[57].
Как видим, от властелина требовалась тщательнейшая и подробнейшая информационная проработка практически всех аспектов окружающей его действительности. Вопрос стоял так: осведомляться обо всём важном и, возможно, победить, или ничего не ведать о происходящем и наверняка погибнуть.
Трудный выбор: неполная истина или чреватая обманом полнота?
Информационная самообеспеченность правителя в реальности и в легендах
Не подлежит сомнению, что исключительно ценным является непосредственное, прямое ознакомление с теми аспектами, срезами действительности, которые мы назвали объектами информированности. Например, для того чтобы хорошо знать жизнь подданных, нужно с ними хотя бы изредка общаться напрямую. «Давай людям свободный доступ к себе, показывай им своё лицо, заставляй своих стражей относиться к ним спокойно (вариант: успокаивай свои чувства), будь с ними мягок и приветлив в своих вопросах и речах и обращай на них свою щедрость и милость», – так наставлял своего сына Тахир Ибн-аль-Хусайн [388].
Здесь есть, конечно, многие трудности и опасности – например, в условиях прямого контакта с подданными властелин может стать жертвой покушения. Тахир обращает внимание на один аспект – психологический. (Это, кстати сказать, заставляет думать, что в исходном тексте речь шла не о стражах, а о чувствах; ошибка возможна из-за сходного написания двух слов.) «Тот, кто сам непосредственно занимается делами людей, иной раз чувствует себя угнетённым обилием доходящих до него дел, занимающих его мысли и думы, в том числе и таких, которые причиняют ему заботы и затруднения; но зато нельзя, конечно, и сравнивать того, кто стремится осуществить на деле справедливость, помня о своих добрых делах в этом мире и достоинстве награды, ожидающей его в мире будущем, с тем, кто просто занимается делами благочестия и ими пытается заслужить милосердие Аллахово» [389].
Многие халифы и наместники пользовались этим способом, называвшимся в мусульманской административной практике маза́лим – рассмотрение жалоб. В определённый день, как правило, в мечети, правитель принимал тех жалобщиков, чьи проблемы не могли решить ка́дии – шариатские судьи. Он был окружён охраной и помощниками (для защиты от покушения и для осуществления приговора, если того потребуют обстоятельства), чиновниками разного ранга (для принятия к исполнению выносимых решений), законоведами-факи́хами (для консультации относительно запутанных проблем), секретарями-ка́тибами (для ведения протокола), свидетелями (для подтверждения или опровержения претензий, заявлений и жалоб) [390].
Были и другие способы познакомиться с жизнью подданных. Богатый материал по этой теме собран в «Чистого золота поучении владыкам» аль-Газали. Так, он пересказывает историю, рассказанную якобы каким-то аскетом одному халифу. В Китае тамошний правитель повелел каждому, кто имеет к нему какое-то дело – жалобу ли на обидчика, просьбу ли, – облачаться в красные одежды. Он запретил также одевать такие одежды другим людям. И каждый день китайский царь разъезжал по своей стране верхом на слоне и, завидев кого-то, одетого в красное, подзывал его к себе, выслушивал и удовлетворял его просьбу или давал решение жалобе [391]. Правда, у другого автора – ат-Тартуши речь идёт не о китайском, а об индийском царе, которого поразила глухота. Люди в красном платье приходили к его дворцу, и он восстанавливал справедливость [392]. Можно сколько угодно критиковать этот метод (и не у всякого подданного найдутся деньги на особое платье, и как далеко может владыка уехать за день на слоне, и надо ещё добраться обиженному до дворца и т. п.), но история имеет целью не столько проинструктировать властелина о формах и методах сбора сведений, сколько подвигнуть его на жалость, сострадание к подданным. Логика и здесь такова: если уж неверный (китайский или индийский царь) так сострадает своим подданным, среди которых есть и поклоняющиеся Аллаху, то что же говорить о мусульманине – правоверном и повелителе правоверных? Другими словами, история эта прежде всего морализаторская и только потом инструктивно-практическая. В ней просвечивает всё та же проблема – пути и способы ознакомления с ситуацией в государстве.
