Футбол есть жизнь, но жизнь проходит не только на футболе.
С этой очевидной истиной Потехин сталкивается лицом к лицу, как только возвращается домой. То есть лицом к лицу он сталкивается с женой, но это одно и то же.
– Ну? – говорит жена. – Проиграли?
– Ты видела по телевизору? – мрачно спрашивает Юлий Викторович.
– Зачем мне телевизор? Я это вижу по твоему лицу.
Проходит еще некоторое время, и жена, всплеснув руками, восклицает:
– Неужели ты ничего не замечаешь?
Что он должен замечать? Он внимательно смотрит на жену. Новая прическа? Пожалуй, нет. Платье? Но на жене старый халат. Ах, вот что! Новая люстра.
– Новая люстра! – кричит Юлий Викторович как можно радостней, чтобы вполне угодить жене.
– Нет, тебя надо отправить в дурдом, – говорит жена, и в голосе ее звенят слезы. – Эта люстра висит здесь уже второй год.
– Тогда не задавай глупых вопросов, – свирепеет Юлий Викторович и уходит в ванную.
Через минуту его начинает мучить совесть: зачем обидел жену?
– Раечка, – говорит он нежно, выходя из ванной. – Ты сейчас будешь смеяться. Славка сегодня едва не забил гол в свои ворота.
Это, разумеется, явное преувеличение, но чего не сделаешь ради единственной жены?
Она, однако, не видит в этом ничего смешного, и слезы уже не звенят в ее голосе, а катятся по лицу.
– Да что случилось? – встревоженно говорит Юлий Викторович. – Где Машка?..
Он вдруг вспоминает, что давно не видел дочери.
– Вот именно – где? – уже вовсю плачет жена. – Наконец-то заметил – Машки давно уже нет, Машка шляется.
– Что значит – шляется? – удивляется Юлий Викторович.
Никогда прежде жена не позволяла себе так говорить о дочери.
– Ты ведь ничего не видишь, кроме своего футбола и своей газеты, а дочку скоро выгонят из института.
– Почему?
– Не почему, а из-за чего. Из-за неуспеваемости.
– Но она всегда успевала.
– А теперь она успевает только на свидания, и то, наверное, опаздывает, потому что красится по полдня.
Вот оно что! Машка влюблена. Ну и прекрасно. Что она еще должна делать в свои годы?
– Она должна учиться! – со злостью кричит жена. – Она должна быть дома до двенадцати часов! Она не должна краситься так по-уродски!
– Ну-ну-ну, – пытается урезонить жену Юлий Викторович. – Откуда столько ханжества? Должна, не должна. Успокойся, вспомни себя, когда бегала ко мне на свидания.
Но жена не желает так быстро сдаваться.
– Я была старше, – говорит она.
– Ну, – разводит руками Юлий Викторович, – это уж, как любит говорить Машка, твои трудности.
В это время звонит телефон, и рабочий день заведующего спортивным отделом, так внезапно прерванный общением с женой, возобновляется.
– Ну, начинается трепотня! – раздраженно говорит жена и уходит на кухню.
Испокон веку люди в этом городе, как и в любом другом, рождались, жили, умирали, но только им, нынешним, выпало счастье быть современниками чемпиона Славы Печеночкина и его боевых друзей-чемпионов.
Юлий Викторович накануне последнего в сезоне матча, в котором решалось, быть или не быть им современниками чемпионов, собрал сотрудников своего отдела и произнес речь. Он сказал:
– К вам обращаюсь я, друзья мои! Мы стоим на пороге исторического события: Рубикон должен быть перейден!
И Рубикон был перейден, Карфаген был разрушен, солнце Аустерлица взошло, Париж стоил мессы и так далее и так далее в том же духе.
Когда трибуны устали орать и наступила секунда тишины, многие услышали, как кто-то сидящий справа от ложи прессы сказал:
– Вот теперь и помирать можно.
И не было в ту минуту на стадионе человека, который не согласился бы с этим. Счастье было так полно, пожар восторга в сердцах так неистов, что залить его было нечем.
На другой день сотрудники спортивного отдела, чувствуя себя именинниками, устало и снисходительно принимали поздравления. Они сидели в холле редакции, развалившись в креслах, вытянув ноги, и сам редактор вышел к ним в холл и очень мило шутил с ними, а уходя сказал:
– Всем премия в размере месячного оклада.
Словом, это был триумф, это было счастье, это бывает раз в двести восемьдесят лет.
Но, как вскоре выяснилось, город и его отцы не желали понимать, что это бывает один раз в двести восемьдесят лет. Всем так понравилось, что они, как царевна Несмеяна (помните, топнув каблучком, она говорила: «Хочу, чтобы печка вертелась!»), сказали: «Хотим, чтобы это повторилось снова».
Как будто в жизни что-то может повториться.
Для дочери Юлия Викторовича Машки каждое утро наступала весна. Меж тем приближался январь и вместе с ним зимняя сессия.
– Ты собираешься за ум взяться? – спрашивала мать.
Но Машка, похоже, не собиралась этого делать, она по-прежнему пропадала вечерами, прогуливала лекции и дома вела себя так, будто уже обрела некие самостоятельные права на себя.
– Что хочет, то и делает! – возмущалась жена. – Какое она право имеет делать что хочет?
