- Разошлись по-хорошему, насколько это возможно в такой беде. Есть сын - у Федоры он. Сейчас уш трудно искать виноватого. Всю вину беру на себя.
- Ты, верно, еще любить ее.
- Было что-то - не то привязанность, не то шалость, не то чувство порядочности удерживали меня. Вот весь я перед тобой со всеми моими грехами. Воля твоя! Прогонишь меня? Посмеешься надо мной? Посочувствуешь? Все принимаю. Думаю о тебе и не могу не думать.
Гопикин отбросил папироску, несмело обнял ее.
Катя вырвалась, прижалась к дереву, закрыла лицо ладонями. На шее дрожала жилка, как у пойманной сайги.
Павел назвал себя самоуверенным наглецом и попросил прощения.
- Не надо так, - сказала Катя, подходя к нему. - Ты же умный человек.
- Человека любят не за ум, а за доброту. Ум расчетлив, а сердце отважно. Вот сейчас умишко мой подсчитывает обиды, выгораживает самолюбие: мол, презирает она.
И я подчиняюсь ему, поступаю мелкотравчато: хочется взять тебя за руки, никому не отдавать, а я тешу свое самолюбие - мол, пусть Катя заносится, пожалеет потом.
- Это от души?
- Я всегда от души...
- Ну, и я сознаюсь... такое накатывает иногда... хочется убежать... Пусть бы меня обманули... Похлопочите перед Чекмаревым: на фронт отпустил бы... неловко мне тут.
- Я сам прошусь на фронт - не отпускают. Афопя-то отпустил бы с радостью, да там, наверху, сказали: сиди не рыпайся.
- Трудно ладить с Чекмаревым?
- Природой мы с ним заданы в разных направлениях.
Полная несовместимость.
- И мне так кажется, Павел Павлович. Похлопочите, а?
- Если вместе пойдем, похлопочу. И я хочу, чтобы меня ранили и я бы умер на твоих глазах... Может, пожалела бы...
- Ты совсем мальчишка, ей-богу.
Эта поездка и разговор у родника сблизили Катю с ПРВЛОМ, и ей было непривычно радостно и тревожно. И казалось, что люди, и особенно Афанасий Чекмарев, заметят происходящие в ее душе изменения.
Остановились недалеко от кочегарки электростанции у товарного вагона обесколесенный, он был яамертво посажен на землю. Жили в нем женщины строители железнодорожной ветки от рокадной дороги к Волге.
Чекмарев - внакидку пиджак - сидел в тени вагона, на шпале, между двумя работницами. Как арбуз среди дынь. Будто всю жизнь сидел вот так, скрестив руки на груди под пиджаком.
- Павел Павлович, стыд-то какой: выехали раньше Чекмарева, а он уж тут. - Катя слезла с мотоцикла, торопливо одергивая подол юбки. - Что скажем, а?
- А ничего. Афанасию не повезло испить воды из родничка... Одно неловко - Федора тут, вон та, калмыковатая.
Федора - яркая, скуластая, с редкими оспинками молодайка - пристально вглядывалась в лицо Кати.
Поля Новикова молча кивнула головой, указав озорными глазами в подтеках на свободную шпалу: иол, садитесь.
- Что гак глядите, али узнаете? - прихмурившись, спросила Катя Федору.
- Надо родню получше разглядеть. Павел-то, чай, моим мужиком числился.
- Вашим, не моим водь!
Федора обошла взглядом Катю, как ненастоящее что-то.
- Пашка, а я ведь обсмеялась: девка назади мотоцикла - вроде на заборе собачка.
- Она секретарь райкома комсомола, а не девка.
- Все равно в юбке.
- Федорка, не груби... А что касается фронта, то спроси лучше товарища Чекмарова, почему не отпускают меня.
- Неужто силой задерживают?
- Разошлись, так чего же ты, Федорушка, колючки-то растопырила? сказала Поля Новикова. - Садись, девка.
- Да так это я, без зла, Поля, - отмахнулась Федора и, глядя в глаза Кати, сжимая ее руку до хруста, сказала: - Садись, барышня, мы не кусачие, может, испачкаем, пахнет от нас кочегаркой, истопницы мы. Мыла нету, в щелоко кипятим бельишко, - сказала Федора, развешивая белье на веревке меж двух кленов. - А тут еще один ушлый водку выменивает у женщин на мыло. А водка по попешпим временам самим нужна.
- Да кто он такой, этот меняла? - вкрадчиво спросил Гоникин.
- Водка нужна, а приходится на мыло менять, - уклончиво сказала Федора, свертывая цигарку. - Это вот ты, Михеева, ухоженная, яблошная, диколопом пахнет от тебя. - И глаза Федоры стали немилосердными. - Не поймегаь нас, девка. Выпить и закусить у тебя есть, - она соединила взглядом Михееву и Гоникина, - добытчик у тебя сильный.
- Федора, не тренись, расскажи лучше, как работаете, животе, - сказал Гоникин.
Поля Новикова ответила за Федору:
- Жить надо? А жить не с кем, вот и живешь с кем попало.
- Я не пью. И вы не пейте, - растерянно сказала Катя.
- Мужа не теряла? - выпалила Федора, расправляя коренасто и широко плечи. - А у меня трата в мужиках.
Не стоят мужики на дворе... Вот этот бзыкнул из семьи, как телок со двора, - с презрительной слезой глянула на Гоникина. - А когда студентом был, на руках носил. И тятю с маманей хвалил. Как же, ведь кормили, поили, обстирывали. Тятя в партию его сосватал. А уж я-то ноги его мыла, только что омывки не пила. А теперь дикая и гемная для него. Правда, ушел он совестливо - заместителя подсунул, приятеля своего Корнея Сиротина... А он, Корней-то, возьми да и сгинь на фронте. Пропал - ни писем, пи известия. Знала бы, тебя припугнула бы парткомом, он, партком-то, протоколом заналыгал бы тебя, Павлик, как бычка проходливого. И я не маялась бы солдаткой.
