– Кажется, в нее влюблен наш Андрей…
– Да? – заинтересованно спросил Костя. – Что ж ты мне раньше не сказала, я бы ее разглядел. А кто она?
– Внучка Екатерины Дмитриевны, дочь Лиды Самариной, – задумчиво сказала Майя.
Катя ей понравилась, но почему она так странно смотрела, даже как будто неприязненно?..
Новый год, Новый год! Цифра «1971» выставлена в витринах, неоново сияет над Гостиным двором. Ольга Николаевна, сопровождаемая Андреем, выбралась сегодня на Невский. Это Андрей уговорил: давай я тебя прогуляю, бабушка, чего ты все сидишь на одном месте!
Через неделю Ольге Николаевне исполнится семьдесят три года, Майе в этом году сорок, Андрюше – восемнадцать. Он еще в самом начале; каково-то сложится жизнь… Никто ничего не знает, особенно в начале, кое-что становится понятным в конце, но не все, не все, совсем не все.
Когда ей было столько лет, сколько сейчас Андрюше, по Невскому ездило мало машин, но много экипажей, саней. В боковых улицах мерзли извозчики: «Подвезти?» Однажды с Дорой отправилась на бал в кадетский корпус, где он учился; когда возвращались с бала, вот здесь, на Невском, отпустили извозчика, пошли пешком до Литейного и вдруг услышали, как часы на Городской думе пробили двенадцать раз. Новый год! 1917-й.
Андрюша остался с ней, не поехал в Москву встречать Новый год, хотя она уговаривала: «Чего тебе сидеть со мной – скука!» Последний раз – в декабре – приехал из Москвы мрачный. Спрашивала: «Случилось что-нибудь?» – «Ничего не случилось». Но она видела: случилось. Извозчиков нет, нет саней на Невском, но теми же остались огорчения и радости, теми же – жизнь и смерть.
Новый, 1971 год Катя встречала в Нонниной компании. Бабушки отпустили ее скрепя сердце. Во-первых, традиция: Новый год – дома. Во-вторых, хоть Нонна и свой человек, в ее компании Кате не место. Там взрослые люди и, как подозревают бабушки, несколько вольные во взглядах и манерах.
В большой генеральской квартире Голговских уже с утра был раздвинут круглый стол. Кате было поручено, придя из института, перетереть бокалы, ножи и вилки и вообще заняться посудой.
Ноннина мать показала, где что стоит, и ушла в свою комнату. Катя надела передник и принялась за работу. Андрей приглашал ее приехать на Новый год в Ленинград, но она отказалась. Отказалась и прийти к ним в гости, когда он был в Москве, не хотела встречаться с Майей Васильевной и, уж конечно, не хотела посвящать в это Андрея…
После десяти стали съезжаться гости. Были и те, которых Катя знала по Валентиновке, были и какие-то новые, некоторых, кажется, не знала и сама Нонна.
– Кого это ты привел? – спросила она Варлама, который, как доложила Катя, пришел с каким-то высоким, чем-то недовольным человеком. Нонна еще не выходила к гостям, вертелась в кухне, где все дымилось и жарилось.
– Чудный мужик! – Про всех своих приятелей Варлам говорил: «чудный мужик».
– Кто он?
– Нонна, ты в точности соответствуешь своему возрасту! Вот Катя прежде всего спросила бы, какой он.
– Нет, нет, – засмеялась Нонна, – не преуменьшай мои годы, мне уже впору спрашивать, где он.
Стол блестит и сверкает, гаснет люстра, зажигаются свечи и отражаются в поднятых бокалах. С Новым годом! Если бы можно было распахнуть окно в снежную ночь, звон курантов донесся бы до них без труда: Нонна живет у Манежной площади, против «Националя». Но окна плотно закрыты, и звон курантов приносит телевизор. С Новым годом! Катя – у нее такая примета – пока бьют часы, должна вспомнить и назвать про себя всех своих: бабушка Катя, бабушка Зина, Нонна, Ольга Николаевна, Андрей…
Высокий, чем-то недовольный, как показалось Кате, человек сидел справа от нее. У него болит зуб, объяснил он Кате, он вообще не хотел встречать Новый год, а собирался ехать домой спать, но Варлам не позволил.
– Мы работаем с ним на одной картине. Он – оператор, я – сценарист. Меня зовут Олег Валентинович Ардашников, тридцать восемь лет, член КПСС, холост. А вас?
Катя засмеялась:
– Меня зовут Катя, в этом году мне будет восемнадцать, я учусь в институте.
– Это ваша мама? – спросил Олег Валентинович, указывая на Нонну.
– Нет, – сказала Катя, – моя мама умерла, Нонна была ее подругой.
Олег Валентинович смутился.
– Идемте танцевать, – предложил он.
– А зуб?
– Для зуба это полезно.
Майя и Костя встречали Новый год вдвоем. Когда-то был целый ритуал: елку добывали непременно с шишками, выдумывали капустник, шили новые платья. Для Майи и Гали платья шила тетя Вера. Шила из ерунды – из поплина, штапеля, но модели были изысканными. На это тетя Вера была большая мастерица, просто-таки художница.
В тесной для их компании тети-Вериной комнате, а потом у них в Потаповском как бывало в эту ночь весело, шумно и обязательно до утра, а утром ходили гулять – еще не рассветало, на площадях ярко сияли елки. Шли до Пушкинской и клали ветку с шишками к подножью памятника…
В полночь начались телефонные звонки. Первым, как и ожидала Майя, позвонил Вадим.
