Дело трудное, но неизбежное
Хорошо было бы сделать так, чтобы весь подчинённый властелину административный аппарат состоял из его друзей (друзей «первой категории» – верных и бескорыстных!). Но такое, увы, невозможно. Такого просто-напросто не бывает, и быть не может. В этом случае необходимо всё-таки подбирать людей, как расположенных в ближайшем окружении, так и пространственно удалённых, и делегировать, передавать им часть прав и обязанностей властелина.
Отбор приближённых является для владыки жизненно важным делом. В «Избранных афоризмах» Ибн-Фатика в уста Фалеса вкладывается максима: «Для владыки отбирать людей важнее, чем собирать деньги. Ведь один дирхем может заменить другой, но не всякий человек может быть заменён другим» [242].
Приближённые, как уже говорилось, – лицо государства и государя. «Об уме, благородстве и прочих достоинствах повелителя судят по поведению его слуг» [243].
Но подбор приближённых и чиновников – дело исключительно трудное.
В анонимных «Афоризмах мудрецов в назидание халифам и владыкам» приводится повествование, приписываемое Галену. Длинная история, которой место скорее в «Тысяче и одной ночи», чем в трактате знаменитого врача, начинается с беседы между неким царём и его министром. Царь приказал за три дня найти ему такого человека, который был бы и прекрасен ликом, и мягок нравом, и красноречив, и в полной мере благовоспитан. Его он хотел сделать своим сотрапезником и постоянным собеседником. В случае невыполнения этого задания царь пригрозил министру, что отрубит ему голову. На всё это министр вежливо ответил: «Да продлит Аллах твои дни, о царь! Знай, что я не Господь, чтобы сотворить тебе такого мужа, которого ты описал, за то время, которое ты назначил!» И потребовал для себя целый год. Только по прошествии этого времени, проведённого в путешествиях по свету, министр нашёл для своего повелителя приближённого, который удовлетворял всем без исключения требованиям царя [244].
Искусственный отбор
Если тратить целый год на обнаружение того, кто достоин занять место в иерархии управления, то есть риск никогда не достроить управленческую пирамиду. Естественно, «зерцала» к этому и не призывают, а дают ряд рекомендаций, используя которые, можно достаточно эффективно осуществить выбор подходящих людей для исполнения различных функций в государственном аппарате.
Очень популярен был такой принцип: тот, кто справляется с малым, достоин того, чтобы поручить ему управление большим.
Рассказывается, что Александр Македонский, направляясь в дальние страны, обратился к Аристотелю: «Отправляйся со мной!» Тот ответил: «Недужным стало моё тело, недостаёт у меня сил на путешествия. Не беспокой ты меня!» Александр сказал: «Тогда дай мне особый совет о моих чиновниках». Аристотель ответил: «Посмотри на того, кто ведает рабами; получается это у него хорошо – поставь его над войском. Тот, кто сладил с управлением поместьем, тому поручи сбор поземельного налога» [245].
В средневековом арабском переводе «Послания Фемистия царю Юлиану о политике и устроении царства» также говорится, что «только тот достигает совершенства в управлении Градом, кто достиг совершенства в управлении своими домашними и самим собой» [246].
Идея была настолько очевидна (человек справляется со своим делом, значит, он достоин повышения – так все мы думаем до сих пор), что она воспроизводилась без изменений на протяжении Средневековья. Немалую роль здесь играл, наверное, и авторитет Аристотеля. Но в начале XIV века нашёлся человек, которому бодрственность ума и уверенность в себе, а также знание действительности позволили пойти против потока. Это был Ибн-ат-Тиктаки, который в своей книге «Аль-Фахри» категорично заявил: «А я не считаю это необходимым! Сколько людей из простонародья хорошо управляют своим домом, но нет у них никакой способности, чтобы справиться с великими делами. А сколько владык справлялись с управлением собственным царством, но не могли управиться со своими домашними!» [247].
Ещё одно правило: тот, кто способен управлять собой, достоин того, чтобы управлять другими. «Если владыка пожелает кому-то поручить какое-то из своих дел, то метод здесь таков: пусть он расспросит о его нравах, терпеливости, управлении им самим собой и своим домом. И коли окажется, что он благонравен, твёрд в управлении собственными обстоятельствами и есть в нём вера и стойкость в отношении к происходящему, то можно его использовать. А ежели он являет собой противоположность, то пусть владыка его опасается, чтобы тот человек не повредил управлению» [248].
Всякий, кто претендует на управление людьми, должен владеть самим собой. Этот императив касается не только государственных чиновников, но и верховного правителя. Так, в «Избранных афоризмах» приводится вопрос, который якобы был задан Платону: «Кто среди людей наиболее достоин того, чтобы ему доверили управлять Градом?» На это мудрец ответил: «Тот, кто хорошо управляет самим собой». Солону приписывается афоризм: «Не дано сдержать многих тому, кто не способен сдержать одного себя». И Солону, и Платону приписывается одна и та же мысль с небольшой вариацией: «Предводителю подобает начинать с исправления самого себя, до того как он примется исправлять своих подданных. В противном случае он уподобится тому, кто стремится выпрямить тень, а не палку, которая эту тень отбрасывает». Легендарному мудрецу Лукману приписывается максима: «Не подобает разумному требовать от других подчинения, коли ему не дано подчинить себе самого себя» [249].
Принцип ясен, но мы замечаем, что он имеет тенденцию трансформироваться в несколько иной: недостоин управлять другими тот, кто не в состоянии управлять самим собой. Впрочем, это тоже годится как правило отбора высших чиновников.
Важное правило: старый друг лучше новых двух, особенно в опасных государственных делах, требующих полного доверия к подчинённому. В «Избранных афоризмах» Сократу приписывается мысль о том, что владыки и наместники должны выбирать себе приближённых среди людей, о чьей благодетельности, верности и надёжности они знали ещё до воцарения. «Ведь владыка или наместник знают об окружающих его людях только то, что уже узнал о них до воцарения». Секрет здесь в том, что власть, которую человек получает, заставляет других людей притворно возвеличивать его и подавать себя в отношениях с властелином лучшими, чем они есть [250].
