– Видишь, Нонне она позвонила, а нам нет, – сказала Майя вечером Косте.
Тот посмотрел так, что Майе стало стыдно. В самом деле, не собирается же она заменить Кате Нонну – Нонна для Кати как мать. Но ее, Майю, Нонна не любит. Не только потому, что они – разные, но и потому, что это из-за Майи была несчастлива Лида Самарина. Майиной вины здесь нет, но Нонна, разумеется, этого во внимание принимать не станет.
Однако ее верность Лиде, ее памяти, ее дочери нравятся Майе. Ей нравится, когда люди умеют дружить. Самое бескорыстное на свете. В сто раз бескорыстней любви. У нее уже нет таких друзей. Была Вика, а теперь – нет.
Зимой, приехав из Лейк-Плэсида, Саня Королёв привез ей привет от Вики. Она специально ездила на Олимпиаду в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Так она ему сказала. Виделись недолго, буквально на ходу. «Передай Майе…» – сказала она, прощаясь, и заплакала. Так он и не понял, что передать.
– Какая она?
– Что там поймешь за десять минут? И все же, пожалуй, этой Викиной уверенности уже нет. Помнишь, как она обычно разговаривала? Так, будто требовала. А теперь – будто просит.
Саня всегда был точен в характеристиках. Слушать это было тяжело и невозможно представить себе Вику. Они так и недоговорили. Та встреча на Гоголевском бульваре оказалась последней. Когда вернулись из Ленинграда, Вики в Москве уже не было, и ужас другой потери заслонил эту потерю… Так и недоговорили, а очень хотелось сказать напоследок: «Сбегаешь, значит, а мы тут воюй с Миловановыми?»
Милованов, правда, с горизонта исчез, она ничего про него не знает. И декан теперь новый, ничего себе декан.
…Хоть бы позвонил Андрей. Как он там? Больше всего на свете Майе хочется, чтобы у него получилось то, что не получилось у нее. Все же она – теперь это ясно – всегда оказывалась слабей обстоятельств. «Если делаешь все вполовину, – разрывайся ж и сам пополам…» Вот она и разрывалась. Было золотое умение писать стихи, и не хватило сил зажать себя в этом, как в тисках, чтобы только это и только это, и завтра, и послезавтра. И наплевать, когда говорят: «не годится», не сиди с горящими щеками, изо всех сил стараясь не заплакать. Ты-то знаешь, что годится – стучись в другую дверь.
У Андрея получится. Он, слава богу, не в нее, а в Костю. Она – размазня. А Костя собранный и сильный.
Книгу Андрея – двенадцать рассказов – она знает наизусть и все равно перечитывает. Ей хочется понять, откуда в нем вот это слово или вот эта мысль. Когда-то она знала каждую царапину на нем, а теперь ничего не знает. Самый непонятный для нее человек на свете – ее сын.
А разве для своей матери она была понятна? Она помнит, как мама спросила – неужели это ты, Майя? – когда она прочла ей однажды свои стихи. Неужели это ты, Майя? – вот как она спросила.
Самое непонятное на свете – дети, которые выросли.
Как только он включил телефон, немедленно раздался звонок. Мужской голос спросил Екатерину Дмитриевну Самарину.
– Ее нет. Она в Гаграх.
– Я говорю с ее мужем?
– Да.
– Говорят из «Интуриста». К нам приехала группа из Франции. В ней есть человек, который хотел бы передать Екатерине Дмитриевне Самариной бумаги, связанные с ее родственником, жившим во время войны во Франции. Может быть, вы встретитесь с ним?
– Я не знаю французского, – зачем-то сказал Андрей.
– Это не имеет значения, с ним будет переводчик.
На другой день, как было условлено, Андрей пришел в гостиницу «Европейская», поднялся на третий этаж и постучал в 341-й номер. Дверь тотчас же распахнулась, и очень толстый короткостриженый седой загорелый человек, широко улыбаясь, сказал Андрею «здравствуйте», старательно выговаривая все звуки.
Из глубины комнаты вышла тоже очень загорелая молодая женщина в светлом платье с узкими лямками на плечах.
– Мсье Жан Шаброль, – представила она. – А я переводчица, меня зовут Мария Алексеевна, а вы – Андрей Самарин?
– Самарина – фамилия моей жены.
Француз вдруг заговорил так быстро, что у Андрея мелькнула мысль: неужели это можно понять и перевести?
– Мсье Шаброль, который уже знает, что ваша жена в Гаграх, говорит, как жаль, что мы этого не знали раньше. Мы могли бы там встретиться, мы вчера прилетели оттуда.
Вот почему они такие загорелые, подумал Андрей. Мсье Шаброль куда-то ушел (в номере было две, а может быть, и три комнаты) и вскоре вернулся с небольшим пакетом. Мария Алексеевна – все трое они уже сидели за круглым столом на гнутых ножках – переводила.
– Андре Самарин (так она произносила) был товарищем мсье Шаброля по Сопротивлению. Адрес вашей жены и номер телефона дал мсье Шабролю советский журналист Александр Королёв. Когда-то, во время войны, Андре Самарин написал письмо своим сестрам в Москву, мсье Шаброль должен был переслать его через их связь в Лондоне. Письмо переслать не удалось, удалось послать только телеграмму. Мсье Шаброль был уверен, что письмо затерялось, и вдруг недавно обнаружил его в своих старых бумагах.