Эти запоздалые упреки покинутой женщины не роняли Гоникина во мнении Кати, они скорее оправдывали его, чем винили. И хоть не по себе было ей, она крепилась.
"Просто они не пара. Он светится, а она - глина необожженная. Явно наговаривает на Павла".
- Я сватаю Федору за Кольку Рябинипа - брезгует:
мол, одноглазый. А что? На фронте потерял глаз, человек смирный и твердый, жалостливый, - говорила Поля Гоипкину.
- Рябинин папику пе разводит? - спросил Гопикин.
- Какую панику? Он, кажется, даже спирт пе разводит. Смурной молчун. Давайте и мы пощекотим стаканчики, а тогда уж я скажу, кто нас обижает.
- Ну что т, пощекотите, Полина Петровна, - сказал молчавший все время Чекмарев.
Поля ветром слетала в кочегарку, принесла кувшин кислушки, лук и печеную картошку с крупной баскунчакской солью.
Из дверей кочегарки вышел Рябинин с узелком, постоял как вкопанный, потом зашагал по тропинке к лесу.
- Позвали бы его. Иль не пара? - сказал Гоникин.
- У него гость... - уклонилась Поля. - Не с того ли света пришел. К Рябинину и такой запросто может заявиться в паше-то время.
- Он как? На головные боли не жалуется? - потихоньку копал Гоникин.
- По ночам в непогоду стонет во сне... спит в боковушке при кочегарке.
Катя настораживалась, посматривала на Чекмарева, по так и не встретилась с ним взглядом. Налил он себе кислушки, кивнул молча всем и еще голубой заовражной дали, выпил и тем же стаканом зачерпнул из ведра воду, отпил глоток и заел луком.
- Мне не надо, - сказала Катя.
- А я тебе не дам, если даже попросишь, - успокоила ее с ласковой твердостью Поля. - Нельзя такую красу самодельной кислушкой травить. Это нас с Федорой никакая кислота не разъест. - Поля выпила, понюхала лук.
Мимо электростанции по железнодорожной ветке две женщины, упираясь сильными ногами в шпалы, катили вагонетку, груженную кайлами, ломами, лопатами, кувалдами. Поля помахала им платком, а они все оглядывались, белозубо улыбаясь, похохатывая, пока не скрылись в разрезе холма.
- Завидки взяли их - с молодцами бражничаем, - сказала Поля. - Ох, пе работа тяжела. Мужиков нетути.
- Да что вы стыд-то потеряли? - возмутилась Катя Михеева.
- Ну, если тебе стыдно, не выходи из дому: по улицам мужики ходют, опи хоть в штанах и рубахах, а и тамто под одежой все равно голые. Так-то, девка.
- Ты, Федора, матушка, нарисуй-ка обидчика подробнее, - сказал Гоникин вроде запросто, но с чужинкой.
- Глаза у тебя, Павлик, смелые, а есть ли власть, мужичок? - едко отозвалась Федора.
- Хватит, даже с избытком, - страшновато припугнул Гоникин.
- Ну что ж, пойди вон в тот дом за тополями. - Федора толкнула плечом бывшего мужа.
- Испугаюсь, за тебя схвачусь.
- Ты уж лучше схватись за столб дыма - падежное.
Разговор этот Павла с Федорой грубо и решительно
убеждал Катю в непримиримой враждебности бывших супругов. "А ведь жили вместе, сын у них..." - думала опа непривычно раздвоенно. Опять взглянула на Афанасия:
спокойное, сосредоточенное лицо.
- Сходи, Павел Павлович, а я тут пока покалякую, очень уж симпатичные женщины, - сказал Афанасий. - Да и ты, Михеева, иди с ним.
8
Гоникин и Михеева отправились к каменному под черепицей дому за высокими зелеными веретенами пирамидальных тополей.
В доме этом, видать, жили богато и не боялись показать достаток свой. На веревках во дворе сушилась одежда - френч, бриджи, шапка и пальто с воротником серого каракуля, белые бурки, осоюзеиные желтой кожей. Как видно, хозяин копировал в одежде ответственных работников.
- Да, - сказал Гоникпн, толкнул локтем Михееву, подмигивая.
На крыльцо вышел невысокий сухой старик с лохматым волкодавом. Долго смотрел на Катю и Гоникипа изпод шляпы тяжелыми черными глазами.
- Кто и откуда? Зачем пожаловали? - пытал старик молодым голосом.
- Мы с завода. Нам бы выпить и закусить, - запросто бойчился Гоникин.
- Аида.
В кухне хозяин закрыл на ключ дверь в горницу, вынул из печки сковородку с жареными карасями, поставил на стол на каменную плитку, потом принес из сеней поллитра водки.
- Ешьте-пейте, как вас... товарищи или просто приятели, люди добрые. С завода вы, говорите? Наезжали ваши на карпа. Пруды рыбные, - говорил хозяин, выпив рюмку, стоя у раскрытых в сени дверей. - Поллитру, туда-сюда, еще можно найти, оторвать от себя, а больше-то в ветути, отклонял он просьбы Гоникина продать ему ящик водки. - Да и зачем вам ящик-то?
- Вы нас не бойтесь, хозяин, познакомимся поближе, помогаем друг другу, время военное, - ловчил Гопикин.