– Ну да… – говорю я с подозрением.
– Ну, я… в общем, я не был уверен, что тебе стоит тут разгуливать с шестифутовой служанкой в бабушкином платье… Так что я подумал, что будет менее заметно, если мы, наоборот, оденем тебя как меня. Мне надо совершить обход, но на патрульных никто никогда не смотрит дальше формы. Если получилось один раз, может получиться снова, правда? – предлагает он с осторожной улыбкой на губах.
Холодная пустота у меня в груди теплеет. Он хочет меня увидеть, и у него есть план, как это устроить. Он продумал риски, он помнит истории, которые я ему рассказывала, он пошел на все это… Я заколебалась. Фредди всегда был моим слабым местом, но я не могу забыть все свои сомнения. Ложь, боль, невесту…
Но тут в моей нерешительной голове раздаются слова смотрительницы: «Истории имеют смысл только тогда, когда ты знаешь финал». Может быть, если я дам Фредди возможность закончить его историю, я смогу увидеть в ней больше смысла. По крайней мере, было бы неплохо как-то все это завершить. После моего столкновения с Брэном я больше не боюсь и, если честно, более чем готова сообщить еще одному мужчине, куда он может засунуть свое вранье.
– Полчаса, – соглашаюсь я, выхватывая униформу у него из рук и убегая в ванную. Она мне почти впору, и я сразу смущаюсь, что оказалась почти одного размера с солдатом, но сразу напоминаю себе, что у меня есть нечто, чего нет у них, – пара сисек, – и это придает мне уверенности в себе.
– Прекрасно, – говорит Фредди, когда я наконец появляюсь. – Кроме разве что… – Он протягивает руку и поправляет на мне берет. – Ну вот. – Он улыбается.
Фредди открывает дверь и берет свое ружье, и я нервно иду за ним. Мои волосы заправлены под рубашку и щекочут мне спину, отчего я ерзаю на ходу, оглядывая окрестности на предмет чего-нибудь подозрительного.
Фредди откашливается.
– Так вот, ты знаешь, что я рассказывал тебе про мою семью и как я отказался от поста в гренадерском полку… – начинает он, не отрывая глаз от дороги, которую должен патрулировать. Я мычу «да», и он продолжает: – Ну вот, мой отец все равно хотел, чтобы я вступил в офицерский состав в гвардейской дивизии. Все полки устроены одинаково – старшие сыновья полковников становятся офицерами, а потом получают отцовский пост. – Фредди замолкает и украдкой смотрит на меня, но я на него не смотрю. – Герцог Аргайл, отец Мáри, полковник шотландцев, и Мáри – единственный его ребенок. Как женщина она не может стать гвардейцем, если только не в оркестре, но у нее такое же чувство ритма, как у припадочного осла.
Ага, так, значит, есть что-то, в чем она несовершенна, – запомним.
– Герцогу нужно было найти кого-нибудь, кто мог бы занять это пустующее офицерское место и однажды унаследовать его полковничий пост, но так, чтобы он остался в семье. Наши родители дружили всю мою жизнь, поэтому мой отец и отец Мáри решили нас поженить. Таким образом герцог исполнит свой долг и подарит шотландцам сына, который станет его наследником, Берти будет полковником гренадеров, как он всегда и хотел, а мой отец перестанет стыдиться своего наследника, который служит простым гвардейцем. Единственный раз, когда я видел, что отец мной гордится, – был в тот день, когда я сказал ему, что женюсь на ней.
– Брак по договоренности? – вырывается у меня. Он с болью смотрит на меня. – Прости! Я просто… что мне на это сказать? – бормочу я виновато.
– Мне почти тридцать, – пожимает он плечами. – У меня никогда не было серьезных отношений. Мáри – моя давняя подруга. Если я не мог жениться на ком-то, кого люблю, по крайней мере, я знал, что не буду одинок. И она красивая, умная, веселая… – Он поворачивает нож у меня в животе… хотя, скорее, выпотрошил меня одним ударом огромного меча. – И самое главное, она понимала. – Я почти не замечаю, как далеко мы ушли, пока он не открывает ворота ко рву и не пропускает меня вперед; там царит чернильная темнота, освещаемая только фонарем Фредди, и я рада, что он не видит, как маленькая слеза падает с моих ресниц на форму.
– И я говорю это в самом лучшем смысле, Мэгги, но, когда ты появилась, ты смешала все планы. Я всегда прятался – за спиной отца, потом за своей военной формой, но когда ты влетела в мою жизнь… – Он останавливается и глубоко вздыхает. – Ты была прямо передо мной, ты постоянно смущала меня. Я не мог протянуть руку и дотронуться до тебя, но ты была первым человеком, с которым я не чувствовал себя так, будто между нами пропасть в миллион миль. Я обнаружил, что думаю о тебе, высматриваю тебя, ищу тебя… и это меня напугало до ужаса. Как бы я ни пытался отмахнуться от этого и напомнить себе об отце, о Мáри, о моем долге… ничего этого я даже близко не хотел так, как хотел тебя. Я не мог оставаться вдали от тебя и поэтому был рядом. И я влюбился в тебя.
Он чешет лоб краем фонаря, а я радуюсь минутному молчанию. Переведя дух, я пытаюсь осознать последние десять минут. Фредди влюбился… в меня? Он не любит Мáри, но он должен на ней жениться. Почему-то это кажется намного хуже, чем если бы он просто был неверным козлом. Так, значит, моя любовь не безответна… она просто запретная. Если бы Фредди выбрал меня, это разрушило бы его жизнь, его семью, его службу, его репутацию.