Юлию Викторовичу становилось смешно, но, опасаясь гнева на свою голову, он предпочитал помалкивать.
А однажды случилось невообразимое. Дочь, как всегда, пришла домой поздно и не одна. Юлий Викторович уже спал, но жена растолкала его и, не в силах вымолвить ни слова, только тыкала пальцем в стенку, за которой слышались звуки мужских шагов.
– Ты должен, ты должен, – выговорила она наконец. – Ты должен пойти и что-нибудь сделать!
– Что я могу сделать? – обескураженно возразил Юлий Викторович. – В конце концов, ей двадцать лет. В ее годы ее бабушка, моя мать, уже родила меня.
Но это было слабым утешением для жены, и она всю ночь проплакала, уткнувшись в подушку.
Юлий Викторович тоже не спал от сознания, что ночью в комнате дочери – чужой человек.
– А он мне не чужой! – дерзко сказала Машка, когда наутро родители потребовали объяснения. – Вот он вернется, и мы поженимся.
– Откуда вернется? – спросил Юлий Викторович. – Он что, в армии еще не служил?
– При чем тут армия? – неопределенно ответила Машка.
Зимой наступило затишье после футбольной бури. Или скорее – перед футбольной бурей, потому что начинать сезон в ранге чемпионов – это что-нибудь да значит. Но что это значит, никто в городе не знал. Юлий Викторович Потехин, как человек во всех отношениях опытный, предвидел неприятности.
– Тут как ни поверни, – жаловался он Никифорову, – окажешься в дураках.
– Да что тебя мучает? – беспечно говорил драматург. – Ведь выиграли же!
– На всю жизнь, что ли, выиграли? А как начнем проигрывать?
– Ну и что? Законы игры: если никогда не проигрывать, кто же станет выигрывать?
Потехин недовольно морщился.
– Опять ты со своей игрой! Тут уж не игрой пахнет.
– Почему вы так скупо пишете о команде? – спросил, вызвав Потехина к себе в кабинет, главный редактор. – Не слышу звона фанфар!
– Может быть, не надо больше фанфар? – высказал предположение Потехин.
– Нет, нет, нет, – решительно оборвал его редактор. – Город хочет читать о своих любимцах, о своих героях, наконец! Так что не скупитесь, пожалуйста!
Команда в это время находилась в зарубежной поездке, и сотрудники из отдела Потехина висели по ночам на телефонах, чтобы изловить тренера, возвращавшегося в отель только под утро после очередного приема.
– Все хорошо! – весело отвечал тренер на вопросы ошалевших от бессонницы сотрудников.
Наутро нетерпеливые болельщики читали в газете, что команда чувствует себя прекрасно, все в отличной форме, Вячеслав Печеночкин особенно тщательно тренируется после полученной им легкой травмы, разрабатывая левую ногу, что тренерский совет предложил игрокам новые хитроумные комбинации и те их уже отлично освоили и т. д. и т. д.
Потехин хоть и сомневался в том, что все это следовало писать и тем более печатать, уговорил себя, однако, не расстраиваться, тем более что и дома вдруг наступила тишь и благодать. Машка вечерами сидела за учебниками, никуда не уходила, жена не могла на нее нарадоваться и чуть ли не каждый вечер пекла для дочери ее любимое печенье.
– А что случилось? – спросил Юлий Викторович жену. – В Машкиной команде замена?
Потом случайно услышал, как дочь говорила по телефону одной из своих подруг:
– Если он все время будет уезжать, так мне это на фиг надо!
«Ужас! – подумал Юлий Викторович. Его даже не лексикон поразил, а само существо фразы. – Любить, что ли, теперь не умеют? Ведь разлука – это тоже прекрасно!» Впрочем, он уже давно не понимал свою дочь («Старею, должно быть»), не понимал ее вкусов: вдруг решила украсить ванную пустыми флаконами из-под шампуня. Они висели на трубе под потолком.
– А это что еще? – спросил он у жены. Обычно ничего вокруг себя не замечал, а тут заметил.
– Это Машка, – ответила жена.
– Снять все к чертовой матери, – вспылил Потехин. – Что за безвкусица, что за дура растет, господи!
В другой раз так же случайно стал свидетелем Машкиного разговора с этим якобы женихом, когда тот наконец вернулся и позвонил.
– Да ну тебя! – говорила ему Машка. – Дурак ты, что ли? Да ты опупел! Уши вянут.
Потехин представил себе, что это разговаривает с ним Искра Василькова, с которой учились на первом курсе, а потом ездили вместе на заготовку торфоперегнойных горшочков. Искра на втором курсе уехала с родителями на Дальний Восток и в конце концов перестала отвечать на его письма. Но тогда, когда были влюблены, чтобы вот так: «Опупел, уши вянут»? Да что же это такое?
Благоденствие, однако, кончилось очень быстро. Команда вернулась, и Юлий Викторович, приехав на базу, где футболистам, как не раз писала газета, созданы все условия для занятий спортом и полноценного отдыха, понял: команда не та.
– Что случилось? – спросил он тренера.
И тренер в ответ пожал плечами.
– Что это вы все какие-то не такие? – поймал Потехин пробегающего мимо Печеночкина.
– А что? – смутился тот. – Я ничего.