Все было сложно с Вадимом. После того разговора в метро на «Площади Революции», не сговариваясь, сделали вид, что слов никаких произнесено не было. Вадим пришел к ним домой, интересно рассказывал о Париже. Костя не спросил, где Вадим пропадал, почему не приходил так давно. Возможно, его и в самом деле это не интересовало.
Осенью, вернувшись из отпусков, встретились снова. В Москву приехал Саня Королёв, позвонил по телефону: «Сейчас к вам прибудут мсье Королёв с супругой и некто Потапенко».
Было весело, как раньше, но между нею и Вадимом – Майя чувствовала – осталась мешающая невысказанность, недоговоренность…
Позвонила Галя, потом Андрюша из Ленинграда, Вика из какой-то шумной компании. Слышно было, как у нее за спиной кричали, смеялись.
– Вам там не скучно? – спрашивала Вика.
– Нет.
– А то давайте к нам!
В два часа ночи – Майя уже собиралась идти спать – раздался звонок в дверь.
– Я боюсь, – сказала Майя, – не открывай.
Костя открыл. На пороге с бутылкой шампанского в руках стоял пьяный Милованов.
– Гостей принимаете?
Костя оглянулся на Майю. У той сделалось страдающее лицо.
– Ну заходи, – сказал Костя, – давно не виделись.
Майя снова накрыла стол. Новый год был испорчен. «Прошу!» – сказала она мужчинам, курившим в Костиной комнате. С облегчением увидела, что Костя не сердится, наоборот – посмеивается.
– Ну, Милованов, – спрашивал он, – где же та приемная, в которой мы все еще насидимся?
– А-а, – засмеялся Милованов, – запомнил? Дайте только срок – будет вам и белка, будет и свисток. Я ведь уже не в МИДе, а гораздо выше.
Все было сложно с Вадимом. Вика права, когда говорит: «Прекрати с ним видеться – ни к чему хорошему не приведет». А Майю тянуло видеться. Каждый раз хотелось убедиться, что ее власть над ним еще не кончилась. Понимала, однако, что все уже не так, как семнадцать лет назад. Тогда надежно была защищена от его любви своей любовью к Косте, к маленькому Андрюше, а теперь не только ее власть над ним, но и его власть над ней становилась вполне реальной.
Тетя Вера говорила ей, когда она недоумевала, мучилась от того, что он так внезапно исчез: «Он ни за что бы не исчез, если бы видел, как говорит наша соседка, свой шанс. На безответную любовь способны только очень сильные и бескорыстные люди. Вадим не таков».
Да, Вадим не таков. Он себялюбив и тщеславен, она это знает.
– И вообще, что ты нашла в нем? – подливала масла в огонь Вика. – Разве его можно сравнить с Костей?
– Я и не сравниваю, ты с ума сошла! При чем тут Костя?
– Нет уж, моя дорогая, давай договаривать до конца. Как это – при чем туг Костя? Это всё на одной оси, тут надвое не делится. А ты у нас, между прочим, единственный экземпляр неразведенной женщины.
Это была правда. Все их сверстники, ну или почти все, успели к сорока годам развестись, и снова жениться, и даже еще раз развестись. Вика тоже разошлась с мужем, ее дочь воспитывает бабушка, а Вика – приходящая мать, правда, вполне сумасшедшая, но – приходящая. Ольга Николаевна как-то сказала Майе:
– Удивительно, сколько ваше поколение изобрело способов семейной жизни! Приходящие отцы, приходящие матери… Живут вместе, но в разных местах, на разных квартирах, а то и в разных городах.
– У вас так не было? – спросила Майя.
Ольга Николаевна невесело засмеялась:
– Боже упаси! У нас если и жили в разных местах, то совсем по другим причинам.
Не меньше, чем непонятные отношения с Вадимом, мучили слишком даже понятные притязания Милованова. После Нового года Юрка решил, что он вполне может стать «другом дома», как он выразился. И, придя однажды в отсутствие Кости, хотел показать ей, что он вкладывает в это понятие.
Майя боялась, что соседи из квартиры напротив вызовут милицию, так громко и яростно она боролась с Миловановым. Тот совершенно озверел и уже плохо владел собой. Как всегда, был пьян.
Ей удалось его выставить, встрепанного, со съехавшим набок галстуком. После его ухода долго мыла лицо и чистила зубы – Милованов все-таки ухитрился ее поцеловать.
Никогда не узнать: оказалось просто совпадением или как-то связано с Миловановым, но Майины переводы из сборника латиноамериканской поэзии кто-то выкинул.
Майе объяснили: редакционно-издательский совет нашел их недостаточно квалифицированными. Редактор, говоря это (пригласил зачем-то в издательство, не мог как будто по телефону), смотрел мимо нее, наверное, ему было стыдно. Ведь совсем недавно он хвалил Майю именно за высокую квалификацию. «Какая точная рука!» – говорил он.
У Майи горели щеки, боялась расплакаться, вот был бы стыд! Изо всех сил улыбалась, совсем не была научена, как вести себя, если про твою работу говорят, что она недостаточно квалифицированна.
Из издательства кинулась к Вике.
– Кто тебя просил? Я никогда не ходила ни по каким издательствам и правильно делала! Я этого позора не переживу!