По дороге домой обдумывала разговор с Мурой. Чернопятов… Откуда она знает эту фамилию? Чернопятов. О-о-о! Георгий Константинович, его приход в первый раз! «Не здесь ли живут Чернопятовы?» Как же она забыла! Надо было расспросить Муру. Чернопятов застрелился. Что это должно означать? Давно уже в жизни нет загадок. Так, во всяком случае, кажется.
Но после встречи с Мурой неотступно думала не о ней, не о далекой, связанной с ней молодости – думала о Георгии Константиновиче, мучаясь своей виной перед ним. Где он? Жив ли? Конечно, нет. Был бы жив, непременно пришел бы. Стыдно сказать, она даже фамилии его не знает. Ни фамилии, ни адреса – ничего. Могла бы зайти к его родным, но как их искать?
Мура очень постарела. Неудивительно: столько лет прошло, вся жизнь. А того, что в ней было, для двух жизней достаточно. «Es reicht» – «Этого достаточно», – говорил Генрих. Как мало отпустила ему судьба!
Чернопятов застрелился. Что за непонятная загадка такая? Уже нет сил разгадывать загадки…
Ложа прессы
Юлий Викторович Потехин был молодым в те годы, когда мужчины мазали волосы бриолином, а девушки носили широкие цветастые юбки, получившие название фестивальных. Тогда в ходу была популярная песенка про Мишку, которую некоторые остряки, переиначив, пели так: Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?
В те годы тоже играли в футбол, ибо в футбол играли всегда, но ни в одной команде мира – ни тогда, ни после – не было такого игрока, как Вячеслав Печеночкин.
– Слава, Славка, Печеночка, давай, давай, не подведи! – Трибуны обожают Славу. Трибуны влюблены в него, особенно в его удар слева от ворот.
– Мяч слева от ворот, – сообщает телекомментатор, – пробьет Печеночкин, восьмой номер.
Ну еще бы! Конечно, Печеночкин, восьмой номер. Ведь он это делает так, как до него никто, нигде, никогда…
– Нет бога, кроме Давида Кипиани, – говорит, нарочно поддразнивая Юлия Викторовича, его лучший друг драматург Никифоров.
– Ах, оставь, – морщится Юлий Викторович, у него начинается одышка.
Дело в том, что Давид Кипиани – бог не столько для Никифорова, сколько для него, и он мучается тем, что, безраздельно любя Печеночкина, вроде бы изменяет Кипиани.
– Печеночкин! – взывают правые трибуны. – Славик!
– Раз, два, три! – неистовствуют левые. – Печеночка, дави!
И еще всякие глупости, и все в том же роде. Синее небо над зеленым овалом поля, плеск флагов на ветру, серебристые голуби, парящие в глубине между синим и зеленым. Это – стадион. Он существует вечно (не именно этот, а вообще – стадион). И вечно к кому-то взывают трибуны, кого-то обожают, кого-то хлещут наотмашь.
– Печенка, уходи с поля! Штрафные разучился бить! – Нет ничего непостоянней футбольной любви.
– Послушай, – говорит вдруг Юлию Викторовичу Никифоров. – Это всего лишь игра. Чего с ума сходить?
– Ах, оставь, – морщится Потехин. – Тебе хорошо, тебе не с чего сходить.
– Ха-ха-ха! – громко хохочет Никифоров, уходя в буфет. – Намек понял.
Никифоров – болельщик ненастоящий. Таких ненастоящих в ложе прессы много, пожалуй, не меньше, чем настоящих. Есть даже одна дама, которая не может отличить правый угол ворот от левого, но всегда приходит в ложу – себя показать и других посмотреть.
Ненастоящие болельщики думают, что футбол – это игра. Что ж, людям свойственно заблуждаться. Когда-то, в мальчишеском своем детстве, Юлий Викторович (тогда еще просто Юлька) тоже думал так. Но в те годы, когда мазали волосы бриолином, а любимые девушки ходили в фестивальных юбках, он уже не заблуждался на этот счет, а твердо знал: футбол – не игра. Футбол – это жизнь. Не модель жизни, как когда-то назвал спорт великий Кубертен, а сама жизнь: синее небо над зеленым овалом, плеск флагов на ветру, серебристые голуби и мяч – такой же круглый, как солнце, и в таких же, как солнце, пятнах.
Нет, как хотите, но правильно кто-то сказал: если бы футбола не было, его следовало бы выдумать.
Юлий Викторович работает заведующим спортивным отделом в одной из самых влиятельных в городе газет. Ну, если, конечно, иметь в виду влияние этой газеты на умы футбольных болельщиков. Когда предводительствуемый Потехиным отдел писал, например, что в любимой всеми команде недостаточно укреплена линия защиты, болельщики с трибун на ближайшем матче поучали тренера:
– Защиту меняй! Укрепляй защиту!
В следующем футбольном выпуске сотрудники Потехина писали, допустим, что полузащитник сдал, потому что нарушил режим. Болельщики ревели:
– Эй, ты, там! Бормотухин! Рожа!
Фамилия полузащитника была Рожин.
Словом, болельщики, читающие по утрам газеты, не прощали команде ничего.
Не прощали ей и те, кого раньше (не тогда, когда носили фестивальные юбки и мазались бриолином, а гораздо раньше, когда Юлия Викторовича еще и на свете не было) называли отцами города. Отцы города не прощали команде ничего. И правильно делали. Ведь что такое команда? Лицо города. А лицо города обязано быть безупречным.