Эта идея – воспроизведение рекомендации, даваемой Ибн-аль-Мукаффой правителю. «Правитель, – говорит автор „Большой книги жизненных правил“, – знает о людях только то, что уже узнал о них до воцарения. Ведь когда он назначен на должность, то все люди встречают его притворством, стремясь показать себя в лучшем свете, и все они исхитряются, чтобы их при нём похвалили за то, чего у них нет. И низкие, и подлые более других сильны в притворстве, настойчивы и стойки в нём. И будь даже правитель человеком проницательным, не сможет он уберечься от того, чтобы многих злых не посчитать добрыми, многих предателей – людьми верными, многих вероломных – надёжными, а это помешает ему увидеть людей достойных, которые не опускаются до того, чтобы притворяться и прикидываться» [251].
Эти соображения особо относятся к самому чувствительному (в смысле безопасности владыки) пункту – к людям, наиболее приближённым к правителю в буквальном, пространственном смысле. Аль-Маварди выделяет особый разряд людей, которые политикой не занимаются, но играют большую роль, будучи теми, кому подлежат вопросы еды, питья, одежды властелина. Они «его крепость от врагов и щит от злодеев». Поэтому властелин должен подходить к их подбору с тщательностью и ограничиваться в этом тремя группами: теми, кто рос и воспитывался с властелином, и он к ним привык; теми, кого воспитал сам властелин в подходящих ему нравах; теми, под чьей опекой воспитывался властелин. Он должен сам, не поручая это никому, совершать благодеяния в отношении этих своих слуг, опасаясь, чтобы кто-то не склонил их на свою сторону дарами и подношениями [252].
Но не только, а порой даже и не столько умение управлять ценилось в приближённых (какой верховный правитель считал самого себя недостаточно способным к управлению людьми?!), сколько другие качества, среди которых, пожалуй, на одно из первых мест я поставил бы преданность приближённого владыке. Преданность, верность стояли в начале списка черт идеального приближённого. (О других чертах речь пойдёт ниже.) Преданность и прочие свойства характера устанавливались у приближённых, подвергшихся отбору, разными способами.
В «Тайне тайн» псевдо-Аристотеля приводятся приёмы испытания визиря. Их два: один – проверка жалобами на нужду в деньгах. «Ты, – обращается псевдо-Аристотель к Александру Македонскому, – испытаешь своего визиря, если покажешь ему нужду в деньгах. Если он станет толкать на изъятие того, что в сокровищницах, то это значит, что нет ему в тебе интереса. И если он заставляет тебя брать деньги людей (подданных. – А. И.), то это дурная политика и вызовет она у всех ненависть к тебе. Если же он с готовностью возьмёт то, что имеет, и скажет: „Вот это, хоть и недостаточно, чтобы удовлетворить твою нужду, есть у меня. Возьми же это: и пусть оно поможет тебе в твоём деле“, то это – человек, коего я одобряю на близость к тебе и повелеваю, чтобы ты избрал его для себя. Ты должен поблагодарить его за этот поступок. И знай, что он в повиновении тебе пожелал собственной погибели. Ведь деньги любезны душам людей и человек не отказывает их никому, кроме того, чьё сердце он возлюбил, кого он себе самому предпочёл».
И второй вариант – испытание щедростью. «Испытаешь ты также своих визирей оказанием милостей, – наставляет читателя далее псевдо-Аристотель. – И нет тебе никакого блага от всякого хватающего с жадностью. Не полагайся на того визиря, кто стремится к приобретению и накоплению имущества. Он служит ради денег, но не ради тебя. Лишится разума любой, в ком есть к деньгам любовь. Жадность – из тех пороков, что неизлечимы. Она границы не имеет. И в души от природы внедрена сия любовь. Чем больше денег, тем сильнее к ним стремленье, тем больше жадность. А коль таков визирь, это станет истоком порчи царства, что его подстерегает со всех сторон. Ведь сребролюбие толкнуть визиря может на сговор с кем-то для погибели твоей» [253].
Поскольку речь при отборе приближённых идёт о нравах, т. е. душевных свойствах, предрасположенностях и т. п., немалое значение приобретало именно познание души. Здесь в полной мере использовались возможности, предоставлявшиеся физиогномикой[39]. «Подобно тому, как тела́ являются видимыми благодаря своей окрашенности, так же и души не могут быть познаны, кроме как через свои движения и действия. И не дано владыке узнать своих приближённых, пока не проявится то, что в них есть, и тогда он постигнет, каковы они, и отведёт им соответствующие места» [254].
Важным аспектом выбора людей на высшие чиновничьи должности была проверка их общественным мнением. Рассказывают, что этим методом широко пользовался аббасидский халиф ан-Насир (1180–1225).
Одним из средств к хорошему распознанию людей в случае трудности оценить их служил ему следующий оборот: халиф распускал в народе молву, что хочет назначить на такое-то место известное лицо, потом выжидал несколько времени, пока город наполнится слухами об этом человеке. Тогда мнения людей разделялись насчёт последнего: некоторые одобряли выбор халифа, выставляя на вид все отличные качества этого лица, а другие находили в выборе халифа ошибку и вычисляли недостатки кандидата на должность; между тем как соглядатаи и доносчики халифа, не обращавшие на себя внимания других и вмешивавшиеся в общества разного рода людей, писали к государю о всех людских толках; и халиф, таким образом, при помощи верного взгляда и способности отличать суждения, распознавал, какое из двух противоречащих показаний увесистее и одобрительнее. В случае если по взгляду халифа одно из показаний брало перевес, халиф назначал к должности избранное лицо и облекал его почётным платьем; если же противная сторона вооружалась хулами против кандидата и халиф ясно видел недостатки его, тогда он отступался от избираемого [255].
Если уж властелину повезло с подбором приближённых, то к ним нужно относиться бережно, не разбрасываясь. Халифы не всегда спешили казнить известных и разумных людей из опасения, что будут в них нуждаться, да окажется поздно. Их запирали в темницах, но снабжали всем необходимым, включая даже книги. Вести о заключённом не доходили ни до кого, и складывалось мнение, что он погиб. Имущество, как его собственное, так и его приверженцев, конфисковывалось. И для всех он умирал – до той поры, пока в нём не возникала нужда. Тогда его с честью выводили из заточения. А само заключение было для него и наказанием за проступок и способом исправления [256].
Каждому чиновнику – в соответствии с его местом в иерархии – необходимо положить регулярное жалованье. Это, по остроумному выражению Праведного халифа Али, «поможет им быть добродетельными», т. е. помешает хапать те государственные средства, что попадают им в руки. К тому же жалованье, которое чиновники получают от правителя, станет свидетельством против них, если они предадут своего господина и нарушат обет верности [257].