Из той же серии и история о благочестивом халифе Омаре II. Как-то раз он принимал подданных-мусульман и выслушивал их нужды, выносил решения. Устав, он отправился отдохнуть. Но сын сказал ему: «Разве ты в безопасности от того, что вот сейчас наступит твой смертный час, а у твоей двери – ожидающий тебя проситель, для которого ты ничего не сделал?» Омар ответил ему: «Твоя правда», – встал и пошёл опять принимать просителей [393]. Аль-Газали постоянно возвращается к этой теме и рассказывает, например, о персидских правителях, которые в дни праздников Навруз и Михраджан получали от подданных прошения и жалобы и принимали по ним решения [394].
Чтобы узнать мнение подданных о самом себе (для выполнения императива «Познай самого себя!»), использовалось и переодевание. В том же «Чистого золота поучении владыкам» Абу-Хамида аль-Газали рассказывается, как царь Давуд (Давид), отец знаменитого Суляймана (Соломона), ходил переодетым по городу и спрашивал людей о себе. Правда, из рассказа получается, что нелицеприятную вещь (о том, что царь не живёт трудом своих рук) ему осмелился сказать только архангел Гавриил, которому для этого пришлось принять образ человека и в соответствующем одеянии повстречаться царю Давиду на пути во время его блужданий по городу в поисках истины о себе самом. После этого царь обратился с молитвой к Богу, прося, чтобы тот научил его ремеслу. Бог обучил его делать кольчуги [395].
Неизбежность посредников
Не требует особого обоснования тезис о том, что властелин, каким бы ни был масштаб его власти, не в состоянии получить любую и всякую информацию непосредственно – «собственными глазами увидеть, собственными ушами услышать». Его возможности ограничены как минимум двумя обстоятельствами: неспособностью находиться лично в более чем одной точке пространства в определённое время, а также теми опасностями, которые могут подстерегать любопытного, например, во вражеском стане. Явным романтическим вымыслом являются приводимые в средневековых источниках истории об Александре Македонском, который проникал под видом посланника то к персидскому царю Дарию, с которым воевал, то к никогда не существовавшей царице выдуманного острова аль-Гарра [396]. Из той же серии чудесных, но совершенно далёких от жизни историй – рассказ о персидском царе Бахраме Горе, выдающем себя за собственного слугу и в таком обличье общающемся с вражеским царём [397]. Правда, и эти истории поучительны: в них обыгрываются те возможности, которые даёт переодевание, наличие портретного изображения противника (по нему царица острова аль-Гарра узнаёт Александра Македонского), использование человеческих слабостей (играя на женском любопытстве, Александр завлекает царицу на корабль и пленяет её) и т. п. Но всё это – иные темы. Что же касается сбора сведений, то в подавляющем большинстве случаев, если не всегда, властелин был вынужден опираться на посредников.
Даже в серии нравоучительных и не слишком реалистических рассказов о властелинах, которые знакомились с условиями жизни подданных и их проблемами, авторы «зерцал», демонстрируют неизбежность получения властелином опосредованной информации. Так, справедливый персидский царь Ануширван, по рассказу аль-Газали в «Чистого золота поучении владыкам», посылал придворных на самое возвышенное место в стране, чтобы они смотрели на дома подданных. И если над каким-то домом не вился дым из очага, они должны были отправиться туда, расспросить жильцов об их бедах и заботах. Ведь отсутствие дыма – признак либо того, что в доме нечего приготовить из еды, либо того, что жильцы больны. И если действительно у живущих в таком доме были основания для печали, Ануширван помогал им [398].
Посредники могут быть самые разные. Это – все те, кто сообщает, собирает, передаёт, обобщает сведения, доводит их до властелина. Неизбежность такого рода посредников и их существование в политической реальности заставляли авторов «зерцал» вырабатывать и формулировать условия, которым эти посредники должны удовлетворять. Ниже мы рассмотрим разные звенья информационной службы средневекового властелина. Здесь – о самом близком к властелину передаточном звене в цепочках снабжения его сведениями.
Достаточно подробно рассматривает обязанности «исполнительного министра» в деле информирования владыки Абуль-Хасан аль-Маварди в своих «Законах визирьской власти». Он формулирует несколько правил, которым этот министр должен следовать. Они, я уверен, могут быть во многом распространены и на другие источники сведений, поступающих к владыке.
