И щит, и меч, и зеркало…
Быть в каждом месте и направлять каждое дело
Одним из условий успешного властвования является наличие у властелина возможности контролировать и формироватъ определённым образом важные аспекты обстановки на всех тех территориях, на которые распространяется его власть. И если получится – в сопредельных странах. Самоочевидно также, что один человек, какими бы талантами он ни обладал, не может обеспечить сам себе такую возможность: ограничены его способности добывать и воспринимать информацию, непосредственно воздействовать на пространственно удалённые от него события, навязывать свою волю большим массам людей, каждый из которых тоже наделён волей и имеет собственные интересы и цели. Из всего этого с необходимостью следует, что всякий человек, обладающий властью, вынужден прибегать к помощи других людей, которые помогали бы ему осуществлять задуманное. «Мысли властелинов заняты миллионом вещей (букв.: тысячью тысяч), а мысли других людей – простейшей вещью. Время властелинов занято, а время других свободно. И властелины расширяют своё время за счёт времени других людей, свою занятость облегчают за счёт досуга незанятых» [214].
В «зерцалах» обнаруживается своего рода оправдание того факта, что властелин вынужден обращаться к помощи других людей. Возможно, здесь мы имеем дело с какими-то рудиментами той проблемы, которая встала остро ещё в древние времена при переходе от сравнительно легко управляемых городов-государств к большим политическим образованиям, которые охватывали обширные территории. Цари могли комплексовать: такой-то давний властелин сам вершил все дела своей державы, а я вынужден искать помощи у других… «Никто не упрекнёт царя, – уговаривает своего читателя Ибн-аль-Мукаффа, – если он, в своём величии и благости, займётся важными делами, а то, что менее важно, перепоручит людям достойным» [215]. На протяжении всего Средневековья была популярна и следующая максима: «Так же как самый смелый из людей нуждается в оружии, самый быстроногий конь – в кнуте, самый острый клинок – в точиле, так же и самый блистательный, самый могучий и самый сведущий властелин нуждается в визире» [216].
Благодаря всем тем людям и группам людей, к которым прибегает властелин, его тело как бы разрастается до размеров государства – таким образом, что рука достаёт до границ, а ухо слышит всякое слово, произнесённое людьми, пусть даже это будет воркование влюблённых в запертой комнате. Именно в этом направлении идёт одна линия уподобления властелина: его руки – это войско, его глаза – это привратники и охрана, его уши – соглядатаи и гонцы, доставляющие вести, его язык – писцы и визири, а органы, соседствующие с сердцем, – его придворные [217]. Но более мощной является вторая линия – сравнение функциональных групп, составляющих государственные структуры, с инструментами, орудиями, которые тоже являются продолжением и усилением потенций и возможностей властелина[35]. «Чиновники так соотносятся с правителем, как оружие с бойцом», – объявляет ат-Тартуши. Далее сравнение используется ещё, развиваясь и поворачиваясь разными гранями. Правителю нужны честные чиновники, и если их нет у него, то это подобно утрате оружия в день сражения. Он, продолжает ат-Тартуши сравнение и развивает его, нуждается в разных разрядах мужей, подобно тому как война не обходится без видов снаряжения: щитов, чтобы отражать удары, мечей, чтобы биться с врагом, копий, чтобы его колоть, стрел, чтобы поражать на расстоянии, панцирей, чтобы прикрывать грудь. И каждый вид снаряжения должен занимать своё место.
Им ставится вопрос о дифференцированности орудий и соответственно чиновников правителя. «Мужи для властелина, – пишет автор „Светильника владык“, – что [разные] инструменты для ремесленника: один не может заменить другой». Так же и с приближёнными: «одни – для испрашивания их мнения и совета; другие – для управления войсками и ведения боевых действий; третьи – для сбора денег; четвёртые – для их сохранения, сбережения; пятые – для секретарства; шестые – для украшения и блеска; седьмые – для похвалы и прославления; восьмые – для молитвы и величавости; девятые – для науки и сохранения основ вероучения». Ат-Тартуши заключает, что не будет полной мощь властелина, пока он не соберёт при себе эти разряды «инструментов» [218].