От «первого зама» до «курьера»
Общие принципы подбора приближённых и высших чиновников, равно как и других работников управленческого аппарата, конкретизировались в отношении каждой должности. Здесь невозможно дать перечень всех должностных лиц с указанием требований, предъявлявшихся к каждому из них. Так, в специальном трактате фигурируют более двух сотен должностных функций, исправное выполнение которых гарантирует действие государственной махины [258].
Ограничусь поэтому несколькими примерами. Главной фигурой в аппарате был, несомненно, визирь. Его можно определить в современных терминах как первого заместителя верховного правителя, а более развёрнуто – как самого высшего и самого доверенного чиновника, которому властелин делегировал многие, а часто и все, высшие полномочия по управлению делами страны в общегосударственном масштабе[40]. Выделить именно общегосударственный масштаб необходимо, чтобы подчеркнуть отличие визиря, скажем, от наместника, функции и прерогативы которого были пространственно ограничены отдельным районом в рамках государственной территории. Множественность полномочий отличает визиря от тех функционеров аппарата, которые занимались каким-то одним делом – командованием войском, контролем за порядком и т. п.
О том высоком уровне, который отводился министрам в общественном сознании, может, пожалуй, свидетельствовать заявление автора «Светильника владык» ат-Тартуши: «Самые благородные среди всех сынов Адамовых – пророки, халифы, визири» [259].
Некоторые авторы не останавливались даже перед тем, чтобы указать властелину на превосходство над ним визиря как минимум в некоторых отношениях. Ибн-аль-Джавзи в «Сокровище владык» предупреждает: «Ошибается тот властелин, который почитает своё знание более достойным, чем знание его визиря. А если он к этой ошибке добавит беспричинное несогласие с опытным и честно наставляющим его визирем, то не видать ему удачи». Почему же? Так происходит потому, что знания властелина односторонни: он знает только, как руководить теми, кто ниже его. А визирь имеет дело как с теми, кто ниже его (подданные), так и с самим властелином, который выше него. Тем самым он богаче знанием. Он занимает самое лучшее – среднее положение и сравнивается с сердцем в человеческом теле [260].
Ну а о реальной роли визирей можно судить по материалу параграфа «Странные инструменты с крокодильими зубами»…
Но каков же идеальный визирь? Совершенному визирю присущи следующие свойства. Он должен:
проявлять полную и безраздельную верность властелину;
иметь абсолютно совершенные органы, силы которых настолько хорошо приспособлены для совершения тех действий, которые они должны выполнять, что если этот человек предпринимает какое-либо действие, то он выполняет его с лёгкостью;
уметь от природы отлично понимать и представлять себе всё, что ему говорится, осмысливая сказанное ему в соответствии с тем, что имеет в виду говорящий, и с тем, как обстоят дела сами по себе;
хорошо сохранять в памяти всё, что он понимает, видит, слышит и воспринимает, не забывая из всего этого почти ничего;
обладать умом проницательным и прозорливым, так, чтобы, заметив малейший признак какой-либо вещи, он быстро мог схватить то, на что этот признак указывает;
обладать выразительным слогом и уметь излагать с полной ясностью всё то, что он задумает;
иметь любовь к обучению и познанию, достигая это легко, не испытывая ни усталости от обучения, ни мук от сопряжённого с этим труда;
быть воздержанным в еде, в употреблении напитков и в совокуплении, от природы избегать игры и испытывать отвращение к возникающим из неё удовольствиям;
любить правду и её поборников, ненавидеть ложь и тех, кто прибегает к ней;
обладать гордой душой и дорожить честью;
его душа от природы должна быть выше всех низких дел и от природы же стремиться к деяниям возвышенным;
презирать дирхемы, динары и прочие атрибуты мирской жизни;
любить от природы справедливость и её поборников, ненавидеть несправедливость и тиранию и тех, от кого они исходят;
быть справедливым по отношению к своим людям и к чужим, побуждать к справедливости и возмещать убытки жертве несправедливости, предоставляя всем то, что он полагает добрым и прекрасным;
быть справедливым, но не упрямым, не проявлять своенравности и не упорствовать перед лицом справедливости, но быть совершенно непреклонным перед всякой несправедливостью и низостью;
проявлять решительность при совершении того, что он считает необходимым, и быть при этом смелым, отважным, не знать страха и малодушия [261][41].
К этому списку можно, пожалуй, добавить только два пункта. Выбор министра зависит и от обстоятельств времени. Мирное время, смутное и военное время – в зависимости от этого и определяет властелин, кого брать в министры: рассудительного и медлительного в первом случае, смелого и сурового – во втором [262].
И последнее о визире. В «Греческих заветах» Ибн-ад-Дая уверяет, что эллины были очень озабочены возрастом того, кто станет занимать у них министерскую должность. Так, там не делали министром человека[42] до достижения им тридцати лет – «из опасения, что сильны его страсти и гнев». Но не мог оставаться министр на своей должности и после достижения семидесятилетия – «из-за утраты нужной живости мысли, неспособности делать те вещи, которые он не может перепоручить другим». Правда, общественная карьера такого человека не заканчивалась. Он отправлялся к другим, подобным себе мудрым старцам в нечто среднее между приютом и академией – в «Храм Мира», в котором «собирались наиболее достойные в религии и знании, следившие за тем, что происходило в царстве, обозревавшие то, что появлялось в науках в те времена». Они играли роль консультантов: «царь не предпринимал ничего важного, не посоветовавшись с ними» [264].
А вот каким представлялся идеальный судья – «одна из ножек трона», по аль-Мансуру. Им должен быть такой человек, который хорошо справляется со своими делами, кого не сделают раздражительным и сварливым люди, затевающие тяжбы по самым разным, порой пустяковым поводам, кто не упорствует в заблуждении и легко возвращается к истине, признавая собственную ошибку, кто не жаден и не склонен к сребролюбию, чтобы не стать жертвой взятки, кто, уразумев часть, не останавливается на этом и прилагает усилия к тому, чтобы понять целое, кто не опасается непонятного, кто более других стремится обосновать свою позицию доказательствами, кто терпеливо распутывает сложные дела, кто непреклонен, когда суть дела ясна и определился соответствующий приговор, кто не поддаётся ни на хвалу, ни на хулу, кто сторонится соблазнов [265].
Личный секретарь должен обладать умом, догадливостью, хорошим почерком, выразительностью слога, знанием правил литературного языка, умением обратиться соответствующим образом к разным адресатам – другим властелинам и их секретарям, наконец, он должен «уметь изобразить истину в форме лжи и наоборот» [266].