Мы все еще идем по Тауэру, и он снова заговаривает, потому что я молчу.
– Единственный раз, когда я воспользовался своим титулом, – это когда устроил все таким образом, чтобы мой взвод всегда был первым в очереди служить в Тауэре. Я умолял младшего брата не позволять никаким другим гренадерам занять наше место, как это обычно бывает. Я каждый раз вызывал наш взвод добровольцами на все посты, пропуская увольнительные, чтобы только быть здесь. Ребята меня ненавидели, пока я не объяснился. И еще, возможно, помогло то, что я постоянно сам вызывался в патруль, чтобы их задобрить. Но я просто должен был быть рядом с тобой. Я ставил себя на тот же пост каждое утро в одно и то же время с надеждой увидеть тебя снова, даже если это был всего лишь взгляд мельком, когда ты бежала по двору. А потом наши орбиты столкнулись, и все изменилось. Я наконец-то почувствовал себя собой.
– Погоди-ка, ты переделал расписание всех гвардейцев… чтобы видеть меня? – Я поворачиваюсь к нему, остановившись, и он трет себе шею.
– Из всего, что я рассказал тебе сегодня вечером… тебя это больше всего удивило? – Нервозность уходит с его лица и сменяется широкой улыбкой. Он качает головой, и кудрявый локон выбивается из-под берета. – Да, именно. Гвардия Его Величества была реорганизована, чтобы ты смогла напугать меня до смерти в том жутком подземелье! – Он смеется, и меня заполняет какое-то возвышенное чувство, как в тот момент, когда я стояла на южном лугу и смотрела на Белую башню в лунном свете. Эта бодрящая прохлада, которая разливается по всему телу, как шипучая газировка.
– Вот видишь! Я знала, что ты испугался! – Я улыбаюсь и дразню Фредди, тыча в него пальцем в обвиняющем жесте. Но когда я это говорю, что-то надламывается у меня в груди, и я опускаю руку. Ничего из этого не меняет того факта, что он собирается жениться. Платоническая связь или нет, он чужой мужчина, и, если свадьбы не будет, это разрушит его семью. Я стараюсь поставить себя на его место. Если бы мне пришлось выбирать между любовью к кому-то, кого я знаю всего несколько месяцев, и моими родителями, я бы всегда выбрала их. Я бы принесла в жертву любое счастье, чтобы снова увидеть маму. Увидеть, как светлеет ее лицо, когда я, пятнадцатилетняя, подпеваю какой-нибудь кошмарной песне, слова которой выучила наизусть, и снова танцую с ней на нашей кухне, да даже просто услышать, как она стонет из-за того, что у меня опять беспорядок в комнате. Я никогда бы не попросила Фредди отказаться от того единственного, чего бы мне самой так хотелось.
– Фредди… – Я говорю серьезно, и в его глазах появляется беспокойство. – Мы не можем быть вместе. Я бы не смогла простить себя, если бы тебе пришлось отказаться от всего, что у тебя есть, ради меня.
Он каменеет, словно закрывается щитом.
– Мне диктуют всю мою жизнь, Мэгги.
Он резко разворачивается, и я чуть не бьюсь головой о ствол его ружья.
– Каждый божий день кто-то говорит мне, когда спать, когда вставать, что есть, что носить, на ком, твою мать, жениться. – Он повышает голос, но тот дрожит, словно Фредди изо всех сил пытается сдержать слезы. – Единственное, что я выбрал для себя сам, – это ты. – Его тон смягчается, и он убирает фонарь в карман, погружая нас в темноту. Свободной рукой он дотрагивается до моей щеки, и я беру его руку в свою и глажу костяшки его пальцев большим пальцем.
– Фредди, я люблю тебя, но я слышала твоего отца на званом вечере. Выбрать меня означает потерять все, что у тебя есть. Я не могу позволить тебе этого сделать – ты со временем возненавидишь меня за это. Моя мама отказалась от своей жизни, чтобы ездить повсюду за отцом, растить меня, и я смотрела, как она замыкалась в себе и в итоге ушла так далеко, что мы потеряли ее задолго до того, как ее не стало. – Он вытирает слезу с моей щеки, лунный свет отражается в его собственных, наполненных слезами глазах. – Прости меня, но мы не должны больше видеться.
– Мэгги…
– Пожалуйста, не усложняй все еще больше. Это единственный способ для нас вернуться к какой-то нормальности. – Я убираю его руку со своего лица, целую тыльную сторону его ладони и опускаю ее. – Прощай, Фредди.
Пришла моя очередь исчезнуть. И я ухожу. Я иду обратно по пути, которым мы только что пришли, и горячие слезы бегут у меня по лицу и падают на мягкую землю рва – так обильно, что можно было бы снова превратить его в реку. Средняя башня и Башня Байуорд подсвечены оживленными огнями южного берега, и верхушка «Шарда» [45] сверкает, заменяя собой звезды, спрятавшиеся за облаками смога.
Мне тяжело дышать. Я мучительно ощущаю каждую клеточку моего существа: как ярлычок на военных штанах царапает мне спину, новую мозоль, натертую ботинками, набухшие от слишком большого количества слез мешки под глазами. Я хочу выбраться из своего тела и отбросить его в сторону.