Прежде всего, определяется одна из задач такого визиря – быть для владыки «зрящим оком и внемлющим ухом»; он должен незамедлительно доносить до владыки всё то, чему является свидетелем, или то, что стало ему известно. Постоянно и крайне внимательно сам министр должен следить за всем, что происходит в государстве, «чтобы знать сокрытое так же, как видное, а тайное так же, как явное», не поддаваясь заблуждениям, «не смешивая истинное с ложным, не сомневаясь относительно правды и лжи в речах».
При докладе сведений властелину визирь обязан помнить, что «правда говорит ясно, а ложь косноязычна». От него также требуется своего рода ощущение пропорциональности, чтобы он «не сократил сообщения настолько, что они станут незаметными, и не распространялся о них так, что они исказятся». Здесь речь идёт о форме донесения. Непропорционально большое сообщение может внушить впечатление особого значения сообщаемого факта. И наоборот.
Пожалуй, в единственном случае в «зерцалах» рекомендуется спешка – в доведении сведений до властелина без задержки и опоздания. Аль-Маварди специально оговаривается: «хотя дело в связи с этими сведениями можно и задержать». Как обосновывает аль-Маварди требование незамедлительности в снабжении владыки сведениями о происходящем? «Ведь исполнительный министр по отношению к владыке – как его зрящее око и его внемлющее ухо, при посредстве которых знание устремляется в душу человеческую. Поэтому нужно, чтобы на визиря распространялось то, что присуще им (оку и уху. – А. И.), чтобы мог владыка постигнуть то, что нужно ускорить, рассмотреть то, что можно замедлить». Наконец, визирь должен снабжать владыку информацией обо всём происходящем, не упуская малого и не преувеличивая его, не приуменьшая большого. «Тот, кто опасается, что мелкие дела станут большими, а большие превратятся в малые, должен в самом их начале сообщать о них как они есть, указывая и их цели (т. е. то, чем они могут стать. – А. И.)». Здесь, в отличие от первого пункта, речь идёт о содержании донесений: они должны быть объективными и содержать факты, подвергнутые реалистической оценке. Если же министр распространяется о своём видении ситуации и её перспективах, не давая «историю вопроса», то он подменяет информирование советом и оказывается неверным информатором. Необходима исключительная точность в выражении сущности происходящего. Ведь «война может начаться от одного неверного слова» [399].
Опасность изоляции от реальности
Но описанный у аль-Маварди министр, доводящий до властителя точный и полный информационный образ действительности, – идеал. В жизни дела обстояли не так хорошо.
Ас-Саалиби в своём «Подарке визирям» рассказывает историю – предупреждение против той изолированности от сведений о происходящем, в которой может оказаться властелин по воле приближённых, имеющих свои собственные цели. Эпизод, один из самых критических в истории Аббасидского халифата, начался с того, что халиф аль-Мамун (813–833), выполняя давнее и твёрдое обещание семейства Аббасидов своим союзникам по борьбе против предшествующей династии Омейядов, назначил своим преемником Али Ибн-Мусу ар-Риду, представителя рода Алидов, потомков знаменитого имама и халифа Али Ибн-Аби-Талиба. В это время халиф находился в Мерве (ныне город Мары) в сопровождении (или, лучше сказать, под присмотром) уже известного нам министра аль-Фадля Ибн-Сахля. А тем временем, когда новость о поступке аль-Мамуна достигла других Аббасидов в Багдаде, столице государства, последние возмутились и заявили, что не станут подчиняться халифу, «изъявшему власть из нашего дома». Они собрались и принесли клятву верности Ибрахиму Ибн-аль-Махди, дяде аль-Мамуна. Что касается Алидов, то, воодушевлённые первым фактом (передачей им власти) и возмущённые вторым (клятвой новому Аббасиду – Ибрахиму), они восстали в Хиджазе, Йемене, Ираке, Табаристане, нанеся поражение пошедшим на их усмирение халифским войскам.
Всего этого аль-Мамун не знал, хотя понятно, что события такого рода угрожали его власти самым непосредственным образом. Оказалось, что министр при помощи почтовых чиновников и информаторов, которые призваны были снабжать халифа новостями о происходящем, сумел это происходящее скрыть от него.