Персидскому царю Ардаширу приписываются слова об идеальном сотрапезнике (им может быть и тот, кто занимается конкретной управленческой функцией). «Сотрапезник более чем кто-либо другой среди тех, кто приближён к царям и с ними общается, должен обладать благими нравами и добродетельными привычками, знать занимательные рассказы, необычные истории. Он должен сочетать в себе благородство царей и скромность рабов, воздержанность аскетов и бесстыдство пропойц, солидность стариков и шутливость юнцов; и каждую из этих черт он должен выказать в подходящий момент. Он должен также быть проницательным настолько, чтобы понимать тайные мысли властелина, чьим сотрапезником он является, основываясь при этом на знании им характера властелина, выражений его лица и жестов, – на том, что помогает понять, чего тот жаждет. Не быть ему сотрапезником, если ему не присущи красота и доблесть. Его красота – чистота платья, приятный запах, красноречие, а доблесть – в скромности при устремлении к прекрасному, в достоинстве в собрании при живости лица, но без кривляний». Особо отмечается, что человек становится сотрапезником царя не для того, чтобы наслаждаться. Это – тоже труд [267].
Что касается упомянутого в названии данного параграфа «курьера», то на самом деле речь идёт о посланнике – фигуре достаточно значимой и во многом определявшей судьбы государства. Псевдо-Аристотель отмечал, что «посланник свидетельствует о разуме того, кто его послал. Он – глаз пославшего там, куда его взор не достигает, его ухо там, где он ничего не может услышать, его язык там, где он отсутствует» [268]. Встречающаяся рекомендация не использовать в качестве посланника визиря говорит о том, что в принципе такое было возможно и, вероятно, практиковалось. И это – дополнительное свидетельство значимости данной государственной функции [269]. Всё о том же – о важности роли, которую был призван исполнять посланник, свидетельствует и одно высказывание персидского царя. Если верить автору «Книги короны», Ардашир I как-то раз воскликнул: «Сколько крови неправедно пролито посланниками! Сколько армий погублено, отрядов порублено, дев поругано, богатств разграблено, договоров разорвано! И всё – из-за предательства и лживости посланников» [270].
Как в жизни обстояло дело с посланниками, мы можем вообразить, познакомившись со следующим рассказом.
В «Чистого золота поучении владыкам» аль-Газали приводится такая история. «Послал царь Искандер (т. е. Александр – А. И.) посла к царю Дара (Дарию. – А. И.). И когда посол вернулся и привёз ответ, усомнился Искандер в одном слове из речей его и приписал его ему самому. Посол сказал: „О господин мой, слышал я от него это слово этими ушами моими“. Искандер повелел, записали это слово в точности, и послал он его с другим послом к Дара Ибн-Дара (т. е. к Дарию, сыну Дария. – А. И.). И когда прибыло оно к нему, и было поднесено ему, и прочитал он его, потребовал он нож, и счистил это слово из письма, и вернул его Искандеру, и написал ему: „Основа царства – на здравом обычае царя и здравии природы его, а основа здоровья султана – на здоровье (правильности – А. И.) слов посланника и речей доверенных гонцов, ибо посол говорит то, что говорит он, с языка царского, и слышит то, что слышит из ответов, слухом царским. А теперь я стёр это слово из письма, ибо оно – не из моих речей, и не нахожу я пути к отнятию языка посла твоего“. И когда посол вернулся и Искандер прочитал письмо, то вызвал первого посла и прикрикнул на него и сказал ему: „Горе тебе, кто поставил тебя на погибель одного из царей при помощи этого слова, которое ты произнёс?“ И признался посол и сказал: „Ибо урезал он права мои и грозно обошёлся со мной“. И сказал Искандер: „Великий Боже! Думаешь ли ты, что мы послали тебя, дабы ты улаживал твои собственные дела и губил наши дела и нарушал права других людей?“ Затем он повелел, и вырвали ему язык из затылка его» [271].
Чтобы подобных вещей не случалось, посланник должен был удовлетворять ряду обязательных требований: быть сообразительным и проницательным; уметь говорить ясно, доходчиво и красноречиво; обладать доказанной прошлыми своими делами верностью властелину и доброжелательностью по отношению к нему; быть честным и неподкупным; уметь внимательно слушать и правильно передавать услышанное; быть способным хранить тайну; не быть корыстолюбивым; не быть развратником; не пить вина [272].
Перечисленные черты – полный набор требований к идеальному посланнику, которому можно поручить любое дело. Но не стоит стрелять из пушек по воробьям. Поэтому возможна дифференциация. От «Тайны тайн» до «Чудес на пути» Ибн-аль-Азрака прослеживается рекомендация выделять среди посланников три группы. Первая – это те, которые были охарактеризованы в предыдущем абзаце. Таким посланникам ставится только общая задача, которую нужно осуществить в интересах державы и государя. Его не унижают детальными рекомендациями. Функции его сравнимы с задачами посла. Впрочем, «посол» и «посланник» – это и есть одно и то же.
Посланники второй группы могут обладать усечённым набором перечисленных черт (верность, точность, осторожность). В их задачу входит донести в точности сообщённый им устный текст (такая его форма могла вызываться особыми условиями секретности) и принести обратно тоже устный ответ.
Третий, самый низкий разряд посланников, – это те, кто обладает только верностью, т. е. таким свойством, которое не позволит им совершить предательства. Им доверяют доставку письменных посланий и ответов на них [273].
Не случайно то, что верность – это первое, с чего начинается характеристика визиря, и последнее, что остаётся после редукции всех характеристик посланника. Для «государевых людей» эта черта должна быть главнейшей. Правда, и здесь не всё так однозначно.
Спор между Верностью и Компетентностью
«Чиновник способный и верный к тому же – нечасто услышишь об этаком муже» [274]. Эта рифмованная пословица – констатация той проблемы, перед которой оказывался властелин. Понятно, что идеальное сочетание характеристик приближённого и чиновника – это и знание им своего дела, и надёжность, возможность доверять ему и не подозревать ежеминутно, что он имеет свой интерес, который может расходиться с целями и намерениями властелина. А если этого сочетания нет – что предпочесть?
Аристотелю в «Тайне тайн» приписываются слова о том, что «лучший визирь – тот, для кого религия – твоя жизнь и повиновение тебе, кто гневается на себя самого и на весь мир, лишь бы ты был доволен, кто вверяет твоей воле безраздельно своё имущество и самоё жизнь, кто ничего от тебя не желает, кто днём и ночью не отходит от твоей двери» [275].
