Я: Мамочка, помнишь своего студента такого-то? Он теперь мой френд.
Мамочка: А! Помню! Он тогда еще не узнал Вольтера! (Помолчав.) Теперь-то я даже вопросов-то таких не задаю… (Еще помолчав.) Да и сама уже смутно помню – кто это такой…
Со словами и без
Вот иногда думаешь – а как так получается, что мы понимаем друг друга, хотя говорим черт знает что, а иногда и ничего не говорим?
Что является, так сказать, смыслоразличительной единицей?
Например, помню, покойная бабушка спрашивала бывало маму:
– Маша, у нас есть – не умывальник, а открывать/закрывать?
– Радиоприемник?
– Да!
Или уходила я в рыбный и говорила папе:
– Давай я куплю тебе эту, как ее, – ветку палестины?
– Филе окуня? Купи, вкусно!
А иногда можно только интонацией. В детстве входил такой Петя в комнату.
Петя: «Папочка?»
Папочка: «Денег…»
Или, в большом присутствии гостей, мама вдруг веско говорит брату:
– Гайдн!
А это значит: надо застегнуть ширинку.
(Если расшифровать всю цепочку ассоциаций – то будет так: «Ширинка – магазин – аптека – „Аптекарь“ (опера) – Гайдн».)
Но это не важно.
Просто: «Гайдн» – и человек застегивает, что там у него, открывать/закрывать…
Мама понимает с полуслова вообще все, даже галиматью. Читаю маме вслух нелепый перевод какой-то статьи, не говоря, про что это: «Чудесная алая драпировка создает изгибы, повторенные бликами лысин апостолов в неком перевернутом виде, приводя нас к Богородице».
Мама, продолжая читать свою книжку:
– Это Караваджо, только не Богородица, а Богоматерь.
А недавно дочь Лиза охрипла и не могла говорить вовсе.
Все сошлось вместе, чтоб «звонкий голос Лизы в семье Поспеловых умолк».
Много вокальной работы, сессия, ноябрь, ветер, бронхит, авитаминоз.
Сидит тихая, свернувшись в постели комочком, как замерзшая птичка, и даже шепотом не разговаривает – фониатр запретил.
Когда я, для своих рабочих нужд, слушаю в другой комнате пение какой-нибудь Милицы Корьюс из колонок, в чат Фейсбука приходят возмущенные блямы: «Мама, сделай потише! Мне нельзя слушать чужой вокал!»
Связки инстинктивно напрягаются, из-за эмпатии…
Общаемся из разных комнат по чату – или развиваем умение играть в шарады.
Я, благодаря ее временной немоте, заметила теперь, сколько говорю вздору, который она обычно игнорирует, а теперь, вооруженная экспрессией жеста, не пропускает: едва ль не каждая моя фраза, предложение или филиппика заканчиваются покручиванием пальцем у виска…
Я быстро учусь, и мы вот-вот будем понимать друг друга в полной тишине.
Например, у Лизы есть подруга по фамилии Мороз. Ей надо что-то срочно сообщить.
Лиза делает два жеста: тюкает пальцем в ладонь и ежится от холода.
Я: Позвонить Мороз?
Кивает.
Потом жестами же она кратко сообщает, что едет ее парень: рука вверх и поглаживание по воображаемой голове, улыбка.
– Сережа?
Указательный и средний пальцы перебирают по воздуху.
– Едет сюда?
Кивок. Нямканье ртом.
– Голодный?
Играется забавный этюд в воздухе: открывание холодильника и полное горестное разочарование.
– Пойти в магазинчик?
Умильно складывает руки.
– Что купить?
Делает руками волну и тупое выражение лица.
– Рыбу?
Кивает. Показывает что-то продолговатое.
– Огурцов?
Мотает головой.
– Морковки?
Кивает.
Прикладывает два кулака пониже живота.
– Ты уверена, что мне это обязательно знать?
Крутит пальцем у виска.
– А! Так яйца ж есть!
Радуется лицом, показывает большой палец – отлично!
Я уже так привыкла за сегодняшний день к такому языку, что, когда мы сели выпить за новорожденного племянника Сашу, мама произнесла прочувствованную речь, а я ей все время махала: «Молчи, я все и так пойму!»
Ведь правда – все и так понятно.
Моя любовь всегда с тобой
Мой племянник Вася, сын брата, вернулся с дачи в большом и глубоком миноре. Он там полюбил. Девочку-соседку по даче Валю, и теперь понимал, что не увидится с Валей до мая. А то и до июня. Сердце его разрывалось.
А еще Вася не то потерял, не то уронил в дачный тубзик свой мобильный простенький телефон и был за это строго наказан.
Но поскольку второй школьный день – это и так ужасное наказание, когда уже знаешь, каково это, и иллюзии расстаяли, то его мама, моя любимая красивица-сноха Лена, смилостивилась над ним, и ему, уютненько лежащему в кроватке и умирающему от любви к Вале, дала на некоторое время свой мобиль- ник.
Вася тотчас же отправил с него любовное письмо, которое сочинял весь день в разлуке, – ей, Вале, своей дачной милой.
Такого содержания:
«Моя любовь всегда с тобой,
Увидь во сне ты образ мой!»
Но поскольку телефон был чужой, мамкин, то Вася неосторожно ткнул пальцем в соседний номер в адресной книжке, и эсэмэска ушла частному учителю музыки Васиного младшего брата Сашеньки, Валерию Ивановичу, чуткому и скромному человеку, который аккуратно приходил учить Сашу, получал от Лены гонорар и быстро тушевался.