Ключевая фигура государственных структур – министр – это универсальный «инструмент». Он одновременно уподобляется самым разным инструментам и орудиям – и ситу (он призван отсеивать злых людей из окружения властелина), и зеркалу (в нём властелин видит и хорошие стороны, и пороки – как свои собственные, так и своей державы), и когтистой лапе (ею он кормит, подобно птице, птенцов-подданных и охраняет их гнёзда) [219].
Визирь является и своего рода противовесом властелину. Ас-Саалиби цитирует Платона, которому приписываются слова: «Первое правило визиря заключается в том, что он должен осмыслить нравы владыки. Если они грубы, то он должен относиться к людям с любезностью и мягкостью, а если мягкие – то с твёрдостью и суровостью, хотя и без излишеств. Это – для того, чтобы умеренным и справедливым было управление». Приводятся и слова Омейяда Муавии из его послания наместнику Зийяду: «Пусть между мною и тобою в управлении подданными будет натянут волосок. Если я натяну его, ты отпусти. Если ты отпустишь, я натяну. Но если мы оба натянем его, то он порвётся» [220].
Под эти рассуждения подводится и философско-мировоззренческое обоснование. Неустойчив, внутренне противоречив всякий человек, в том числе и властелин. Ибо состоит он из борющихся один с другим элементов, взаимно противоположных устремлений. Они-то и делают его колеблющимся, нестойким. Тут и нужен визирь, который, обладая, как нужно предполагать, иным соотношением элементов, стремлений и способностей, как раз и уравновешивает властелина: бдит, когда тот развлекается, серьёзен, когда тот весел, и т. п. [221].
В подтверждение того, что визирь призван быть своего рода противовесом властелину, приводится и история о царях Израиля. «Не было такого царя среди сынов Израиля, чтобы не находился при нём мудрый муж, который, когда видел царя в гневе, писал для него три записки, а на них – „Будь милосерден с бедным. Бойся смерти. Помни о посмертном воздаянии“. И когда царь гневался, тот муж показывал ему записку за запиской, пока гнев властелина не утишался» [222]. Есть и вариант этой истории. На этот раз «некий царь» написал сам три записки и сказал своему визирю: «Если ты увидишь меня во гневе, то покажи мне записку». А на первой было: «Ты не божество. Ты умрёшь и в прах обратишься и сам себя пожрёшь». На второй: «Смилостивься над теми, кто на Земле, и смилостивится над тобой Тот, кто в Небесах». На третьей: «Рассуживай людей по Божественному установлению, только это и может принести им благо» [223].
Продолжить эту линию («министр как противовес властелину») можно без труда. От министра, кроме всего прочего, требуется, чтобы он был милосердным и сострадательным, «дабы смог он исцелить милосердием своим те раны, которые наносит султан своей грубостью». Противовес должен быть равновесным, умеренным, таким, «как ночь в Тихаме, – ни жарким, ни холодным» [224].
Были и другие сравнения необходимого властелину окружения, как мы бы сейчас сказали – аппарата. Четырьмя ножками трона называл аль-Мансур судью, начальника стражи, руководителя податного управления, начальника почты [225]. Здесь указаны очень точно основные функции государственного аппарата – фиксация социальной структуры с использованием официальной идеологии (шариатский судья), внутренняя безопасность (начальник стражи), создание экономических условий для существования державы (руководитель податного управления), информированность о положении дел в государстве (начальник почты, который ведал и разведкой). Аль-Мансура, по-видимому, подвела присущая не только ему страсть к аналогиям, и он, будучи очарован образом трона с четырьмя ножками, ограничился четырьмя функциями. А можно было бы продолжить перечисление функций: обеспечение внешней безопасности (военачальник), осуществление административных функций (тот же визирь) и т. п.[36]
Однако всё, о чём мы говорили до сих пор, – это тот инструментарий, который нужен правителю как олицетворению властных функций. Но что он, не человек, что ли? Так что же такому человеку нужно?