Но другое произведение, тоже, кстати сказать, ориентировавшееся на античное наследие, излагает иную и значительно более нюансированную позицию[43]. Ахмад Ибн-ад-Дая в своих «Греческих заветах» особо выделяет критерий компетентности человека, которого предполагается назначить на чиновничью должность. Это условие является для него главным, если не единственным. Даже добрые отношения с кем-то не должны заставить властелина назначить человека на должность, «превышающую его способности». Такой человек к тебе расположен. Но в действительности он оказывается из-за своих некомпетентных действий в одном ряду с твоими злейшими врагами. Он «станет покупать твоё удовольствие за гнев подданных», т. е. ради того, чтобы угодить своему начальнику, он станет совершать действия, вызывающие возмущение людей; «он будет достаток в казне осуществлять через обиду подданных и отвращение их от освоения стран; своим бездумным повиновением властелину способен он принести вред царству: произвол в осуществлении приказов по отношению к тем, кем он руководит, приведёт к обиде добрых людей, а людям злым даст повод выступить против тебя (властелина – А. И.) под предлогом обиды на него (этого чиновника) и обвинения его в несправедливости» [276].
Ибн-ад-Дая описывает тактику, которую избирают бесталанные и некомпетентные для того, чтобы протиснуться в чиновники[44]. «Такой муж, будучи не в состоянии продвинуться у тебя вперёд благодаря способностям и выделиться среди твоих чиновников познаниями, одевает платье добросовестности, терпит то, что не стерпели бы они (люди способные – А. И.), переносит то, что они отвергли бы. И тем самым он внушает тебе, что у него есть некое превосходство перед теми, и сам того не замечает, что не соответствует требованиям, предъявляемым к чиновнику, и тому, что от него требуется» [277].
Автор «Греческих заветов» сравнительно долго не оставляет своим вниманием некомпетентных чиновников или претендентов на эту должность и рассматривает проблему с несколько неожиданной стороны. Избегай назначать в чиновники, предупреждает он, того, кому больше повезло с бесхитростностью и непорочностью, чем с одарённостью и остротой ума. Такой человек, т. е. бесхитростный и непорочный, продолжает Ибн-ад-Дая, принесёт больше потерь, чем достижений, больше вреда, чем пользы. «Воистину глаголю, – не без пафоса провозглашает Ибн-ад-Дая, – лишь самое малое постигнет тебя от нечестного – утрата денег, принадлежащих тебе, которые он присвоит. Ведь он, коли со способностями, использует уловку для осуществления собственных планов в том, что он себе оставляет». Хуже, значительно хуже обстоит дело с неспособным. Если чиновник ущербен в своих способностях, то он, бесхитростно присваивая принадлежащее властелину, подлаживается к тем из подчинённых чиновников, кто ясно видит, чем он занимается, и из страха быть разоблачённым покрывает многократно большее, присваиваемое теми чиновниками. При этом он страшится, что ты обратишь на него внимание, проверишь его. И он тебе такое желает, что не примстится ни врагу твоей державы, ни злому твоему завистнику. Другими словами, ущерб оказывается больше, и вдобавок ты приобретёшь врага [278].
Властелину решать, кого выбирать – верного, но некомпетентного, или компетентного, но неверного. Или не такого уж большого знатока своего дела, но и не полностью предателя…
Кандидаты на остановку в карьерном продвижении
Авторы «зерцал» выделяют достаточно большие группы людей, которых нельзя выдвигать на высокие чиновничьи должности, требующие доверия властелина. Ещё в «Калиле и Димне» Ибн-аль-Мукаффа предупреждал против поспешности и оказания доверия первому попавшемуся человеку из окружения правителя. Он объясняет это предупреждение. «Быть может, найдутся среди них такие, что долго служили царю, но ими пренебрегали безо всякого их греха и вины, или те, что были обижены царём. Случайный выбор может пасть на того, кто алчен, жаден и злобен, кто, пребывая в бедности и стеснённом положении, попросил царя о помощи, но тот не помог ему, либо на того, кто совершил проступок и боится наказания, кто ожидает себе выгоды от вещей, что повредят правителю, либо урона от того, что полезно царю. Поспешив, можешь сделать своим доверенным друга своих противников либо врага своих друзей; того, кто прежде был богат и властен, но лишился власти и богатства по приказу царя либо его визиря; злодея, погрязшего в грехе, кому само добро ненавистно, затаившего злобу против всех ближних; либо достойного и доблестного, что доказал владыке свою преданность и верность, но был обойдён наградой, в то время как ничтожные отличены высоким саном» [279].
Постепенно сформировались чёткие правила о круге лиц, которых нельзя назначать на государственные должности. Их авторство приписывается Птолемею – автору «Альмагеста». «Обладающий властью не должен доверять тому, кого он унизил; тому, кто жаден сверх меры; тому, кто истомлён стеснённым положением и бедностью; тому, кто когда-то совершил проступок и опасается наказания за него; тому, у кого властелин изымал имущество или кого лишил власти; тому, кому нынешняя держава во вред и нет ему от неё пользы; тому, кто дружбу водит с врагом властелина, – пусть ничего он им не поручает и к помощи их не прибегает, коли можно этого избегнуть» [280].
Особо выделялись две негативные характеристики человека, которые являлись препятствием для нормальной государственной службы. Если он падок на деньги и имеет пристрастие к вину, то он не годится на то, чтобы быть доверенным лицом властелина. И, кстати сказать, посланников и других людей из аппарата противника нужно испытывать этими двумя вещами. Если оказывается, что кто-то из них страдает этими пороками, то его можно легко склонить к предательству [281].
В заключение этого параграфа – два несколько неожиданных правила. Как очень важное рассматривает автор «Тайны тайн» предупреждение относительно родственников властелина. «О Александр! Величайшее моё наставление и предупреждение: не бери себе в визири никого из родственников и никому из них не поручай никакого государственного дела. Берегись их, как берёгся бы ты индийских василисков, кои убивают взглядом. И чем они ближе, тем опаснее. Все завидуют твоему богатству, а они завидуют всем твоим обстоятельствам. Примирить их с тобой может только твоя смерть. И это, о Александр, присуще природе и неотъемлемо от врождённости. Истинность сего давным-давно подтверждена опытом: в истоке сотворённой человеческой природы была зависть сына Адамова Каина к брату своему Авелю, приведшая к убийству» [282][45].
