Глядя на себя в зеркало, сгорбившуюся и опухшую от слез, я понимаю, что выгляжу жалко. Усталость берет свое, и, улегшись прямо на полу и свернувшись калачиком, я позволяю сну взять надо мной верх.
Глава 17
Шершавый язычок Кромвеля, вылизывающий мои брови, и солнечный свет, льющийся в комнату через балконную дверь, заставляют меня очнуться. Я поднимаю голову, и Кромвель укладывается у меня на шее, щекоча меня своими пушистыми ушками. Мое тело местами затекло до онемения, а местами напряжено и болит после ночи, проведенной на полу. Прижимая маленького кота к груди, я поднимаюсь на ноги, плюхаю нас обоих на кровать и заворачиваю в одеяло. Кромвель счастливо мурлычет мне в ухо, и мне сразу становится легче дышать.
Вчерашнее унижение за ночь растаяло, сменилось тем состоянием оцепенения, когда любая эмоция требует слишком много усилий, и единственная связная мысль, пульсирующая у меня в голове, заключается в том, что сегодня у меня нет сил жить. У меня бывали такие приступы и раньше, в подростковом возрасте, когда меня накрывал стресс от необходимости каждые полгода идти в новую школу и я замыкалась в себе. Пряталась пару дней. И даже мама не могла меня выманить из дома.
Нормальные люди после неудачных свиданий спокойно живут дальше. После особенного плохого они могут, вспомнив об этом на работе и слегка смутившись, покачать головой или даже закрыть лицо руками. А потом они просто продолжают свой день, притворяясь, что ничего вообще не было. Но в Тауэре сплетни распространяются как пожар, и от них невозможно скрыться. Неудивительно, что когда-то люди гибли в этих стенах именно из-за слухов. Прошло меньше двенадцати часов, но я уверена, что в крепости не осталось никого, кто бы еще не скривился, услышав о моем эпическом провале.
И только одно я знаю наверняка: я не пойду на пятое, последнее из обещанных ребятам, свидание – и вообще никогда в жизни не пойду больше на свидание.
Повернувшись на другой бок, я засыпаю под мягкое мурлыканье Кромвеля еще на четыре часа. Во сне меня, словно мстительный призрак, преследует лицо Фредди. Его разочарованный ледяной взгляд, которым он меня наградил, отныне вытатуирован у меня с внутренней стороны век, и мне никуда от него не деться, стоит закрыть глаза.
Когда я снова просыпаюсь, меня наполняет пустота, и я давно опоздала на работу. На столе периодически тренькает телефон, и полчаса назад кто-то даже пытался звонить в дверь, но ушел, убедившись, что я не открою.
Я не могу этого вынести. Гвардейцев редко вызывают ради чего-нибудь менее серьезного, чем сообщение о бомбе, поэтому о том, что их призвали спугнуть моего кавалера, говорить будут все. Уверена, что в билетных кассах все уже животы надорвали от смеха при мысли о том, что я вообще нашла себе кого-то для свидания. Так что пусть обойдутся денек без меня.
Когда отец возвращается домой на ланч, то обнаруживает меня все еще лежащей в кровати. Он ничего не говорит, за что я страшно ему благодарна, только уходит и возвращается с чашкой чая, который теперь стоит, остывший, у меня на тумбочке. Не может быть, чтобы он ничего не слышал. Наверняка Ричи все рассказал ему утром, по дороге домой с дежурства, а если и нет, то кто-то другой уж точно.
Только когда солнце давно уже село, ближе к полуночи, я решаю встать с кровати, хотя ухожу совсем недалеко – завернувшись в халат, выхожу на балкон. Люси, вновь пропустившая отбой, сидит и ждет на своем обычном месте; увидев меня, она начинает слегка подпрыгивать. Усевшись на один из стульев, я молча глажу ее клюв. Мне нечего ей сказать сегодня – а может, наоборот, мне столько всего нужно высказать, но несмотря на то, что я весь день провела, запеленавшись в одеяло, я все еще чувствую себя усталой.
Мы сидим так некоторое время, слушая сирены и крики на Тауэрском мосту, и я смотрю, как самолеты пересекают беззвездное небо, и представляю себе сидящих в них людей: кто они, куда летят. Интересно, как выглядит Тауэр оттуда, с высоты?
Со своего балкона я вижу дома старого Госпитального блока, темный кирпич, контрастирующий с белым камнем Констебельской башни. В арочных окнах вспыхивают телевизионные всполохи; башню построили в тринадцатом веке, но она все так же полна жизни, как во времена каминов и средневекового оружия. Это коллаж времени, палимпсест истории. Чуть в стороне, подсвеченный голубым, Тауэрский мост возвышается над старым соседом.
И в центре всего этого крохотная я. Не только по размеру, но и по значению. Я чувствую себя практически самозванкой. Девица из рабочего класса из Йоркшира, которая покупает себе одежду в дешевых магазинах и для которой предел мечтаний – обед в «Тоби Карвери» [34], не должна жить в месте, где раньше жили короли. Чего я достигла по сравнению с ними?
Хотя могу с уверенностью сказать, что я никогда никого не убивала, так что, возможно, у меня все-таки есть некоторое моральное превосходство.
