– Чудак! – сказал Пашка. – Позвони ей, да и все.
– Позвонить? – изумился Юра. – Разве ты знаешь ее телефон?
– Конечно, – засмеялся Пашка и продиктовал номер.
Жить стало гораздо легче. Оттого, что в любой момент можно позвонить, Лена перестала быть недостижимо далекой, и Юра даже стал реже вспоминать о ней. Как вдруг она сама позвонила ему!
– Юра, тебя какая-то девочка зовет к телефону! – сказала тетя Аня.
Девочки звонили часто, обыкновенные девчонки из класса. Было воскресенье.
– Это Лена, – сказал в трубке далекий летний голос.
Юра молчал.
– Ты что, забыл? Лена Шаповалова.
У Юры вспотели ладони.
– Лена?! Это ты? – крикнул он.
– Ну да, – засмеялась Лена. – Чего ты так кричишь?
Он стал что-то объяснять бессвязно, но она прервала его и предложила встретиться. Так свободно предложила и даже место назначила – на Гоголевском бульваре у памятника.
Это было невероятно! Он пойдет на свидание к Лене! Как жалко, что Пашки нет дома и нельзя ему рассказать. Новость распирала, лихорадила, и тетя Аня не могла этого не заметить.
– Что с тобой? – спросила она. – Ты здоров?
Она приложила ладонь к его пылающим щекам:
– По-моему, у тебя температура.
Этого только недоставало!
– Да здоров я, здоров! – крикнул Юра, хватая с вешалки пальто и шапку.
– А шарф?! – страшным голосом закричала тетя Аня вслед.
Елизавета Петровна устроилась на работу в райтоп[15], секретарем. Обязанностей было совсем немного, и она справлялась с ними легко. Правда, и денег платили мало. Чуть ли не половину из них надо было отдать за комнату, остальных едва хватало, чтобы отоварить карточки. Анна, смешная, все время пишет: «Ни в чем себе не отказывай» и высылает деньги. Елизавета Петровна строго-настрого запретила сестре это делать. «Здесь все равно покупать нечего, это во-первых, – писала она. – Во-вторых, не ставь меня в неловкое положение перед Володей. Я и так обязана ему до гробовой доски…»
В письмах удавалось выдерживать спокойный тон и даже иронизировать над тяготами жизни. Но сестру не обманешь, она знает, о чем думает Лиза длинными зимними вечерами.
«В лагере была цель: выжить и увидеть Юру. Теперь цели нет. Для чего жить? Перебирать в райтопе бумажки? Слушать бесконечное ворчанье Гавриловны? Когда провели электричество, старуха совсем спятила, боится зажигать свет: вдруг перестанет светить? Пытаюсь объяснять – бесполезно. Только зажгу свет – сразу ворчанье. Поискать другую комнату? Жалко. Леса жалко. Такой красивый лес… В лагере ведь ни одного дерева, прямо пустыня выжженная столько лет! Юре я не нужна. Не нужна! Если бы раньше, немножко раньше отпустили, он бы привык ко мне, он был еще маленьким. Что я говорю, Господи! Прости меня, Господи! Маша, прости меня. Маша осталась в этой страшной выжженной земле, а я вернулась, увидела Юру. Юра – хороший здоровый мальчик, слышу шум леса. Да за это счастье не стерпеть райтопа и ворчанья Гавриловны? Прости меня, Маша. Как мечтали вернуться, как боялись, что срок добавят, что заболеем, что убьют уголовники. Подлизывались к ним, посылки, что присылала Анна, по-чти все приходилось отдавать, ели крапиву – витамины. Крапива там росла, на всю жизнь наелась крапивы. А Маша умерла. Боялись начальников, уголовников, нескончаемых сроков, а подвело, не выдержало собственное сердце…»
Оказалось, что в Завидовском таких, как Елизавета Петровна, много. Она безошибочно узнавала их на улице, в очереди и особенно в библиотеке, всегда чисто пахнувшей вымытыми полами.
– Вы не из Потьмы? – спросила Елизавету Петровну высокая седая женщина, выходя вместе с ней из библиотеки.
– Нет, я из Казахстана.
– Значит, вас жарой прокалило, а меня морозом, – улыбнулась женщина.
– Мороза и у нас хватало, – сказала Елизавета Петровна.
Они пошли рядом.
– Все думаю, скоро ли Сталин умрет, – не понижая голоса, сказала женщина.
Елизавета Петровна в ужасе оглянулась, но, слава богу, никто не слышал.
– Не надо вести со мной такие разговоры. Я боюсь, – сказала она.
Дома мучилась: не так надо было ответить. Ведь это, должно быть, провокация, надо было сказать: «Какую чушь вы говорите! Я слушать не желаю!» А то – боюсь…
На зимние каникулы приехал Юра. Елизавета Петровна была так счастлива, что не стала выяснять, сам ли он захотел приехать или его выпихнула Анна. В первую ночь, когда Юра спал рядом в комнате, несколько раз подходила к его кровати и смотрела на него при слабом свете зимней ночи. От счастья совсем не хотелось спать, и она то и дело вставала и подходила к сыну.
В первый раз с тех пор, как ее увезли от него за тысячи верст, они были вместе. Ей хотелось кинуться к нему, обнимать его и плакать, но вместо этого она рассказывала ему всякие смешные истории, которые специально припасла, чтобы ему было не скучно с ней. Она видела, как ему трудно, он говорил ей то «ты», то «вы», все время сбивался и ни разу не назвал ее «мамой». Было мучительно видеть, как ему неловко, но она не знала, как помочь. Вдруг он спросил:
– А вы знаете такого поэта – Шаповалова?