От Александра Королёва он знает, что Андре уже нет в живых, умерли и его сестры. Поэтому он привез письмо мадам Катерине и очень сожалеет, что не может ее повидать…
Письмо не было запечатано. Оно лежало в старом пожелтевшем конверте, на котором по-французски и по-русски было написано: «Москва, Мясницкая улица, дом ВХУТЕМАСа, Екатерине Дмитриевне Самариной».
«Катя! Зина! Неужели это письмо дойдет до вас и вы его прочтете! Сердце мое чувствует: вы живы. Я тоже жив, я люблю и помню вас, и эта память – мое главное сокровище. То, что я делаю сейчас, я делаю во имя вас и той земли, по которой вы ходите, не замечая, что это – счастье. Дай вам Бог никогда этого не замечать и об этом не думать. Об этом думают только лишившиеся ее. Вы никогда не должны быть так несчастливы.
Я не хочу, чтобы вы плакали, читая это, милые мои, не плачьте, будьте живы, и тогда мы непременно встретимся. Если бы я не верил в это, я бы не смог делать то, что делаю.
Жива ли Оля? Хочу, чтобы она была жива и помнила обо мне, как я о ней помню – всегда.
Обнимаю вас, дорогие мои, бесценные Зина и Катя. Ваш Дора. Варя в Париже, здорова и кланяется».
Никого уже нет – ни тех, кто писал, ни тех, кому писали. И кто такая эта Оля? Наверное, и ее уже нет. Звезды погасли, а их свет все еще доходит до Земли.
Андрей сидел над письмом, сдвинув в сторону свои бумаги. Опять зазвонил телефон, он забыл его выключить.
– Добрый вечер, Андрей Константинович! Это Мария Алексеевна, переводчица мсье Шаброля. Не хотите ли вы показать мне ленинградскую белую ночь?
Андрей ошеломленно молчал. Вот так позвонить и предложить? На том конце провода раздался смех.
– Ну что вы так перепугались? Живете, можно сказать, у самого окна в Европу, а мыслите все еще по-азиатски.
Андрей разозлился.
– Я к вашим услугам, хотя у меня полный стол работы. Где мы встретимся?
– У меня в номере, разумеется, – ответила эта красотка. – Скажите внизу портье, что вас ожидает мсье Шаброль в 341-м номере, и поднимитесь в 342-й. Adieu. – Она повесила трубку.
Плюнуть и не ходить. (Он достал из шкафа свежую рубашку.) Дураком надо быть, чтобы потакать таким штучкам. (Надел другие джинсы.) Черт бы ее побрал с ее Европой! (Похлопал себя по карманам, есть ли сигареты, деньги.) «А ты сиди дома», – сказал он коту и с силой захлопнул за собой дверь.
Белая ночь. Из окна ее номера она не казалась такой белой, наверное, ее заслоняли деревья. Андрей пошел по Невскому до Фонтанки и свернул у Аничкова моста направо. От французского коньяка или от ее духов во рту был парфюмерный запах, и он сплюнул в воду. Ей не нужна была никакая белая ночь, ей нужен был он, и она его заполучила, потому что он – дурак, его поманили, и он тут как тут.
Он опять сплюнул в Фонтанку. Голова гудела, как после похмелья, а во всем теле была пустота. Почему-то вспомнил, как шел здесь по Фонтанке, только по той стороне, проводив бабушку в Николаев. Тоже была светлая ночь, и как всё было счастливо, как он радовался свободе…
Он посмотрел на часы: два часа, и вдруг вспомнил, какой это день. Катин день рождения! Завтра ее день рождения, а оно уже наступило – это завтра. Андрей замычал от отвращения и пошел быстро, почти побежал. На углу под светофором стояла «Волга» с зеленым огоньком. Он сел в машину, и шофер помчался по пустынным улицам так, будто убегал от кого-то. Андрей подумал: как успокаивает скорость.
– Подождите меня, – сказал он вдруг, когда подъехали к дому, – я поеду сейчас в аэропорт.
Бегом по лестнице, не дожидаясь лифта, быстрей, быстрей, только взять сумку, запихать в нее чего-нибудь и пересчитать деньги. Денег мало, только обернуться, ну и черт с ним! Газ выключен, свет погашен. А кот?!
Код сидел на полу в передней и молча наблюдал за Андреем.
– Я позвоню Володьке с аэродрома и оставлю ему ключи в почтовом ящике, он тебя покормит, – сказал Андрей коту и вышел из квартиры.
Нонна была права, когда говорила: все настоящее будет потом. Влюблена – это еще не любовь, она начнется потом или не начнется вовсе.
Семь лет назад Катя была уверена, что выходит замуж, потому что любит Андрея. На самом деле была влюблена не в него, а в его влюбленность в нее. Когда расставались (он учился в Ленинграде, она в Москве) и она переставала видеть его следящие за ней глаза, его улыбку, обращенную к ней, ей становилось нестерпимо скучно жить. Страшно признаться, если бы тогда это был не Андрей, а какой-нибудь другой человек, она вполне могла бы стать женой этого другого.
Теперь она любит Андрея, только Андрея, любит, когда он уставится в окно и посвистывает – думает; любит, когда он прочтет ей какие-нибудь две фразы и скажет: «Правда, хорошо?» – и улыбнется, радостно и не смущаясь, любит, когда он, сильный, подбрасывает Коленьку вверх, а тот визжит…
У Кати нет подруг, как-то уж так получилось. У нее есть приятельницы. Майя Васильевна, когда она жила у нее в Москве, спросила как-то: «Почему у тебя нет подруг? Как вы существуете без этого на свете?»