Приняв свою незначительность, я, как ни странно, чувствую себя немного лучше. Кому через десять лет вообще будет дело до того, что я сходила на несколько дерьмовых свиданий? Кто вспомнит девушку, которая не ладила с коллегами? Все это неважно.
И я знаю, что всегда может быть хуже. Огромное количество – если не большинство – людей смотрят на меня с завистью, считая, что я самая счастливая девушка на свете. Может, и так. Я бесплатно живу в замке. Но одиночество не компенсируешь необычным почтовым адресом. В замке я живу или нет, мои проблемы все равно причиняют мне боль; ощущение, что мою грудь придавили ботинком с металлическим носком, все еще реально, сейчас как никогда.
Только я собираюсь попрощаться с Люси, как слышу, что кто-то прошипел мое имя. Я нерешительно осматриваюсь вокруг, надеясь, что это просто старый дух пытается дать мне какой-нибудь совет.
– Мэгги! Я здесь! – снова раздается сдавленный шепот. Я оборачиваюсь посмотреть на восточную стену и чуть не падаю в шоке с балкона, когда замечаю фигуру, прислонившуюся к одному из зубцов.
– Что за… – резко вдыхаю я.
– Тсс, Мэгги! Это я.
Кудри падают Фредди на лицо, когда он прикладывает палец к губам, чтобы я не шумела.
При взгляде на него сердце скачет у меня в груди. Возбуждение от того, что я снова вижу его, что его злость растаяла, хоронит и мой собственный гнев. Запустив руку в волосы, я вдруг с ужасом осознаю, что на мне только халат. Что я говорила о том, что он всегда ловит меня в самое неподходящее время?
Фредди машет рукой, приглашая к нему присоединиться.
– Если ты не заметил, мне мешает это сделать тридцатифутовая дыра между нами… – отвечаю я приглушенно.
Он качает головой, и на лице у него появляется легкая улыбка.
– Башня Бичем, через десять минут.
Не сказав больше ни слова, он исчезает за стеной. Я стою и пялюсь туда, где он только что был, словно приросла к месту. Только когда Люси слетает со стены и больно клюет меня в палец на ноге, я с воплем возвращаюсь к реальности.
– Могла бы и полегче! – бурчу я, прыгая на одной ноге и потирая больной палец рукой. Она подбирается ближе, целясь в другую ногу, и я отскакиваю подальше. – Ладно, ладно! Иду я, ты, садистка.
Люси улетает обратно за внутреннею стену и исчезает в черной ночи, а я возвращаюсь в комнату. Как всегда, весь мой гардероб валяется кучей на полу. Пытаясь найти что-нибудь более-менее приличное, что, я надеюсь, заставит Фредди забыть, что он видел меня в моем поношенном халате, я копаюсь в этой куче. Перебрав половину вещей, я обнаруживаю Кромвеля, который устроился в чашечке моего лифчика, закопавшись под разномастными носками и футболкой. Когда я обнаруживаю его укромное местечко, он громко мяукает, и я торопливо закапываю его обратно.
Я долго решаю, что надеть, хотя в глубине души понимаю, что нарочно тяну время. После вчерашнего вечера я просто боюсь встретиться с Фредди, не могу представить, что еще он может мне сказать. Он разрушил мое свидание с Оливером, однако было совершенно не похоже, что он сделал это из любви или привязанности ко мне. Я усвоила теперь, раз и навсегда, что для меня он значит гораздо больше, чем я для него. Почему еще он так легко меня бросает? Даже друзья не уходят, не попрощавшись. Но Фредди исчезает бесследно, чтобы снова появиться ровно в тот момент, когда он – последний, кого я хотела бы видеть.
В конце концов я выбираю футболку с джинсами и выхожу из дома. Башня Бичем находится на другой стороне, между высоким домом доктора и краем Дома Короля. Фредди стоит точно там, где я его видела во сне несколько долгих недель назад: под мигающим фонарем, прислонившись к холодному голубому металлу фонарного столба. Если бы я специально его не искала, немного отчаянно, на мой взгляд, то я бы, пожалуй, вообще его не заметила. Свет падает только на его кудри. Остальное тело находится в тени окружающих зданий и густых крон деревьев во дворе.
Я старюсь идти самой темной дорогой, пряча лицо от камер, натыканных вдоль Сокровищницы, пока не оказываюсь перед ним. Я набираю воздуха, чтобы заговорить, но не успеваю, потому что он хватает меня за руку и тащит к двери, в относительное уединение Башни Бичем. Только когда мы оказываемся в полной темноте холодной каменной комнаты, где я с трудом различаю перед собой его высокий силуэт, он запускает одну из своих широких ладоней мне в волосы, а другой обнимает меня и притягивает к своей груди. Я прижимаюсь к нему щекой и не понимаю, биение чьего сердца отдается у меня в ушах, и чувствую, как его грудная клетка поднимается и опускается при дыхании. Он поглаживает мой затылок большим пальцем, а его рука на моей спине прижимает меня сильнее и сильнее, словно он боится, что кто-нибудь придет и оторвет меня от него.
Когда Оливер так до меня дотрагивался, когда его руки сжимали мои щеки, все, чего мне хотелось, – убежать, удрать как можно дальше от него. Но это – это просто божественно, тело Фредди под одеждой кажется таким твердым, но в то же время он так мягко меня обнимает. В его объятиях я чувствую себя хрупкой, но не беспомощной, не уязвимой, не слабой.