– Боже мой, конечно! – сказала Елизавета Петровна, и лицо ее вспыхнуло. – Но ты-то откуда его знаешь?
Теперь уже Юрино лицо залилось краской, как они были похожи! Эта способность мгновенно вспыхивать…
– Я знаю Лену Шаповалову, это ее отец, а с Леной мы были в спортлагере, – выпалил Юра.
– Ее отец в тех местах. Ты знаешь? – осторожно спросила она. – Да и жив ли он?
– Жив, – сказал Юра. – Лена знает, что жив.
Виден неба кусок в окне,
За окном весны голоса,
– задумчиво, нараспев прочла Елизавета Петровна. – В юности я очень любила его стихи. И папа твой их любил. Вот послушай еще это:
Краскою пахнет ветер,
Рвет со стены плакат.
Между землей и солнцем
Мокрые облака.
Луч прорвался на землю,
Улицу пересек.
Между тобой и мною
Только весна – и всё!
В глазах у Юры восторг. Как замечательно, что мама читает стихи Лениного отца! Он сейчас же все запишет.
– Но, Юра, – мамино лицо потухло. – Это опасно, понимаешь? Опасно.
– Да ну, мама, что опасно? – беспечно воскликнул Юра, шаря в портфеле карандаш. И не заметил, как сказал «мама».
Лена Шаповалова жила в Сивцевом Вражке в коммунальной квартире. «Шаповаловым один длинный, два коротких», – прочел Юра. «Как они запоминают, кому сколько звонков?» – удивился он. Но Лена не стала звонить, она просто толкнула дверь, и та открылась.
– Она и не запирается почти никогда, – сказала Лена.
На бульваре было холодно, а главное, Юра не знал, о чем говорить, и оттого мерз еще сильнее. Они дошли до метро «Дворец Советов» и повернули обратно.
– Зайдем к нам, – сказала Лена. – Я живу вот в этом доме.
Окно комнаты, в которую она его привела, выходило в заснеженный сад. Спиной к ним стояла женщина с такими же белыми, как сад, волосами и смотрела в окно.
– Мама, – сказала Лена. – Это Юра.
Женщина со снежными волосами обернулась.
– Брат Паши?
Она знала Пашку!
– Лена мне рассказывала про тебя и про твоего брата. Будем чай пить. Замерзли? – спросила женщина и вышла из комнаты.
– Моя мама недавно вернулась из лагеря, – пристально глядя на Юру, сказала Лена.
– Моя тоже, – растерянно ответил Юра.
Этого Лена никак не ожидала услышать, глаза ее блеснули.
– Да?! Где же она?
– В деревне Завидовское, под Москвой.
– Моя мама тоже не должна жить в Москве, мы прячем ее, – торжествующе сказала Лена. – Соседям говорим, что это бабушкина племянница приехала погостить.
– Лена! – предостерегающе раздалось из-за ширмы.
Он и не заметил ширмы, а там, оказывается, кто-то был.
– Бабушка, ну ты же слышишь, у него то же самое, – нетерпеливо откликнулась Лена.
Вошла ее мать с чайником.
– Белла, она ему все рассказала, – произнес из-за ширмы трагический голос.
Белла пристально, так же, как Лена, посмотрела на Юру.
– Ничего, мама, он свой, – сказала она ширмам.
– Тебя ничему не научила жизнь, – раздалось в ответ.
Черные глаза Беллы улыбнулись.
– Давайте чай пить, – предложила она.
Должно быть, Лена похожа на отца, на мать она совсем не была похожа.
– Я похожа на папу, – вдруг сказала Лена. – Да, мама?
– Да, – снова улыбнулась Белла.
Она почти не говорила. Юра тоже молчал. Говорила одна Лена да изредка, из-за ширм, ее бабушка, так и не вышедшая к столу. За один день Юра узнал так много, как никогда бы не узнал, не окажись он в этом доме. Узнал, что отец Лены «из тех, кто не сдался», что он поэт «и не чета Суркову».
– Не хвастайся, – произнес в этом месте голос из-за ширм.
– Я и не хвастаюсь, – огрызнулась Лена и посмотрела на Юру. – Ты не знаешь его стихов?
– Нет, – робко сказал Юра.
За ширмами засмеялись.
– Бог с тобой, Лена, где бы он мог их узнать?
Словом, это был удивительный день. И только однажды Юре стало не по себе. Лена строго спросила его:
– Ты часто ездишь к маме?
Юра покраснел:
– Я на зимние каникулы поеду.
А когда каникулы кончились и Юра вернулся в Москву, время побежало так стремительно, что он не заметил, как наступила весна, экзамены, едва не получил переэкзаменовку по химии, потому что все запустил, дома грубил тете Ане, никого не замечал и не видел, к обеду опаздывал и каждый вечер мчался на Сивцев Вражек. А если Лена уезжала к матери (они уже не прятали ее, и она теперь жила по Савеловской дороге), то становилось нестерпимо скучно жить.
Выстрел прозвучал так, будто на улице лопнула шина. Юра даже выглянул в окно, но улица была пуста. И тут он услышал Пашкин крик. «А-а-а-а-а!» – кричал Пашка из глубины квартиры. Никого, кроме них, не было, тетя Аня накануне уехала в Завидовское, дядя Володя на работе. Юра бросился на крик и увидел Пашку, тот лежал на полу перед дверью отцовского кабинета, силясь отползти от нее. Юра увидел, как он приподнялся, пытаясь отползти от двери, и упал, крича.