Я чувствую себя как алкоголик. Уход от Фредди был мгновенным, и больше всего на свете я хочу сорваться и побежать к нему. Один глоток – и я снова на крючке.
Не позволяя себе оглядываться, я выбираюсь изо рва и бреду домой по булыжной мостовой.
Когда я дохожу до казематов, вижу Ричи и моего отца: оба смогли только наполовину войти в свои двери, так и рухнув в коридоре. Ричи лежит на животе, и его ноги торчат над порогом; отец, с другой стороны, умудрился войти задом, и его голова храпит на половике. Я беру несколько курток из нашего общего гардероба и накрываю ими обоих бифитеров, как импровизированными одеялами, а потом переступаю через отца и направляюсь прямиком в кровать.
Кромвель свернулся в середине моего одеяла, но подскакивает, как только я вхожу в комнату. Медленно снимаю с себя одолженную форму. Руки у меня дрожат, когда я аккуратно ее складываю и убираю с глаз долой, в ящик. И пока я рутинно готовлюсь ко сну: мою лицо, чищу зубы и залезаю нагишом в кровать, – мои слезы наконец высыхают.
Глава 23
Месяц спустя…
Меня будит громкий стук. Я распласталась поверх одеяла, в той же одежде, в которой помогала вчера Ричи с его клумбой.
– Мэгги? – За стуком следует голос отца. – Мэгги, любовь моя, ты проснулась?
Я издаю утвердительный стон, и он открывает дверь.
– Господи Исусе, – произносит он, увидев открывшуюся ему картину. – Ты бы умылась, детка. Боб только что сообщил по рации от главных ворот, что кто-то там тебя ищет. Имени не назвал, но это женщина. Боб не преминул сказать, что очень красивая.
Я сонно поднимаю бровь. Затем провожу рукой по лицу – оно все в крупинках засохшей земли. Снова застонав, я рывком поднимаю себя с кровати и как следует тру лицо и руки в ванной над раковиной, пока и то и другое не становится ярко-красного цвета.
– Хочешь, я пойду с тобой? На случай, если это кто-то, с кем ты не хочешь разговаривать? – спрашивает отец из-за двери ванной. На секунду я взвешиваю его предложение. Если не знать, что на самом деле мой отец – большой плюшевый мишка, то на первый взгляд он выглядит довольно устрашающе. Из него вышел бы отличный охранник, но опять же, если бы кто-то решил создать мне проблемы, не уверена, что он выбрал бы для этого место, знаменитое своей охраной.
– Спасибо, но я думаю, все будет в порядке. А ты иди на работу. – Я кладу руку ему на плечо и целую в щеку. Я замечаю, что одна из пуговиц его мундира расстегнута, и быстро застегиваю ее.
– Эта вечно расстегивается, – говорит он, смеясь. – Спасибо, зайка.
Как только мой внешний вид становится немного более презентабельным, мы вместе выходим из дома, но папа оставляет меня у Соляной башни и начинает свой день. Тауэр бурлит, и я лавирую между группами туристов и терпеливо жду, пока бесконечные ручейки мелких школьников в одинаковых куртках и с рюкзаками больше, чем они сами, уберутся с моего пути.
Я понятия не имею, кто меня ждет у ворот, но в кои-то веки я не волнуюсь. Ну, может, чуть-чуть, но сегодня я выбираю драться, а не сдаваться. Боб машет мне, когда я иду между Байуорд и Средней башней.
– Никогда в жизни ее не видел. Симпатичная девица, очень приличная и все такое. Подумал на секунду, что к нам пожаловала Кейт Миддлтон. – Он показывает на гибкую, с волосами цвета красного дерева богиню, которая стоит прямо у будки охраны. Мáри. Как и сказал Боб, она прекрасно одета: в длинную узкую юбку и свободную розовую блузку. Ее волосы немного растрепаны по сравнению с тем, какой я видела ее в первый раз, не закреплены заколками и не убраны в хвост, а просто свободно обрамляют ее овальное лицо локонами цвета виски.
У меня внутри все сжимается при виде нее. За прошедший месяц от Фредди не было ни слуху ни духу. Он также перестал менять расписание, потому что гренадеры больше не возвращались в Тауэр. Каждый день по дороге на работу я заскакиваю в Башню Байуорд и проверяю ротацию, пока дежурный сторож не очнулся от своей дремы. Но каждый день приносит разочарование. День и ночь я сижу на скамейке у Белой башни, неподвижная, как гвардейцы, за которыми я наблюдаю, пока они не уходят с поста, а я остаюсь пялиться на пустые будки, пока ночь не наполняет их тенями. На прошлой неделе я перестала проверять. Думала, это поможет.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, пока она меня не заметила, но поздно.
– Мэгги! – восклицает Мáри, и глаза ее весело расширяются при виде меня. Спеша вперед, она обнимает меня, как старого друга, и целует в щеку. Я напрягаюсь, ошеломленная такой странной фамильярностью. – Ой, прости меня, – говорит она, заметив мой дискомфорт. – Я так давно собиралась навестить тебя именно для того, чтобы это сделать.
В голове у меня шумит, пока я пытаюсь понять, что она имела в виду. Она должна хотеть прибить меня, а не обнять. Но, может быть, она все еще не знает. Неловко рассмеявшись, я отвечаю:
– Это честь для меня. Хочешь зайти? Я могу показать тебе окрестности. – Конечно, на самом деле ничего этого я делать не собираюсь; даже предлагая, я втайне надеюсь, что она уйдет и я смогу пойти домой, чтобы спокойно оплакивать там ее жениха.