Некая женщина (кажется, это была мать Александра Македонского) наставляла своего царствующего сына. «О сын, нужно, чтобы было у царя шесть вещей: министр, мнению которого он доверяет и кому поверяет свои секреты; крепость, в которой может он укрыться в случае опасности; меч, который его не подведёт, если придётся сразиться царю с равными себе; сбережения, которые легко унести с собой, если нагрянет беда; женщина, с которой он забывал бы свои беспокойства; повар, который готовит так, что воскрешает аппетит, если он у царя пропал» [226].
Странные инструменты с крокодильими зубами
То, что властелин не может обойтись без дифференцированного инструментария, или, говоря современным языком, государственного аппарата, – вещь аксиоматичная. Но в этом вынужденном обращении к другим людям, обладающим своими собственными интересами, отличными, как можно предполагать, от намерений властителя, таится как минимум неоднозначность самого этого явления – оснащения властелина помощниками. А если говорить без обиняков, – не неоднозначность, а прямая опасность для того, кто обладает верховной властью. Наверное, от совместных усилий апологетов самодержавной диктатуры и вульгаризаторов истории Востока родилось стереотипное представление о безраздельной власти восточного деспота. В жизни всё было иначе.
И свидетельство тому – важная тема в «зерцалах», авторы которых предупреждают властелина от того, чтобы не оказаться игрушкой в руках аппарата. Вот какую характеристику визирям, этим высшим чиновникам, даёт знающий, опытный и проницательный автор – аль-Маварди. «Их языки, – пишет автор „Облегчения рассмотрения“, – произносят его речи, их руки совершают его действия. И коли вершат они дела за него, то к нему возвращается то доброе и злое, что есть в тех делах, он принимает полезное и вредное, в них содержащееся, с ним остаётся и светлое дело, и тёмное. Совершили они доброе – ему оно будет зачтено, а дурно поступят – ему припишут их дурные дела; прославят люди властелина за благое деяние визирей и станут порицать за дурное; станут его благодарить за их прямоту и ненавидеть за их кривизну; их порча скроет его правильность, а их неправедность на нет сведёт его справедливость; его добро будет уменьшено их злом. От этого всего – великий вред его владениям, поношение, ослабляющее его державу, нарушение жизни подданных. Он и его владычество пребывают в порядке, пока они идут прямым путём, и погрязает оно в беспорядке, если их поразила порча» [227][37].
Конечно, в окружении властелина собираются разные люди. Очень популярным в средневековых политических сочинениях было следующее высказывание Пророка Мухаммада. «Не послал Аллах к людям пророка и не установил халифа без того, чтобы не было у того человека двух свит: одна свита подвигает его на совершение добрых поступков, а другая – толкает его на совершение зла. И остаётся в невинности только тот, кого убережёт Аллах» [228]. Правда, Пророк не сказал, какая из свит больше – подвигающая на добро или толкающая ко злу.
Но всё-таки господствующим было представление о том, что от ближайшего окружения властелину грозят самые большие опасности. «Ничто так не грозит властелину погибелью, как его собственные придворные» [229]. Эта традиция идёт ещё от «Завета Ардашира», который предупреждал относительно придворных: «Все они, за малым исключением, мечтают взять, а не дать. Их труд – для рынка нынешнего их дня… Те советы, что дают они царям, – остаток от советов их самим себе. Для них величайшее благо – их собственное, а величайшая беда – та, что их постигает. Собственное существование – всё для них. Пусть отмечен один из них благоденствием, так думает он, что и все в таком благоденствии пребывают. А пусть достигли люди победы над врагом, и воцарилась в стране справедливость, и жить стало безопасно, и гарнизоны укрепились на границах, и сострадает подданным их царь, и пребывает царство в порядке, – пусть будет так, но не получит такой человек какой-то малости, которую жаждет заполучить, так он это всеобщее благоденствие будет считать удачей для немногих, жаловаться на злосчастный век и порицать вещей порядок» [230].
