Даша прошлась по комнате и села к столу, отрешенно улыбаясь.
– Да ну вас! – сказала Манюня.
Позавчера она была у Ларисы. Накануне та позвонила: «Приходи завтра». «А что завтра?» – спросила Манюня и сразу вспомнила: день рождения Миши. «Приду, – сказала она. – Будет много народу?» «Не знаю», – ответила Лариса. Голос непривычно усталый, а когда-то говорила звонко, даже чересчур, Манюню раздражал этот звон…
Народу собралось сначала немного, но телефон звонил непрерывно. «Приходите», – говорила Лариса, и к концу вечера за столом стало тесно.
«Вот женщина, которую любил Миша», – думал Лев Дмитриевич, взглядывая на Манюню. Она сидела рядом с Ларисой, и его уже не удивляло, что Миша не любил жену той единственной любовью, которая приходит иногда к баловням судьбы. Пусть даже страдал – какая малость в сравнении с тем, что бывает любовь и именно тебе выпадает счастье узнать ее! Миша был счастлив – Лев Дмитриевич теперь не сомневался в этом. А он еще жалел его! Любовь может сделать человека живым среди сотен мертвых. Он и был живым – вот что так влекло к нему. Живой человек, которому нужен весь мир, а не только собственная квартира.
Разговор то становился общим, то распадался, но то и дело возвращался к одному и тому же: что будет? Ельцин, Хасбулатов, Руцкой, Хасбулатов, Руцкой, Ельцин… Эти имена звучали чаще, чем имя Миши, но даже Ларису это, кажется, не задевало: все Мишины надежды, всё, чем он жил в последнее время, зависело от того, что будет.
Они вышли толпой и все вместе пошли к метро. «Вам куда?» – спросил Лев, оказавшись рядом с Манюней. «К Белорусскому», – ответила она. «Я провожу вас», – сказал он, боясь, что кто-нибудь опередит его. Но, похоже, никто никого не собирался провожать. Переходы, пересадки, и вот уже всех поглотил огромный город. Лев, стоя у дверей вагона рядом с Манюней, сказал:
– Я знаю, что Миша называл вас Марусей.
– Да, только он. Это идиотское имя Манюня приклеилось ко мне с детства, я не люблю его.
– Я тоже буду называть вас Марусей. Можно?
Она улыбнулась, как ему показалось, равнодушно.
– Пожалуйста…
Осенью в большой бабушкиной квартире на Тверской Даша осталась одна. Если не считать тети-Люсиных звонков по несколько раз в день и маминых по вечерам, свобода была полнейшая. Но что делать с ней, непонятно. Даша наливала ванну до краев, ставила рядом телефон и вытягивалась в горячей воде.
– Почему ты часами торчишь в ванной? – всегда сердилась мать.
– Я думаю, – кротко отвечала Даша.
На самом же деле ни о чем не думать и только ощущать – вот настоящее блаженство! Ощущать прикосновение горячей душистой пены к тонкой коже…
– Не вздумай выходить на улицу! – раздался в трубке взволнованный голос тети Люси.
– А что случилось?
– Ты что, не видишь, что происходит? Ты в институте была?
– Была, – соврала Даша.
– Я тебе звонила, чтобы ты не ходила, но тебя уже не было.
У нее был просто выключен телефон, но тете Люсе знать об этом необязательно. Даша вылезла из ванны и протянула руку к халату. Сразу же опять зазвонил телефон.
– Слава богу, ты дома! Но может быть, тебе лучше поехать к Люсе? На Тверской опасно. Я прилечу, как только смогу…
Даже мать там, в Париже, знает больше, чем она. Что происходит? Даша помчалась к телевизору, на ходу, путаясь в рукавах, натянула халат. Телефон зазвонил снова.
– Мама хочет, чтобы ты приехала к нам, но я боюсь, что на улицах уже… Посмотри в окно!
– Тетя Люся, успокойся. Ну, ходят люди по тротуарам…
– Ходят или бегут?
Даша услышала, как тетя Люся сказала мужу:
– Мне совсем не смешно. Сейчас все перевернется, вот увидишь!
Даше не страшно. Может быть, она чего-нибудь не понимает? Если все «перевернется», они уедут в Париж. А если уже нельзя уехать?! Мама сказала: «Я прилечу, как только смогу». А если не сможет?! Даша останется здесь, а она там? И они больше никогда не увидятся?!
Даша набрала номер Люси: «Так может случиться?» «Наконец-то до тебя дошло», – мрачно ответила Люся.
Телевизионный экран погас.
– Я боюсь, – неожиданно для себя сказала Даша вслух.
Телефон молчал. Она выглянула на улицу, уже смеркалось, но фонари еще не зажглись. Мама сказала, что на Тверской опасно… Будут стрелять? Окна бабушкиной спальни выходят во двор. Может быть, надо сидеть в спальне? Глупости! В доме напротив ярко светились окна, и она тоже всюду включила свет. На столе у бабушки под высокой лампой – листок с несколькими машинописными строчками. Раньше Даша его не замечала.
«Разве все уже сказано про зимнюю белую улицу с мохнатыми от инея проводами и теплый пар, что завивался у дверей метро? Предчувствие новогодней ночи, пунцовые лица, обрывки фраз, смех, смех, а на углу, где аптека, – веселое кружение метели…
Разве все уже сказано про это?»
Зазвонил телефон и одновременно заговорил телевизор.
– У тебя телевизор включен? – кричала тетя Люся. – Мы собираемся ехать к Моссовету! Гайдар зовет к Моссовету! Ты слышала? Но ты, пожалуйста, сиди дома…
Ну вот еще! Все поедут к Моссовету, а она будет сидеть дома? Никогда! «Разве все уже сказано про это?» Даша забегала по комнатам, одеваясь. Страха не было. Она выглянула в окно: люди шли и шли в сторону центра. «Ходят или бегут?» – вспомнила Даша и засмеялась. Она выключила телевизор, а свет оставила, чтобы не возвращаться в темную квартиру. «Разве все уже сказано про это?» Не дожидаясь лифта, она побежала вниз по лестнице.
У Моссовета бурлила толпа. Нечего и думать отыскать здесь тетю Люсю! Вокруг смеялись, говорили, даже пели. И вдруг как шорох по рядам: Гайдар, Гайдар… Даша приподнялась на носки, но за спинами ничего не видно. Кто-то потянул ее за рукав, она обернулась.
– Я подумал, неужели вы? Вот так встреча!
Она молчала, улыбаясь.
– Летом на Арбате… Не помните?
«Тише!» – зашикали вокруг. Даша шепотом спросила: «Дима?» «Да, да, – его глаза сияли. – Я здесь с отцом, он впереди, пошли вперед!» И они стали протискиваться сквозь толпу.
Лев Дмитриевич, слушая Гайдара, с острой горечью думал о Мише, мысленно говорил с ним: «Видишь, ты был прав, что к осени все передерутся. Но посмотри, Гайдар стал человеком действия, позвал сюда Москву, не побоялся… Наверное, в этот раз все-таки выйдет по-нашему. Тот старый тост: чтобы вышло по-нашему! Но означает ли это…»
И тут он увидел сына, его радостно-возбужденное лицо. Чему он так рад, удивился Лев, ведь еще не понятно, что будет…