– О, это было бы чудесно! Спасибо. – Она перекидывает сумку через плечо, и мы шагаем рядом, в ногу. – Как твои дела? Я не успела тебя поймать, пока ты не ушла с вечера.
– А, да, прости… Я хотела попрощаться, но мне пришлось уйти пораньше, так как в этом прекрасном месте установлен комендантский час. А как твои дела? – Я возвращаю вопрос, так, по сути, и не ответив на него.
– О, Мэгги, не могу передать, как я счастлива. Я так невероятно счастлива.
Мне правда жаль, но слышать, как она это говорит, все равно что смотреть, как она объедается на богатом банкете, в то время как я умираю от голода.
– На самом деле я хотела еще кое о чем с тобой поговорить…
Ох, блин, вот оно. Обнимашки были для того, чтобы задобрить меня, чтобы я потеряла бдительность. Она как орхидейный богомол, заманивающий свою жертву видом прекрасного цветка, – вот-вот накинется и проткнет меня, как ничего не подозревающую бабочку. Я сглатываю, когда понимаю, что она остановилась за Воротами предателей. У Кэтрин Говард [46] был похожий опыт. Вызванная сюда ответить за преступную измену, она встретила свою смерть, заплатив жизнью за предательство своего сердца. Только ее казнил король, ее муж, а моя казнь станет посмешищем, так как меня разорвет на куски милая женщина, которой я причинила боль, даже не имея той близости, которой желала, с мужчиной, которого люблю.
Я стою молча, к горлу подступает комок. Мáри, кажется, мгновение борется с собой, ее рот открывается и закрывается, пока не растягивается… в улыбку? Не успев подумать, что это может быть ухмылка психованной злодейки, я снова попадаю в объятия, такие крепкие, что я не смогла бы вырваться, даже если бы захотела.
– Я так тебе благодарна, Мэгги, ты даже не представляешь. Спасибо тебе, спасибо, спасибо. – Ее голос дрожит у моего уха. Нахмурив в недоумении брови, я высвобождаюсь. Слезы текут по лицу Мáри, но на нем нет печали.
– Благодарна мне за что? – спрашиваю я.
– Разве Фредди тебе не сказал? – Звук его имени – словно удар под дых, и мне приходится несколько раз сглотнуть, чтобы избавиться от комка в горле и удержать набежавшие на глаза слезы. – Он сегодня здесь, поэтому я решила…
– Нет, я ничего от него не слышала.
Мне пришлось откашляться, чтобы получилось заговорить, и Мáри берет мои руки в свои, слезы все еще струятся по ее лицу, ни капли ее не портя.
– Ох, какой же он все-таки упрямец! – восклицает она, качая головой. – Мэгги, смотри, – говорит она, поворачивая наши все еще сцепленные руки ладонями вниз, и я вижу ее пальцы. Бриллиант, сверкавший на безымянном, исчез.
– В-вы… вы больше не помолвлены? – заикаюсь я, и она кивает, сияя. – Но… почему? Что?.. – Я не могу скрыть замешательство.
– Фредди. – Она с любовью вздыхает, доставая из сумочки носовой платок, чтобы промокнуть глаза, и немедленно возвращает самообладание. Честно, ни красных пятен, ни опухших глаз, ничего.
– Из-за тебя – или, скорее, ради тебя, – поправляется она, – он расторг нашу помолвку. – Мне приходится схватиться за забор Ворот предателей, иначе я такими темпами закончу в шлюзе. – Он приехал ко мне в Шотландию и все рассказал. Что не может больше жить в этой лжи, зная, что придется отказаться от слишком многого ради того, что нам обоим не нужно. Мэгги, я сразу же согласилась расторгнуть помолвку. Я не могла позволить ему потерять тебя из-за женитьбы, которая порадовала бы только наших архаичных родителей. Так что в тот же день мы вместе пошли к его отцу и сообщили, что свадьбы не будет. Фредди реально был на высоте, так отстаивал свое мнение. Он сказал, что лучше откажется от титула и останется простым гвардейцем, продвигаясь по службе, как все остальные, если это нужно для того, чтобы быть с человеком, который делает его счастливым.
Я не могу на нее смотреть, когда она это говорит; мой мозг перегрелся, и ее слова кружатся у меня в голове, колотясь о череп, когда я пытаюсь понять их смысл.
– Он имел в виду тебя, Мэгги. Ты помогла ему понять, кем он хочет быть, заставила его почувствовать, что он сам чего-то стоит, независимо от семейного имени. – Она трясет мои руки, чтобы подчеркнуть свои слова, пока мой разум летит куда-то в свободном падении.
– Он не должен был… Это его семья. Я просила его не делать этого.
Я ничего не понимаю.
– Я знаю. Поэтому, я полагаю, он сделал это и ничего тебе не сказал. Чтобы показать, что он этого хотел, даже если это не поможет тебя завоевать. Мэгги, я ни разу не видела, чтобы он давал отцу такой отпор. Жаль, ты этого не видела! Старик понятия не имел, что делать. Я думаю, он понял, что все, что он может, – это просто отпустить нас на все четыре стороны. Впервые в жизни Фредди сам выбрал свою судьбу, и ему стало намного лучше. Пожалуйста, не думай, что ты заставила его выбрать жизнь в отчуждении, потому что, живя той жизнью, которой он жил до тебя, он был чужд даже самому себе. Когда появилась ты, все изменилось.