не имею понятия. Смотрительница воронов – последняя, кто станет слушать сплетни сотрудников, но тем не менее каким-то неведомым образом она знает обо всем, что здесь происходит, при этом оставаясь затворницей.