И ещё одно предупреждение. Ат-Тартуши, автор популярного на протяжении всего Средневековья «Светильника владык», считал, что нельзя назначать на должности тех, кто к ним стремится. Доводом здесь, как и во многих других случаях, является случай с Пророком. Муса аль-Ашари рассказывает, что однажды он пришёл к Пророку с каким-то человеком, и тот после приветствий сразу сказал: «О Посланник Аллаха! Сделай меня чиновником!» На это Пророк резко ответил: «Мы не назначаем чиновниками тех, кто стремится к должностям».
А Мусе аль-Ашари пришлось оправдываться перед Мухаммадом и говорить, что он не ожидал от своего спутника такой нетактичности [283]. Соображение самого ат-Тартуши заключается в том, что должностей добиваются только люди низкие и от их назначения – великий вред державе.
Очень непрост вопрос использования людей злых. Ведь есть же в государстве функции, где добряки просто-напросто окажутся не на своём месте. Возьмём палача, в задачи которого входит не только головы рубить, но и пытать подозреваемых. «Тут нужен достаточно специфический нрав! Пусть не настраивает тебя против султана, – обращается к своему читателю ат-Тартуши в „Светильнике владык“, – то, что он благосклонно относится к злодеям». Делает это он по необходимости, ибо нуждается в них. Здесь приводится достаточно популярная аналогия с кровопусканием. Ведь вынужден султан порой подставлять цирюльнику свой затылок для того, чтобы тот рассёк там вену и выпустил лишнюю кровь. И разве не говорится в одной пословице: «Как быть человеку благовоспитанным, если не помогает ему наглый?» Приводится и пример того, как Ибн-Омар (по-видимому, сын Праведного халифа Омара), направляясь в Мекку, брал с собой такого человека, который при случае уберегал его от покушений на его честь и имущество со стороны негодяев, хамов и проходимцев. Надо думать, тот человек был таким же, как они, и быстро и легко находил с ними общий язык [284].
Контролировать приближённых и чиновников
Поскольку те, с кем властелин делится своей властью, являются для него своеобразным набором орудий, оснасткой, то он должен внимательно следить за собственным инструментарием. Скажем, если зеркало (твой визирь) поражено ржой (совершением каких-то неблаговидных поступков), то его нужно отполировать (исправить) [285]. Не будем забывать, что зеркала́ в эпоху Средневековья изготовлялись из металла; отсюда и линия сравнений.
Ту же идею аль-Вазир аль-Магриби в своей «Книге о политике» выражает при помощи других аналогий. Он берёт такой аспект, как необходимость для ремесленника постоянно заботиться о своих инструментах: «Ведь не бывает так, чтобы они оставались в своём первоначальном состоянии и в исправности; какие-то затупляются, и ремесленник их затачивает, другие искривляются, и он их выправляет, третьи портятся, и он их поправляет». Так и политик: «Он не может не заниматься воспитанием своих приближённых, не осведомляться об их обстоятельствах, не выправлять их фальшь – будь они даже осмотрительны и благоразумны».
Политик не должен полагаться на то только, чтобы ограничиться приказом своему приближённому что-то исполнить. Даже если это человек способный и преданный, за ним нужно постоянно следить – в самом прямом смысле: автор «Книги о политике» говорит об «оке, пасущем приближённых». Он обязан направлять приближённого и помогать ему – подобно мастеру в ремесле, который поручает своим ученикам что-то сделать и при этом проверяет их [286].
Сохранять иерархию. Нарушать иерархию
Когда происходит и заканчивается формирование аппарата, складывается определённая система отношений – руководства и подчинения. Она, естественно, составляет часть, самую высшую, всей социальной системы. Властелин оказывается перед выбором: закрепить эту систему отношений или изменить её. Конечно, возможные ответы на эти вопросы зависят от достаточно многих факторов. На уровне здравого смысла можно утверждать, что если сложилось удачное сочетание идеально подобранных элементов, то нет нужды изменять систему. Но тот же здравый смысл подсказывает, что какие-то новшества в систему вносить необходимо. Правда, это – наш здравый смысл.
Что же касается многовекового опыта сочинителей и читателей «княжьих зерцал», т. е. теоретиков и практиков управления эпохи Средневековья, то они считали, что иерархическое строение аппарата и всего общества должно быть фиксированным, неизменным. Авторитетный источник – «Завет Ардашира» – предупреждает: властелин должен меньше заботиться о здоровье собственного тела, чем о поддержании сословного, иерархического строения всего общества в ненарушаемом состоянии; даже о собственной власти властелин должен печься меньше, чем об удержании людей определённых групп и сословий на своих местах, в рамках тех ячеек, которые определены им в иерархии. «Пусть властелин больше всего опасается того, чтобы голова не стала хвостом, а хвост – головой» [287]. Этот афоризм прожил, пользуясь неизменным авторитетом, целое тысячелетие.
Псевдо-Ардашир (как нам известно, «Завет Ардашира» составлен в VI веке, в эпоху Хосрова I Ануширвана, значительно позже эпохи Ардашира) разъясняет причины особой опасности, которой чревата неустойчивость общественной пирамиды. «Переход людей с уровня на уровень быстро приведёт к утрате царём его власти – будет он либо свергнут, либо убит». Почему же? Да потому, считает автор «Завета», что людям присуще постоянное стремление вверх. И только нарушь один лишь раз общественную иерархию, как она придёт в безостановочное движение. Его конечным следствием и станет лишение властелина власти.
«Переход людей из их исконных состояний в другие, – разъясняет „Завет Ардашира“, – порождает стремление всякого мужа оказаться на более высоком, чем его собственный, уровне. И стоит ему это сделать, как он уже видит ещё более высокую ступень, чем та, на которую он только что переместился. И он наполняется завистью, и начинается соперничество. А ведь известно, что среди подданных есть и такие, чьё положение ближе всего к царскому. В перемещении людей с их уровня на другой – источник посягательства на власть тех, кто по своему положению следует за царями, а для тех, кто следует за этими, – для посягательства на их положение со стороны тех, кто находится ниже. И всё это – зародыш гибели царства» [288].
По этой логике смотреть людям нужно не вверх, а вниз – не завидовать высшим и не посягать на их положение, а видеть униженность других и довольствоваться собственным, относительно высоким, положением. На этом построено «хосройское правило» (хосро́й – название древних персидских царей), которое приводит Ибн-Арабшах в своём «Приятном плоде для халифов».