Выше мы установили, что визирь, этот модельный высший чиновник, должен являться противовесом властелину – противовесом, который призван действовать во благо самого властелина и всей общины. Но если министр не удовлетворяет требованиям, он может внести дисбаланс во всю сложную структуру властвования. «Если порча визирей постигла, то погибель уготована царству». «Бедствие разума – страсть (хава́), а бедствие эмира – низость визиря». В связи с тем что визирь играет во властных структурах едва ли не решающую роль, которая была видна всем, среди простонародья была популярна пословица: «Не обольщайся дружбой с эмиром, если визирь настроен к тебе враждебно. А если любит тебя визирь, то эмира не опасайся». И ещё: «Пусть дело эмиру не мило, с визирем его ты решишь». Ат-Тартуши предупреждает: «Как часто замыслит эмир какое-то дело, а его от него отклонит визирь. Султан подобен дому, а визирь – двери того дома. И проникнет в дом тот, кто направляется в него через дверь. Но будет усталостью поражён тот, кто попробует сделать это иначе» [231].
Подобного рода сравнения-предупреждения можно приводить во множестве [232]. Хорошо, и тоже образно, сформулировал проблему неизвестный автор «Льва и Шакала»: «Владыка – море, а его придворные – как ветры, творящие с ним то, что пожелают. Подуют они порывами – и заволнуется море, а стихнут – оно успокоится. Или как здоровое тело, во множестве получающее дурную пищу, которая не замедлит принести недомогание на место здоровья» [233].
Через века прошёл запоминающийся образ, впервые употреблённый Ибн-аль-Мукаффой в «Калиле и Димне». «Если правитель справедлив и добр, но придворные и визири его – злодеи, то они не дают царю совершать благие дела и никто не осмеливается приблизиться к нему. Он словно река с чистой водой, где водятся крокодилы, и никто не может набрать воды из этой реки, хотя бы умирал от жажды» [234].
Именно этот образ должен быть предупреждением всякому, кто обладает властью и делит, вернее, вынужден делить её с кем-то, – странный вспомогательный инструмент с крокодильими зубами, готовыми тебя цапнуть за жизненно важные органы.
Противовес противовесу, или О друзьях
Не было бы спасения властелину, если бы не те люди, которым он может полностью доверять. Речь идёт о друзьях. Недаром разделы о дружбе есть во многих «зерцалах» – «Калиле и Димне», «Большой книге жизненных правил» Ибн-аль-Мукаффы, «Пути владыки в устроении владений» Ибн-Аби-р-Раби, анонимном «Каноне политики и правиле предводительства» и др.
«Знай, – наставляет Ибн-аль-Мукаффа, – что лучшее из сокровищ в этом мире – верные друзья, они – украшение в пору благоденствия, помощь в беде, спутники в этой бренной жизни и на том свете. Не жалей же усилий на то, чтобы приобрести их и укрепить узы братства и дружбы» [235].
Авторы «зерцал» разделяют тех людей, среди которых нужно выбирать друзей, на четыре группы. Во-первых, это люди знающие, разумные, учёные и мудрые. У них можно научиться добродетелям, жизненным правилам, новым знаниям, проще говоря, почерпнуть у них то, чем они обладают, – разум и мудрость. Во-вторых, люди благородные, занимающие высокое положение. Они могут помочь своим влиянием, один из авторов называет их «припасом на случай беды». В-третьих, водить дружбу надо и с людьми богатыми. Они могут помочь деньгами в каких-то затруднительных обстоятельствах. В-четвёртых, это «люди доброй беседы», т. е. такие, с которыми можно развлечься в часы досуга, рассеять скуку, избавиться от напряжения, вызванного трудами [236].
Друзьями люди просто так не становятся. Здесь есть некоторые условия, исполнение которых поможет человеку завязать дружбу.
