По поводу взаимоотношений с Позняковским Зубенко ответил, что отношения с Позняковским у него испортились с самого первого времени, ибо между ними вышел конфликт по расходу медимущества. В ответ на требование согласовывать расход его с Зубенко, Позняковский начал грубить и заявил, что он не подчинен Зубенко и потому тот не имеет права приказывать. Зубенко обратился к Царькову, и Позняковский получил выговор.
В дальнейшем они встречались очень редко, а в 1935 году Позняковский вообще уехал со склада.
Но он, Зубенко, его для лечения к себе домой не приглашал и разговоров о политике не вел.
С Павловым у него разговоров не было, Зубенко с ним совершенно не общался, поэтому обвинения Павлова необъективны, и тот вообще не имел права говорить, что Зубенко недоволен службой в Красной Армии.
Далее подсудимый отрицал показания по поводу переноса столицы, ибо ни с кем про это не говорил. Показания Гавриша он в этой части отрицает. Что интересно, в протоколе Гавриш назван Гришковцом.
Далее на вопросы членов суда Зубенко ответил, что на политзанятиях вопросы о фашизме не обсуждали. По службе Позняковский был подчинен Зубенко и с ним были неоднократные случаи неподчинения, а на требования он отвечал «Попомнишь».
Далее Позняковский дал показания по делу.
К слову, он стал уже военврачом 2 ранга, то бишь аналогом строевого майора.
Он показал, что с Зубенко хорошо знаком по совместной службе на складе № 72. Сам Позняковский служил там с февраля 1932 года, Зубенко прибыл несколько позже. По службе он был подчинен Зубенко.
Зубенко его вызывал три раза на квартиру для оказания медпомощи. Когда это точно было — он сказать затрудняется, но примерно в 1934 году. Один раз помощь оказывалась ребенку его сестры, потом дочери, которая тогда училась в институте, а один раз самому Зубенко, который получил ранение ноги.
Тогда, при оказании помощи отцу семейства, они и начали разговаривать посторонние темы.
Когда именно состоялся разговор о политике и сходстве социализма и фашизма, он точно не помнит, но это можно проверить по записям в меддокументации.
Причиной беседы, возможно, стало обсуждение заметки в газете.
Зубенко отрицал это и настаивал на своих плохих взаимоотношениях с Позняковским, но что тот отвечал, что для чего тогда его приглашали на оказание помощи, если были личные счеты? Тогда можно было обратиться к гарнизонному врачу. Правда, Позняковский сказал, что не помнит, были ли выговоры ему от начальства, но существование «крупных разговоров» с Зубенко признает.
Зубенко ответил на вопрос Председательствовавшего, что Позняковский увиливает дать правдивые показания.
Позняковский продолжил, что командование склада использовало его не по назначению, в том числе и для закупки разных материалов вроде гвоздей и досок. При этом он не выражал своего недовольства. Об антисоветских разговорах доложил только через 4 года.
Вообще-то Позняковский в своих показаниях 1937 года жаловался, что с подачи Зубенко Царьков выносил ему взыскания, так что он явно противоречив в показаниях.
Есть еще один сложный момент, который Позняковский не проясняет. Зубенко ему не друг, но пусть и не враг, а также начальник. С чего им обоим беседовать о тождестве фашизма и социализма, тем более выдавать очень опасные формулировки? Фашистские государства однозначно рассматривались как идеологические враги, о чем Зубенко должен был слышать и знать. Если бы Зубенко напился и разболтался, то другое дело.
Но ничего подобного не указано.
И еще одно. Позняковский не менее трех лет отсутствует в Полтаве, учится в Виннице. Как он узнал или догадался, что Зубенко еще служит в Полтаве и ныне привлекается как контрреволюционер?
Вот если у него давно «вырос зуб» на Зубенко, то узнав о военно-фашистском заговоре и продолжающихся арестах его участников, то поведение Позняковского вполне логично — написать сообщение в НКВД о реальном или придуманном преступлении Зубенко. Даже если к тому времени Зубенко ушел со склада и из Красной Армии, и его не разыскали — значит, судьба такая. Но ничего лично плохого это Позняковскому не несет.
Если же Зубенко в досягаемости, то выговора ему отольются.
К вящему посрамлению Позняковского как свидетеля, следует сказать, что он называл дочь Зубенко студенткой института, когда оказывал ей помощь, то есть в 33–34 годах (правда, он оговаривался, что она страдала женской болезнью, по которой он не мог оказать помощь, но иногда больному становится легче, даже после осмотра медиком и без лечения).
Согласно же анкете, у Зубенко были две дочери, 18 и 14 лет, но это возраст их на лето 1937 года.
Даже старшая дочь немножко молода для студентки в 33 году.
Далее был опрошен свидетель Гавриш, который сказал, что у него были с подсудимым нормальные отношения.
Далее он повторил историю о том, что слышал разговор между Прониковым и Зубенко про столицу и Скрипника. Потом по просьбе суда уточнил, что это было еще тогда, когда правительство еще не переехало в Киев, ориентировочно в начале 34 года или конце 33-го.