Некий царь, известный своей справедливостью и прославившийся умом, собрал всех жителей своего царства – эмира и визиря, малого и великого, богатого и бедного, великого и ничтожного, учёного и невежественного, размышляющего и труждающегося, гневного и умиротворённого, низкого и благородного, тяжёлого и лёгкого, ближнего и дальнего, счастливого и несчастного, тонкого и грубого, покорного и бунтующего, постигшего истину и заблуждающегося, смешливого и серьёзного, горожанина и деревенщину, – одним словом всех, никого не упустив. Он нашёл громадный луг, велел устлать его парчой и шелками. Все пришедшие были рассажены по назначенным местам (это особо подчёркнуто), им было роздано угощение в посуде из серебра и червонного золота, и никто не был обделён этими царскими милостями. После этого царь воссел на троне в окружении охраны и придворных. Была произведена перепись всех присутствующих. И царь обратился к ним. Суть его речи заключалась в следующем. Он издал указ о том, чтобы каждый подданный, кем бы он ни был – эмиром или простолюдином, не смел заглядываться на того, кто выше его, а видел, замечал только обстоятельства того, кто ниже по положению. Это способно более чем что-то другое объединить сердца подданных, внушить им благодарность, примирить с тем, что выпало на их долю. Ведь тот, кто видит себя в одной ситуации, а кого-то другого – в более низком положении, считает своё место в жизни высоким, а себя – в преимуществе относительно более низкого. Таким образом душа приучается к радости и с благодарностью принимает то, что даёт судьба. Вообразите человека, которому из-за невзгод взгрустнулось, призвал царь присутствующих. Стоит тому человеку увидеть кого-то, кому хуже, чем ему, и он начинает считать себя полной Луной среди звёзд, избавляется от своей угрюмости и скорби. Пусть же свысока взирает наместник на хаджиба, судья на законоведа, законовед на купца, купец на простолюдина и так далее. Так должно обстоять дело со всеми – ремесленниками, караванщиками, горожанами, сельскими жителями, продавцами и покупателями, благородными и простецами, вплоть до самых низких – преступников. Примечательно, что и наказываемые, нередко с жестокостью, преступники тоже должны быть довольны и благодарны своей доле. Пусть подвергнутый порицанию посмотрит на того, кто избит, наказанный палками – на того, у кого от ударов плетьми сошла кожа, избитый плетьми – на того, кому отрубили кисть или ступню, последний – на четвертованного. И так – со всеми: здоровый – на больного, больной – на раненого, хромой – на парализованного, кривой (одноглазый) – на слепого.
По случаю приводятся и стихи, не лишённые оттенка чёрного юмора:
Услышал я как-то слепца, вопрошал он:
Что хуже, чем вечная темень без света?
И молвил ему одноглазый прохожий:
Могу тебе дать половину ответа.
Царь заключил свою речь афоризмом по случаю: бе́ды одних – польза другим [289].
Нерушимость сословных перегородок была постоянно, на протяжении веков повторявшимся требованием. Наряду с афоризмом о «голове» и «хвосте» был и другой того же рода. «Лучше смерть ста достойных, чем возвышение одного низкого» [290].
Но жизнь вносила свои коррективы в этот сословно-аристократический ригоризм. Как мы видели выше, властелина, согласно мнению многих «зерцал», должны волновать в первую очередь компетентность и верность приближённого чиновника. Другой вопрос – как пробиться к властелину, чтобы он тебя заметил и выбрал. Об этом – в параграфе «Приблизиться, чтобы стать приближённым», чуть ниже.
И в «зерцалах» есть свидетельства нарушения правила ненарушимости общественной иерархии. В «Трактате о приближённых» Ибн-аль-Мукаффы мы находим его филиппику в адрес какого-то, к сожалению, не названного по имени приближённого халифа аль-Мансура. «Не видали мы большей несуразности, – гневается Ибн-аль-Мукаффа, – чем такой приближённый, – ни воспитанности у него, ни образованности, ни известного происхождения. Да к тому же он отвратителен своими мыслями, а среди жителей своего города прославился распущенностью; весь свой век он был ремесленником, жившим трудом своих рук, и не мог гордиться ни заслугами, ни богатством. Но сподобился он найти того, кто к нему прислушался, и было дано ему, что пожелал. Стало ему дозволено обращаться к халифу и получать удовлетворение прежде многих потомковмуха́джиров[46] ианса́ров[47]2, а также прежде родственников Повелителя правоверных (халифа. – А. И.) и прежде людей, принадлежащих к благородным домам арабов; содержание же ему стало выделяться вдвое большее, чем то, что получали бану-Хашим[48] и другие знатные люди из Курейшитов[49]» [291].
Текст ярко демонстрирует враждебность к «выдвиженцу» из народа (из ремесленников) со стороны традиционной аристократии – и старой арабской («арабских домов»), и новой исламской, уже успевшей «состариться» к тому времени (мухаджиров, ансаров), и арабо-исламской (Хашимиты и Курейшиты), а также, по-видимому, и персидской (сам Ибн-аль-Мукаффа был сыном богатого сборщика податей из древнего рода чиновников сасанидского Ирана). И ситуация представляется достаточно типичной для VIII века: приход к власти Аббасидов после так называемой аббасидской революции был в немалой степени перетряской сложившейся при Омейядах системы власти.
Аристократичность происхождения ценилась, как это имеет место до сих пор в исламском мире. Но была и другая, вызывавшаяся жизнью тенденция, – ценить человека за его собственные нравы, познания, дела.
В сборнике занимательных историй ат-Танухи приводится история, рассказанная со слов какого-то индуса. Однажды против одного из их царей поднялся мятеж, руководитель которого оказался умелым правителем. Царь этот, отличавшийся заносчивостью и упрямством, послал войско против мятежника, но тот одержал победу. Тогда царь отправился в поход сам, хотя советники пытались отговорить его, утверждая, что ему не следует идти против мятежников самому, а следует истощать их силы, посылая одно войско за другим, потому что они не были готовы сопротивляться царским войскам в течение долгого времени. Но он не послушался их совета и сам вышел на поле битвы, где пал в бою с мятежником, который захватил его дворец и царство и стал управлять умело, уподобившись настоящему царю.
Спустя некоторое время, утвердившись на престоле и завоевав всеобщее уважение, этот новый царь решил созвать мудрецов со всех концов страны. Для этого он написал правителям провинций, повелевая жителям каждой провинции выбрать по сотне самых мудрых и рассудительных людей и отправить их к нему. Когда эти избранники подошли к воротам дворца, царь повелел им выбрать десять человек из их числа, и этих десятерых привели к нему, а из придворных тоже выбрали десятерых. Царь обратился к ним с такими словами:
– Мудрый человек должен выискивать в себе недостатки, для того чтобы от них избавиться. Видите ли вы какой-нибудь недостаток во мне или какой-нибудь изъян в моём правлении?