Во-первых, надо привлекать их души лаской, притягивать сердца симпатией; во-вторых, «самому выступать с благодеяниями и не вынуждать их обращаться к тебе с просьбой»; в-третьих, «поелику возможно сочувствовать им и подлаживаться к ним»; в-четвёртых, «знать их намерения и цели и ставить их выше собственных интересов»; в-пятых, «непрерывно быть в курсе их обстоятельств и расспрашивать у присутствующих об отсутствующих»; в-шестых, «знать место каждого из них и не выдвигать никого, кроме как на основе степени их дружественности»; в-седьмых, «проявлять милосердие к слабым из них, нести благо великим, сочувствовать низким»; в-восьмых, «хорошо обращаться с друзьями друзей, нести им благо, быть в курсе их обстоятельств»; в-девятых, «навещать их при длительной болезни, чтобы их укрепить, помогать им в нужде»; наконец, в-десятых, «заботиться об их близких и родных после их смерти» [237].
Конечно, друзья бывают разными. Даже здесь есть какая-то дифференциация. Средневековые жизненаучители делили друзей на два разряда. «Друзья бывают двух родов, – разъясняется в „Калиле и Димне“. – Один принужден к сближению обстоятельствами, хотя и домогается выгоды и сторонится ущерба, а другой дружит по своей воле и любит тебя от всего сердца. Такому можно всегда довериться и раскрыть перед ним душу. Что же касается друга невольного, то на него можно полагаться лишь в некоторых случаях, а в остальное время следует остерегаться его, и разумный оставляет часть его просьб невыполненной как залог, что тот не совершит тех поступков, которых ты опасался, ибо друг корыстный желает лишь как можно скорее получить пользу от своей дружбы и добиться того, на что питает надежду» [238].
Один из фанатиков систематизации в области «княжьих зерцал», Ибн-Аби-р-Раби, разработал две группы правил, как вести себя с верным другом и как – с «другом из интереса». Что касается первого, то нельзя его порицать за какие-то поступки, упрекать в недостатках[38]. Нужно потакать ему и ласково с ним обращаться. Надо испытывать к нему реальную симпатию, т. е. сочувствовать ему во всех обстоятельствах его и твоей жизни. Ты должен заботиться о близких твоего друга, если он умер. Это, кстати сказать, принесёт тебе, как об этом говорит и цитировавшийся выше «Канон политики», новых друзей. Ты не должен ждать, пока друг тебя о чём-то попросит, но, зная его нужды, самому предлагать свою помощь.
Что же касается «друга из интереса», то к нему нужно относиться несколько иначе. В отношении такого человека должно совершать благодеяния. Внешне быть к нему совершенно расположенным, привлекать его к себе, сносить те недостатки, которые у него есть. Но ты не должен посвящать его в свои секреты, рассказывать о своих недостатках. Не должен ты с ним откровенно распространяться и о прочих своих жизненных обстоятельствах, особенно об удачах и благоприобретениях, чтобы не вызвать зависти. Если такой друг куда-то удалился, то ты должен передавать ему приветы, расспрашивать о нём тех, кто с ним виделся. Это тоже поможет тебе приобретать новых друзей: люди будут видеть, что ты помнишь о своём друге, хоть он и далеко, и захотят водить с тобой дружбу. Наконец, ты должен с восторгом и благодарностью принимать от такого друга любое сделанное им добро. И такое поведение поможет тебе приобрести любовь и расположение других людей [240].
И ещё – дополнение из «Калилы и Димны». Увы, ни в ком и ни в чём нельзя быть уверенным. Поэтому при малейшем сомнении относительно самых близких друзей берегись и проверяй эти сомнения – для того, чтобы либо отвергнуть их, либо в них укрепиться и сделать соответствующие практические выводы. «Если в сердце закралось подозрение в коварстве и неверности друга, – говорится со ссылкой на „древних мудрецов“ в „Калиле и Димне“, – будь решителен и осмотрителен – берегись его и старайся проследить [за ним] и истолковать его слова и поступки. Если твои подозрения оправдаются, – наградой тебе будет собственная жизнь; если же они окажутся ложными, при тебе останется твоё благоразумие, и это тебе нисколько не повредит» [241].