– Что тут разбирать? Выкладывались прилично. Претензий ни к кому не имею, – неожиданно для всех сказал Юрий Михайлович.
Игроки зашумели, задвигались, в раздевалке сразу стало тесно. «Как в лесу», – вспомнил тренер.
Это Полина сказала, когда он в первый раз привез ее к себе на тренировку. Стоя за высокими спинами, она растерянно говорила: «Я как в лесу». Лет тридцать прошло с тех пор, не меньше. Родной знакомый лес становился вдруг чужим, враждебным, ничего не стоило заплутаться и сгинуть.
В последнее время – или это кажется? – что-то исчезло в отношениях с ребятами. Легкость исчезла. Так легко когда-то казнил и миловал. То, что умел и знал он, не умел и не знал в баскетболе никто. Это давало право казнить и миловать. Что же изменилось? Разве он перестал знать и уметь? Что-то изменилось…
По возвращении из Тбилиси Володе Сорину предстоял развод с женой. Тянулось давно, много месяцев. Было болью, стало скукой ожидания. Они прожили вместе три с половиной года, и эта ее глупая, злая, бессмысленная угроза – «вот подам на развод!» – почти осязаемо, так ему казалось, все время висела над их жизнью. При любой размолвке, обиде, ссоре (да какие ссоры? чушь собачья!) она говорила: «Подам на развод». Вначале ошеломляло: что же, выходит, ничего не дорого? Вот так сразу – развод?! Он пугался, что-то сжималось в животе и ухало вниз, как при ударе. Начинал неумело подлизываться. Потом все это стало бесить, потом – надоело.
– Что ж только грозишься? – с веселой яростью говорил он Татьяне. – Подавай, подавай на развод!
И она, наконец, это сделала. В марте, когда он уехал в Сочи на сборы. Поездки на сборы, на соревнования – все это ей не нравилось, не устраивало. «Меня не устраивает», – подлое ее выражение. А когда съездили на турнир в Японию и он привез ей кучу тряпок, – устраивало. После Японии месяца два о разводе не вспоминала. Но в нем уже все перегорело, он ничего и не ждал другого. Опять эти разговоры о деньгах, всегда не хватало денег!
– Вы с вашим Михалычем просто кретины! – говорила Татьяна. – Хоть бы заставили его премиальных добиться! Ему-то что! Его Полина – старуха, она в своей дубленке еще сто лет проходит.
Из сочинской гостиницы позвонив матери на работу, узнал, что Татьяна подала заявление в суд.
«Ты, сынок, не нервничай», – сказала мать. Разве он нервничает?
– Бабы – дерьмо – услышав о заявлении, сказал тогда Гриня. – Но вот пацан…
Вовка родился маленьким, слабым. В первые дни Сорин даже боялся подходить к нему, смотрел издали со страхом, как ловкие руки матери переворачивали, похлопывали крохотное тельце. Роды были тяжелые, Татьяна еще долго не вставала с постели, и все, что нужно, делала мать, она взяла отпуск, чтобы выходить Вовку.
– Чего он такой маленький? – спрашивал у матери Сорин, стараясь говорить шепотом, но не из-за малыша, а из-за жены, чтобы не услышала. – Разве все такие?
– Все не все, а мы лучше всех, – непонятно отвечала мать, поглощенная своим занятием.
Мальчик кряхтел в ее руках и вдруг зевнул совсем как взрослый. У Сорина защипало в носу.
– Ты тоже не сразу таким вымахал, – сказала мать. – Неси-ка ванночку.
В эти первые недели Вовкиной жизни они с матерью очень сблизились, но, когда Татьяна поправилась, мать опять уехала к себе в Дибуны, где у них с отцом был дом, в котором вырос Сорин и про который Татьяна говорила: «Не дача, не чача».
Вопрос о сыне – главный вопрос! – отнимал у Сорина силы. Вроде бы он и не нервничал – просто уходили силы. Особенно на тренировках. На игре он забывал о сыне, на тренировках – нет. И эта постоянная болезненная память отнимала силы.
– Володя! Володя! Сорин! – то и дело кричал Михалыч, как будто будил его. – Спишь на ходу! Что с тобой?
Сорин знал, что Михалыч любит его, и знал, как просто потерять эту любовь. Вот и Гриня тоже был когда-то любимцем, до того, как съездил со сборной в Штаты, а вернувшись, сказал ребятам, что там «играют так, как Михалычу не снилось». Теперь тренер почти не здоровается с ним.
– Плевал я на его любовь, – говорит Гриня. – Не любовь нужна, а капуста.
С «капустой» как раз дела обстояли неважно. Откуда возьмется «капуста», если все время проигрывать? В прошлом году – год везенья – «капуста», то есть деньги, прямо сыпалась на них. Сорин даже смог потихоньку от Татьяны дать отцу две тысячи на ремонт дома. Но Татьяна все-таки узнала об этом, от нее трудно было скрыть что-нибудь, связанное с деньгами. Должно быть, это и подтолкнуло окончательно к разводу. Ну и черт с ним!
В год везенья как отлично было в команде! Ни ссор, ни распрей. И Гриня не был таким, как сейчас.
После Тбилиси Юрий Михайлович впервые подумал: не уйти ли? И мысль эта неожиданно показалась освобождением. О господи! Да уйти – и всё. С этой каторги…
– Тебя к телефону, – позвала Полина, приоткрыв дверь.
Он тяжело встал, сунул ноги в старые разношенные кроссовки, служившие тапочками. Звонил второй тренер.
– Разбудил?
– Конечно. В такую рань.