– Только один, – ответили они, – и если ты обещаешь нам безопасность, мы укажем тебе на него.
Царь обещал им безопасность, и они сказали:
– Мы видим, что в тебе всё новое, – они хотели сказать, что в нём нет царской крови.
– А как, – спросил он, – обстояло дело у царя – моего предшественника?
– Он был царский сын, – ответили они.
– А у его отца?
Они повторит тот же ответ.
Так он повторял свой вопрос, перебрав не менее десяти царей, и каждый раз получал один и тот же ответ, пока не дошёл до последнего, о котором мудрецы сказали, что он был завоевателем.
– В таком случае, – сказал он, – я как этот последний в ряду царей, и если мои дни продлятся и моё правление будет успешным, царство останется за моими детьми, и у их потомков будет такая же царская кровь, какая была у моих предшественников.
После этого мудрецы простёрлись ниц перед царём в знак своего согласия, ибо так они обычно выражали своё одобрение или показывали, что признают себя побеждёнными, и с тех пор этот царь ещё более укрепился на престоле.
На эту историю слушатель-араб сказал: «Эту мысль арабы высказали уже давно, и всего в двух фразах, так что эта длинная история, попавшая к нам из чужих краёв, вовсе не нужна. Рассказывают, как двое хвастались друг перед другом и один сказал другому: „Моя родословная начинается с меня. А твоя – кончается тобой“» [292].
Не раздувать управленческий аппарат
Авторов «зерцал», как, впрочем, и всех подданных, которые несли бремя содержания чиновничества, не могла не занимать проблема размеров этого аппарата. Правда, сначала, скажем в VIII веке, критерии были не такие уж рациональные.
Так, в «Тайне тайн» псевдо-Аристотеля на основании своего рода числовой магии, которой в этом произведении уделяется такое большое внимание, категорически воспрещается брать только одного визиря. Минимальное количество визирей – три («если меньше трёх, то вещь не достигает устойчивости»), среднее количество – пять, оптимальное («наиболее полное») – семь. «Ведь, – обосновывает это рассуждение автор трактата, – небес семь, и неподвижных звёзд семь, и движущихся звёзд семь, и дней недели семь, и фаз Луны семь, и дней радостей семь, и дней горестей семь, и то же самое с многим, о чём можно долго говорить» [293].
Большую роль играл и здравый смысл, прибегавший к аналогиям. В «Калиле и Димне» с использованием уподоблений даётся призыв ограничивать количество приближённых. «Не следует стремиться к обилию приближённых и помощников: если они не отобраны со всем тщанием, то чем больше их, тем сильнее от них урон. Следует полагаться не на тех, кто опрометью бросается среди многих других, выражая намерение исполнить дело, а на того, кто может в одиночку справиться с этим делом. Правитель, отягощающий себя множеством приближённых, подобен человеку, взвалившему себе на плечи по собственной воле тяжёлый камень, который не принесёт ему никакой пользы. Лучше немного, да надёжно – ведь если тебе нужны брёвна для постройки, ты не заменишь их тростником, хотя бы его было великое множество» [294].
Постепенно сложилось рационалистическое обоснование ограниченности аппарата с выделением моментов организационного и экономического порядка[50]. Размеры аппарата, т. е. всех тех, кто призван оказывать властелину помощь в осуществлении его государственных задач, определяется несколькими факторами. Он должен быть оптимальным, т. е. определяться интересами дела, конкретными заданиями, которые могут быть поставлены при осуществлении той или иной цели. Авторы «княжьих зерцал» предупреждают против раздувания аппарата. Доводы опасности, которую может таить в себе непомерно разросшийся аппарат, следующие.
Во-первых, многочисленность приближённых при отсутствии постоянной занятости делом, – а это естественно, если чиновников больше, чем нужно, – может привести к тому, что вместо дела они займутся «выяснением отношений» и – либо будут проводить время в сварах и склоках, либо, создав своего рода круговую поруку и оберегая свои групповые интересы, будут меньше всего думать о том, что им поручено, не станут обращать внимания на интересы властелина, ради которых они-то и заняли свои должности и стали получать соответствующее жалованье.
Во-вторых, большую группу чиновников трудно проконтролировать и, в-третьих, в связи с только что отмеченным моментом, чем больше чиновников окружают властелина, тем больше у его врага шансов отыскать среди них «слабое звено» – того, кто властелина предаст:
Чиновников вокруг себя без счёта умножай —
Твой враг предателей обильный снимет урожай [296].
Наконец, в-четвёртых, мы обнаруживаем (у псевдо-аль-Маварди в его «Поучении владыкам») синтетическую, всестороннюю точку зрения, которая, повторю, концентрируется и на экономических, и на организационных аспектах проблемы. Почему же властелин «не должен стремиться к умножению чиновников и назначать вместо себя над подданными только то их количество, без которого не обойтись»? Из стремления увеличить их количество, говорит автор этого «зерцала», проистекают разные виды порчи[51]. Так, если они умножились, увеличивается их пропитание и пособия им из общинной кассы, и деньги начинают расходиться не на самое нужное и правильное, вследствие чего наносится ущерб общинной кассе.
Далее, если чиновники умножились, увеличится их переписка – послания их собственные и их секретарей, жалобы на них и оправдания от них, и это станет отвлекать властелина от того, что безотлагательно, много важнее, более достойно его внимания и подходяще для него.
Ещё, если их количество увеличилось, то «всё дальше они от того, чтобы совпадать друг с другом в благоразумии, верности, правильности, добродетельности, скромности, а ведь верные, достойные стать избранными, и способные, достойные быть вознесёнными, немногочисленны во всякий век, в любую годину и в каждое время», т. е. в этом случае подразумевается, что многочисленность чиновников исключает наличие среди них такого же большого числа людей достойных, ибо подобных людей мало.
Наконец, добавляет псевдо-аль-Маварди и ещё один пункт – довод «от традиции». Аллах, отмечает он, посылал пророков к людям не толпами, а по одному, из чего следует, что один человек, коли он обладает достоинствами, может сделать очень много. Из всех этих рассуждений следует призыв: «уменьшать число чиновников поелику возможно» [297].