Далее начинается чисто детективная история. Для прорыва своего рода информационной блокады вокруг халифа одна из наложниц аль-Мамуна послала ему из Багдада одеяние из расшитого шёлка, предварительно написав на его подкладке сообщение о происходящем. Сверху она нашила ношеные подкладки. Когда одеяние было сначала представлено аль-Фадлю для контроля (ещё одно свидетельство того, что халиф находился под колпаком у министра), он ничего не заметил и передал его халифу. Тот же удивился, когда увидел изношенные и грязные подкладки на своём одеянии, стал их сдирать и обнаружил под ними послание верной наложницы. Далее – гнев аль-Мамуна, смещение аль-Фадля, преждевременное путешествие в Багдад и, в частности, строгий наказ почтарям ничего не скрывать [400].
У приведённой истории, конечно, есть мораль – рекомендация властелину исключить зависимость осведомителей от министров, ибо подобная ситуация может стать причиной сокрытия от властелина важнейшей информации: «держава станет обессиливать, случатся важные вещи, а властелин и подозревать об этом не будет» [401]. Есть и требование к министру – не утаивать от властелина, например из опасения огорчить его, неприятные сообщения, так как обстановка может стать неуправляемой [402].
Подобные ситуации были, по-видимому, настолько часты, что на протяжении всего Средневековья из одного «зерцала» в другое проходит повторяющееся предупреждение властелину – не оказаться в изоляции от достоверных сведений о происходящем в государстве.
Передаётся история о том, как у одного низвергнутого властелина спросили о причинах гибели его державы. На это он ответил: «От дел нас отвлекали развлечениями. Мы доверяли своим приближённым, а они предпочли нашей пользе свою собственную. Сборщики податей притесняли подданных, неправедно обогатились и начали от нас отходить. Наши доходы уменьшились, непосильная ноша легла на тех, кто платил налоги. Задерживалось жалованье войску, и оно перестало нам подчиняться. Пошёл на нас враг, но не стало у нас защитников». Наконец, самое существенное: «Главное же, что привело наше царство к гибели, – это то, что от нас утаивали сведения» [403].
Едва ли не каждое «зерцало» предупреждает, что существует серьёзное препятствие для осведомлённости правителя о происходящем в его владениях. Это – хиджа́б, ставший своего рода символом отчуждения властелина от народа и изоляции от реальности [404]. Он, по выражению аль-Муради, буквально «отрезает» властелина от сведений о происходящем [405]. Подробно проблема хиджаба рассматривается у знаменитого историка и политолога Средневековья Ибн-Хальдуна в его «Введении» к «Большой истории» и у его последователя, автора «зерцала» «Чудеса на пути» Ибн-аль-Азрака [406]. Исходно слово хиджаб обозначало занавесь, закрывавшую вход в бедуинскую палатку, В дальнейшем оно стало обозначать допуск, вход к халифу или султану. В функцииха́джиба (первоначально – своего рода швейцара) входило предварительное рассмотрение важности дела и разрешение на вход к правителю.
Поначалу, когда устанавливается новая власть, государь является доступным, но в дальнейшем он отделяется от подданных. «Если укрепилась его мощь и он стал отделяться от людей для бесед со своими приближёнными о собственных делах, то тогда увеличивается его свита и он стремится к отделению от простого люда, насколько это возможно. Он устанавливает порядок испрашивания разрешения для тех приближённых, в которых он неуверен, и вообще для людей своего государства. Он назначает хаджиба и ставит его у входа для выполнения этой функции» – пишет Ибн-Хальдун.
Ибн-Хальдун рассматривает конкретный пример возникновения хиджаба в исламском халифате: «Первое, с чего начали халифы в государстве, – это с вопроса двери и её закрытия перед массой из-за страха быть убитыми выступающими против власти и другими людьми». Омейядский халиф Абд аль-Малик, назначая хаджиба, сказал ему: «Я назначил тебя для закрывания моей двери от всех, кроме троих: муэдзина, ибо он призывает к Богу, гонца, ибо то, с чем он пришёл, – дело, а также повара». Одним хиджабом государь не ограничивался, появляется второй, третий и т. д., они представляют своего рода «фильтры»: первый отделяет простолюдинов, второй – какую-то часть приближённых, и т. д.