– Ну извини, Михалыч, надо.
– Что надо-то?
– Сорин от жены ушел. Вернее, она его выставила. Поехал в Дибуны к родителям.
– Ну и что?
– Завтра суд. Может, что-нибудь, как-нибудь?..
Юрий Михайлович знал, что ребята за глаза зовут второго тренера «что-нибудь, как-нибудь».
– Может, ты с ними еще в постель ляжешь? Сами разберутся.
Юрий Михайлович повесил трубку, и опять эта мысль – «Уйти – и всё» – возникла, но легкости и освобождения уже не принесла.
– Уйдешь тут! – сказал он, входя в кухню. Полина повернулась от плиты. – Это я так, своим мыслям.
Тренировка назначена на двенадцать, но он выехал сразу после завтрака. Уже сидя за рулем и осторожно выруливая между стоящими во дворе машинами, вытащил из кармана записную книжку. Сорина Татьяна – Гипроцемент, Волховский переулок. В каких только конторах не работают люди, с ума сойти. Просидеть всю жизнь в Гипроцементе! Тут не только мужа из дома выставишь, тут на весь свет обидишься.
Как и все люди, связанные со спортом, Юрий Михайлович был убежден, что остальные земные профессии способны возбуждать только скуку.
– Тебе что, скучно стало? – спросил он Татьяну.
– При чем тут скучно? – пожала она плечами.
– Смотри, какая ты красивая и как красиво одета. Небось, это Володя тебе привез?
Он знал, как разговаривать с этими молодыми дурами, скольких уже повидал на своем веку! Татьяна была не хуже и не лучше прочих.
– Красота проходит, а твой ребенок никому, кроме отца, не нужен, – втолковывал он ей.
Татьяна смотрела в сторону, соглашаться ни с чем не хотела.
– Ты такого парня больше в жизни не встретишь, это я тебе авторитетно заявляю.
– Ну уж, – усмехнулась Татьяна.
– Ставлю тысячу баксов, через десять лет проверим. Идет?
Кончилось тем, что он усадил ее в машину («Гипроцемент подождет!») и повез на тренировку.
«Что-нибудь, как-нибудь» с красным возбужденным лицом, не обратив внимания на Татьяну, кинулся к Михалычу.
– Сорин! Голеностоп! – крикнул он. – К Петренко увезли.
Юрий Михайлович почувствовал, как что-то оборвалось и заныло в сердце.
На решающий тур в Таллин команда уехала без старшего тренера. И конечно, без Сорина. Сорину предстояла операция. Нелегкая. Петренко – прекрасный хирург, но все же не Господь Бог. Так он сам о себе сказал в ответ на вопрос Юрия Михайловича о перспективах. Сезон был проигран. Без Володи Сорина нечего и думать выиграть в Таллине у киевлян. Да никто и не позволит выиграть. По всему раскладу – не позволят.
– В сущности говоря, проиграна жизнь, а не только сезон, – сказал Юрий Михайлович второму тренеру, когда тот зашел попрощаться перед отъездом в Таллин.
Юрий Михайлович, укрытый клетчатым пледом, лежал на диване. Журнальный стол, придвинутый к дивану, был завален «Огоньками», «Московскими новостями» и еще целым ворохом журналов и газет.
– Вот, – сказал Юрий Михайлович, показывая на стол. – В какое время живем, какие проблемы решаются! А нам голеностоп Сорина весь свет застит.
«Хорошо тебе рассуждать, – подумал второй тренер. – Ты в Таллин не едешь».
– Я в грязи этой мараться не буду, запомни, – вдруг сказал Юрий Михайлович.
Второй тренер молчал.
– Не буду! – крикнул Юрий Михайлович. – Никогда этим не занимался, а под конец жизни тем более не буду!
Думать про Михалыча, что он просто валяет дурака, было сродни богохульству. Но второй тренер уже подумал это.
– Под конец жизни?! – снова крикнул Юрий Михайлович.
Вошла Полина и села на диван в ногах у мужа. Он, откинувшись на подушки, смотрел с ненавистью.
– Ты слышала?
– Да. Успокойся. Тебя это не касается. У тебя сердце, ты никуда не поедешь.
Второго тренера звали Игорь. В кармане у него лежал конверт, который только что в передней, когда он снимал плащ, передала ему Полина. Ни слова не говоря, молча протянула конверт, и он так же молча взял его. Теперь, вертя в пальцах хрустальную рюмку с коньяком, думал: «Неужели Михалыч знает про конверт и валяет дурака?»
– Ты куртку теплую с собой бери, знаешь, как в Таллине? Солнце ослепительное, а ветер ледяной, – говорил Юрий Михайлович, протягивая Игорю руку и не вставая с дивана.
В конверте лежало две тысячи. Игорь пересчитал купюры, остановив машину в короткой улочке между Летним садом и Институтом культуры. Теперь до необходимой суммы – десять тысяч – недоставало пятисот долларов. Их должен был дать Сорин, но Сорин в больнице, а от Татьяны денег не получишь, это ясно.
Поезд на Таллин уходил вечером. Команда еще днем уехала на автобусе, но он не мог успеть с ними из-за этих проклятых денег. Надо десять тысяч, больше можно, меньше нельзя. Так сказали верные люди. Уж они-то знают, сколько стоит место под солнцем. Под солнцем высшей лиги. Уж они-то знают.
«Мараться не буду, ишь ты! – вспомнил Игорь. – А ведь я почти ничего не сказал ему, только намекнул, мол, что-нибудь, как-нибудь… Все хотят остаться чистенькими, но все хотят остаться в высшей лиге».