Наутро, цокая каблучками на летучку газеты, где сноха Лена работала кусачим и блестящим музыкальным критиком, она получила ответную эсэмэску от Валерия Ивановича:
«Уважаемая Елена Владимировна, я очень тронут вашим посланием».
Старый телевизор
У меня был когда-то грозный начальник.
А у него – жена, дети и сломанный немой телевизор вместо тумбочки, под кружевной салфеточкой, – в комнате детей.
И вот жена мне рассказывает, что начала замечать: у шестнадцатилетнего сына круги под глазами, усталый вид и раздражительность.
Она встревожилась.
Вдруг глисты?
Или любовь несчастная какая?
Или, не дай бог, наркотики?
Призвала старшую дочь, красавицу и отличницу, которая с братом в одной комнате спала, и стала ее пытать.
Дочь говорит равнодушно:
– Да брось, мамочка, просто он по ночам отгибает салфеточку и по старому телеку порноканал смотрит…
Нельзя сказать, чтоб жена сильно успокоилась и решила поговорить с грозным мужем.
Вот он приходит, сама туча, с работы.
Жена налила ему борща, села напротив и говорит робко:
– Слушай. Ты держи себя в руках, не волнуйся, ешь аккуратно, но я должна тебе кое-что сказать.
– НУ?! ЧТО? – спрашивает досадливо муж.
– Дело в том, что Артемка смотрит ночами по старому телеку порнуху.
И ждет с трепетом: что будет.
Муж-начальник так поразился, что все-таки чуть не поперхнулся. Швырнул ложку, проглотил с трудом, да как заорет:
– ЧТОООО??? БЕЗ ЗВУКА?!!
Поступать в Мерзляковку
В нашей семье трое, брат, я и дочь, учились в Мерзляке – академическом училище при Консерватории.
Знаю, как туда трудно и страшно поступать, когда внизу остаются трепещущие родители, а ты, один, поднимаешься по лестнице, идешь от одной гремящей музыкой двери к другой, везде разыгрываются, надевают туфельки, трут руки, трясутся. В туалет очередь – у всех подводит от волнения животики… В артистической маленькая толпа, говорят шепотом, глядя с ужасом на дверь, впускающую то одного, то другого – туда, на сцену… Неужели и ты сейчас пойдешь?
Тебе пятнадцать, ноги ватные, руки потеют, что-то плачет и ликует внутри.
Рояль ждет, поблескивая золотым нутром. Комиссия в зале размыта, но говорит из темноты что-то обобщенно-доброжелательное. Садишься и видишь, что твоя правая нога на педали ходит ходуном, а руки на клавиатуре – словно чужие. Собираешься в какой-то сгусток, воображая начало прелюдии из ХТК. Нет, еще секундочку, нет, еще немного. Потом сам не помнишь, когда заиграл.
В фуге понимаешь, что забыл, что дальше, – пальцы выносят, словно во сне, и к стретте уже владеешь.
В паузе между Бахом и этюдами сидишь уже спокойный, ничего не дрожит, даже с наслаждением думаешь, как польется сейчас сверху пассаж из семьсот сорокового опуса.
К сонате – просто радуешься, любишь каждую новую партию: вот главная, вот связующая, прелесть какая, мечтаешь дорваться до разработки…
К пьесе ты почти уже концертирующий пианист. Все слушается, каждое желание осуществляется.
Говорят добрым голосом: спасибо – и ты возвращаешься в артистическую, полную этих смятенных глаз, и чувствуешь пропасть между собой и ними…
А через двадцать с лишним лет ведешь туда же дочь и волнуешься еще сильнее – тут ты ничем не владеешь, и никакие руки не вынесут. Просто сиди и умирай.
Помню, поглядела ей вслед и ушла с комком в горле в любимый переулок. Поела какой-то ерунды в кабачке, потом пошла в церковь. Прочитала «Отче наш», «Богородицу», а потом решила еще Пушкину помолиться, ведь его дух в этой церкви тоже витает, он тут венчался. Так и помолилась: «Пушкин, а Пушкин, помоги моей Лизочке».
Потом вернулась в толпу родителей под лестницей. Где-то там наверху Пуся моя бедная крепится, пьет водичку, топчется на каблучках. Вызвали ли еще или нет?
И вдруг, сквозь шорох шёпота и нестройные звуки из разных классов, я через три этажа отчетливо услыхала ее, именно ее, высокую ноту в конце «Цвели цветики»!
И как-то сразу выдохнула и обрадовалась.
Хотя потом все же трепетала, когда вынесли роковые списки.
Господи, сколько же ждать до буквы «Э». Но вот:
«Цветкова Юлия… допущена до экзаменов
Шумилкина Елена… не допущена до экзаменов
Эбаноидзе Елизавета… ну же, давай, я ко всему готова, не мучай… ДОПУЩЕНА ДО ЭКЗАМЕНОВ!!!»
Счастье быть мокрым
Несмотря на бдительные предупреждения Гидрометцентра и Фейсбука, я сегодня вдрызг промокла. В антракте между двумя ливнями я пошла на помоечку и в магазин – купить фруктов, и, пока отвешивали лимоны и грейпфруты, в магазине вдруг угрожающе потемнело, несмотря на неоновый свет, и я поняла: ага.