Зубенко снова отрицал этот разговор вообще.
После перерыва заседание продолжилось.
Подсудимый отвечал на вопросы суда, что он с Павловым имел нормальные отношения, но с ним о американской валюте не разговаривал, об очередях за хлебом тоже. О своей бытовой неустроенности он тоже не мог говорить, потому что получал 700 рублей и материально был вполне обеспечен. Какие же взаимоотношения были меж Павловым и Позняковским — по его мнению, нормальные.
Сам Позняковский ответил, что совершенно не помнит Павлова.
Далее Позняковский снова отвечал на вопросы, и таки признал, что у него были два дисциплинарных взыскания на период службе на складе, но, хоть с Зубенко и был крупный разговор, но за это он взыскания не получил. Антисоветские разговоры Зубенко вел ранее того момента, когда Позняковский поступил в мединститут.
Трибунал провел совещание по поводу необходимости присутствия Павлова на заседании. Как выяснилось, Павлов сейчас находится по службе в городе Броды.
Затем подсудимому было представлено последнее слово.
Он сказал, что свидетели его оклеветали, он же ничего подобного не делал и попросил суд освободить его. Трибунал удалился в совещательную комнату и, вернувшись, вынес решение считать Зубенко оправданным
После перерыва прошло всего полчаса, с 17.30 до 18.00, когда заседание было закрыто.
Все закончилось.
Товарищ Зубенко не производит человека с антисоветскими взглядами или бездельника и путаника, от которого вреда не менее, чем от врага, но его хозяйственная деятельность вызывает ряд вопросов к нему и его начальнику, в частности темная история с белилами, на которые выписаны документы, что легализуют их существование и расход, причем задним числом и по просьбе.
Не менее темна история с продажей домика, принадлежавшего складу, но оба состава трибунала ими не заинтересовались
И авторы далее не будут.
Источники:
1. Следственное дело № 10885(есть и другие номера) на Зубенко П.И.
Нечепорук Федор Леонтьевич родился 28 июня 1900 года в Кобринском уезде Гродненской губернии (на момент ареста и заключения — Польша), старший пиротехник склада № 72, Техник-интендант 1 ранга, отец его был крестьянином — бедняком, имел хату, до революции являлся рабочим, после — тоже, образование — низшее, по национальности белорус, гражданство — СССР, являлся членом партии с 1932 по 1935 год, был исключен из нее за обогащение (сдавал дом жены в аренду), связь с заграницей, участие в банде, в то время как он указывал этот период как время службы в Красной Гвардии, из армии не уволен, а лишь отстранен приказом Комвойсками ХВО от 08.06. 1937 года.
Ни в каких формированиях. борющихся против Соввласти не участвовал.
Репрессиям и судимостям не подвергался.
Арестован 9 июня 1937 года. Первоначально привлекался по статье 54-7 и 10.
Но 23 июня уже указаны статьи 54-1Б, 8 и 11(хотя номера статей исправлены ручкой).
Выписка из протокола № 41 президиума ОПК ХВО от 25.12.1935 г
«Ранее к партийной ответственности не привлекался.
При проверке партдокументов установлено, что Нечепорук в 1918 году служил в банде белых, активно участвовал в грабеже крестьян и в данных о своей служебной работе скрывал пребывание в банде, указывая, что в 1918 г. служил в красногвардейском отряде.
Установлено, что Нечепорук женат на жене бывшего белогвардейского офицера, который эмигрировал в Польшу. Жена Нечипорук имела с ним письменную связь, о чем Нечепорук скрывал. Партбилет отобран.
ПОСТАНОВИЛИ:
Решение ДПК-25 подтвердить, за сокрытие службы в банде и связь жены с бело-бандитами. как не оправдавшего звание члена партии из партии исключить.
Подписи.
Приложена выписка из личного дела, где отражены 4 взыскания — 2 постановки на вид, выговор и предупреждения за период 35(или 36 год, неразборчиво) — 1937 год. Два взыскания — за первое полугодие 1937 года».
В протоколе допроса от 10 июня Нечепорука опрашивали в основном по его личному делу, точнее, по вопросу о причинах исключения. История с прежним браком его жены автором здесь не приводится, службу в банде и грабежи он категорически отрицал, но сообщил, что в 1918 году служил в охране завода в Бердянске (это было явно самоорганизовавшееся образование, вооруженное холодным оружием и пр.). Назвать это Красной Гвардией было явным преувеличением, что Нечепорук вскользь признавал.
Еще его опрашивали про контакты с бывшим работником склада Очеретько, ныне арестованным, вместе с которым Нечепорук часто выпивал.
Подследственный ответил, что действительно не раз выпивал с Очеретько, и однажды тот поделился знаниями об оперативной работе органов, но он об этом уже дал показания. Сей протокол имеется в деле и в рукописном и машинописном варианте.