Но тут-то и возникает опасная сложность в информационном плане. Хиджаб становится непроницаемой мембраной, которая исключает поступление достоверной информации к властелину, если того не захочет хаджиб – смотритель хиджаба. Именно поэтому аль-Муради призывает властелина, пользующегося хиджабом, иметь доверенного человека, который приносил бы ему «из-за хиджаба» сведения о подданных [407]. Более того, может пресечься и обратный поток – решения, приказы, распоряжения, идущие от властелина. Ими тоже может распоряжаться хаджиб. Ибн-аль-Азрак совершенно однозначно указывает на эту опасность, говоря об узурпации власти теми, кто манипулирует этим информационным фильтром [408]. Ат-Тартуши в «Светильнике владык» «политической смертью» называет использование хиджаба, – потому что властитель как бы перестаёт существовать для подданных – для тех подданных, ради которых он и должен жить и действовать. Единовластие султана заменяется многовластием, анемией власти, ибо не оказывается единой направляющей и карающей длани [409]. Нелишне отметить, что со временем функция хаджиба становилась во многих арабо-исламских государственных образованиях все более престижной и её нередко исполнял первый министр или, наоборот, хаджиб становился премьер-министром.
Подводя итог, нужно отметить, что острейшая коллизия между неполной истиной (сведениями, добытыми самим властелином) и той полнотой, которая была чревата обманом (сведения, которые доставляли осведомители – посредники между реальностью и властелином), – эта коллизия могла решаться и решалась сочетанием разных методов и способов добычи сведений.
В любом случае властителю надлежит не быть легковерным, не доверять никакой информации, не перепроверив её – то ли сведениями из других источников, то ли здравым смыслом. Так, псевдо-аль-Маварди рекомендует властелину не спешить с принятием мер, если ему сообщили о каком-то провинциальном чиновнике, что тот совершил несправедливость, предательство, непристойность или какое-то подозрительное действие. Нужно убедиться в истинности полученной информации. Ведь возможен и оговор. «В природе всех людей зависть и ненависть, и люди, кроме тех, кого уберёг от этого Аллах, сразу верят дурному в том, что касается других» [410].
Аль-Маварди в «Облегчении рассмотрения» делает этот принцип общим, касающимся любых сообщений. Если тебе сообщили о чьём-то проступке, то не спеши обвинять и наказывать того человека, а сделай всё для того, чтобы отделить правду от лжи в этом сообщении. «Ведь не всякий осведомитель честен в своём сообщении» [411]. В таком образе действий есть дополнительная польза. Властелин не накажет невиновного. Осведомители же, зная, что между получением сообщения и принятием решения на его основе есть период выдержки, выжидания, отведённый на перепроверку сообщения, станут сообщать только правду [412]. Аль-Муради в своей «Книге указания, или Правилах эмирской власти» тоже настоятельно рекомендует то же самое: «Муж, обладающий хазмом (об этом понятии шла речь выше. – А. И.), должен подвергнуть все сообщения тщательному обдумыванию, выделить в них истинное» [413].
Любой человек, а не только властелин, не должен ни в коем случае некритично принимать всё, что ему сообщают. В противном случае он уподобится легковерному вору из «Калилы и Димны».
Здесь аль-Муради напоминает историю, известную арабской читающей публике. В ней рассказывается о том, как один богач избавился от воров, задумавших его ограбить. Он, услышав ночью шум на крыше и поняв, что это грабители, как бы невзначай рассказал своей жене о том, что сам когда-то был вором и для того, чтобы попасть в дом, предназначенный для ограбления, пользовался чудесным методом. Произнеся заклинание (богач сказал жене, какое оно), он якобы превращал лунный луч в хрустальный столб и спускался по нему в дом, а затем, забрав всё ценное, по нему же выбирался на крышу. Предводитель грабителей услышал этот рассказ и, выждав некоторое время, чтобы хозяин дома снова заснул, произнёс услышанное заклинание. Потом он примерился к лунному лучу, схватился за него, чтобы спуститься вниз, но вместо этого упал к вооружённому палкой богачу. На вопрос хозяина: «Кто ты такой?» – грабитель самокритично ответил: «Я глупец, поверивший тому, чего не бывает» [414].