Между прочим, кто первым сказал, что команда – лицо города, тот и установил раз и навсегда, что футбол – не игра. По всему видать, это был умный человек.
Сотрудники спортивного отдела работают так, как другим и не снилось, то есть всегда. Они никогда не уходят с работы, потому что с работы они идут на стадион (а разве стадион – не работа?), а возвращаясь домой, немедленно включают радио, транзистор и телевизор, чтобы каждую минуту знать, что происходит (или уже произошло) в спортивном мире. Во-первых, в местном, ибо, кроме стадиона, в городе есть еще спортивные залы, тартановые беговые дорожки, плавательные бассейны, и успеть всюду просто невозможно. Во-вторых, что произошло в целом по стране. И наконец, что случилось за рубежом, пока они сидели на стадионе. Узнав все новости, сотрудники спортивного отдела до позднего вечера перезваниваются друг с другом по телефону, и это тоже работа, что бы там ни говорили жены, считающие, что их мужья мало того, что ничего по дому не делают, но еще и на целый вечер занимают телефон. Так вот, что бы там ни говорили жены, телефон – тоже работа. Как же можно не обсудить захватывающую новость: «Динамо» Тбилиси сыграло вничью с «Черноморцем»! «Динамо»! Тбилиси! Вничью! С «Черноморцем»!
Только насладившись вместе с истинными болельщиками этой поразительной новостью, можно уже погасить свет и уйти с работы. То есть, говоря другими словами, лечь спать.
Сотрудники спортивного отдела, все поголовно – истинные болельщики. А Юлий Викторович Потехин, их шеф, или начальник, или Дед, или Батя, или Сам, естественно, самый среди них истинный, он болел еще тогда, когда иных попросту не было на свете.
В ложе прессы Сам никогда не садится рядом со своими сотрудниками. Не потому, что хочет выдержать дистанцию (Юлий Викторович – простой, демократичный человек), но рядом с почти такими же специалистами, как он (а его молодые оглоеды, как он называет своих коллег, – все сплошь специалисты), рядом с ними футбол что-то теряет в своем очаровании, потому что всякий матч – это таинство, фокус, волшебство и, как всякому волшебству, ему вредит избыток знаний.
Рядом с Никифоровым смотреть футбол – в самый раз. Толстый Никифоров не раздражает Потехина (пока, правда, не начинает говорить о Кипиани), даже дама, не отличающая левый угол ворот от правого, его не раздражает, пусть себе. Искусству нужны и дилетанты.
– Почему бы тебе не написать пьесу о футболе? – спрашивает Потехин в перерыве между таймами, закусывая вместе с Никифоровым бутербродами с красной икрой.
– Да ведь сцена мала, – отвечает Никифоров.
– Что значит – мала? – дожевывая второй бутерброд, удивляется Потехин.
– Ну как на сцене, будь это хоть Большой театр, сыграешь в футбол? – хохочет Никифоров.
– Да ну тебя! – машет рукой Потехин. – Я тебе серьезно говорю: футбол – это же драма, сколько страстей, какие характеры…
Но футбол не только драма, футбол – это еще и наука, бездна проблем: психологический фактор, соотношение психологических и физических нагрузок и еще такой феномен, как дух команды, – чем и как можно влиять на него?
Обо всем этом Потехин не раз беседовал с тренером, вторым после драматурга Никифорова ближайшим своим другом.
Почему после Никифорова? Да потому, что быть совсем на равных с тренером Юлий Викторович все же не может, тот знает что-то такое, чего Потехин не знает, что-то сверх того, что доступно пониманию.
Но вот перерыв подходит к концу, и все рассаживаются по своим местам.
– Должно быть, всё решится в третьем периоде? – щебечет дама. Она, оказывается, не только путает правый угол с левым, но и футбол с хоккеем.
– Здесь нет периодов – здесь таймы, – сдерживаясь (все-таки дама!), объясняет Потехин. – И таймов этих всегда два.
– Печеночкин! – ревут трибуны.
Надежда только на Печеночкина. Если он постарается, а он умеет стараться, когда в настроении (психологический фактор!), то и все остальные девять (дух команды!) будут так быстро бегать (и не только быстро, но и осмысленно), что сопернику ничего другого не останется, как дрогнуть. И вот когда он дрогнет…
Возвращаясь с футбола, Потехин и Никифоров любят посмаковать перипетии игры, особенно если команда в выигрыше. Ну а если в проигрыше, то Никифоров неизменно заводит разговор о Кипиани.
– Ну что ты мне опять талдычишь о Кипиани? – кипятится Юлий Викторович. – Он уже давно не играет, он тренер.
– Какая разница? – резонно замечает Никифоров. – Раньше-то он играл.
– Ну играл…
– Вот именно – играл! А Печенкин твой…
– Печеночкин, – машинально поправляет Потехин.
– Нет, именно Печенкин, – язвительно настаивает Никифоров, хотя неизвестно, какая из этих фамилий благозвучней. – Так вот Печенкин просто не умеет играть.
– О-о! И ты, Брут! – стонет Юлий Викторович. – Замолчи, ради бога! Если бы это еще говорила та дама, которая не отличает футбол от хоккея, но ты, ты!
Беседуя таким образом, приятели доходят до трамвайного круга и разъезжаются в разные стороны.