Почему же эти трактаты так охранялись и пользовались такой популярностью? Да именно потому, что они содержали ценнейшие советы о том, как жить и властвовать, были своего рода инструкциями о том, как достичь успеха, стать счастливым, прожить жизнь со смыслом.
Не сегодня появились сочинения о том, как оказывать влияние на людей и завоевывать друзей, как вести дела и одолевать врагов. «Княжьи зерцала» составляли часть широко распространённой в средневековом арабо-исламском мире жизненаучительной литературы – так называемогоа́даба. Адаб означает «правила», и эти правила могли касаться всего того, что и составляет содержание человеческой жизни – от любви до войны, от правописания до властвования. Их отличие от современных книг подобного рода – выверенность многовековым опытом. Вот образец адабного наставления.
Это – трактат первого арабо-исламского философа Юсуфа Ибн-Исхака аль-Кинди (IX век) «Как уберечься от печалей». Отмечу кстати, что высокий интеллектуальный ранг автора свидетельствует: к составлению жизненаучительных трактатов обращались мощнейшие личности, которым было что сказать о жизни.
Как избавиться от печалей
Советам предпослано введение, из которого следует, что приятные и неприятные вещи являются таковыми не по своей природе, а в силу нашей привычки, возникающей от частого повторения действий или состояний. Разбойник считает приятной разбойную жизнь, хотя она сопряжена с множеством опасностей. Человеку испорченному кажется приятным то, что отвергают другие. Азартный игрок, попусту тратя время, готов проиграть всё своё состояние. А кто-то превыше всего ставит чувственное наслаждение.
Если любое отношение к вещам есть результат привычки, то можно приучить себя к вещам достохвальным. Начинать нужно с простого и подыматься постепенно ко всё более сложному и трудному в исполнении. Водителем человека в этом деле должен быть разум.
Что касается конкретных рекомендаций, то они следующие. Во-первых, всякая печаль не возникает без того, чтобы не быть следствием чьего-то действия – либо нашего, либо чужого. Если это действие зависит от нас, то мы ничего не должны делать такого, что могло бы нас опечалить. Ведь хотеть сделать то, что тебя опечалит, – это значит хотеть того, чего не хочешь, а так может вести себя только безумный. Что касается чужих действий, приносящих печали, то мы либо в состоянии уберечься от них, либо нет. В первом случае мы должны сделать всё, чтобы помешать тем людям, которые желают нам зла. Если же мы ничего не можем сделать, то прежде всего мы не должны печалиться заранее: ведь что-то и без нашего противодействия может помешать осуществлению действия, которое может нас огорчить. Огорчаться заранее бессмысленно, так как в этом случае причиной нашего огорчения стали бы мы сами. Если уж чьё-то действие, ввергающее нас в печаль, совершилось, то тогда нужно прибегнуть к приёмам, которые сделают печаль наименее продолжительной. Для этого, во-вторых, – и это следующий совет – необходимо вспомнить те огорчения, которые были у нас когда-то и после которых мы утешились, а также печали и огорчения других. Окажется, что все они в конечном счёте предаются забвению.
В-третьих, нужно помнить о том, что у всех есть потери и утраты и нет человека, которого бы вовсе обошла беда. А ведь все люди радуются и веселятся. Так происходит потому, что печаль есть состояние человека, а не что-то постоянно присущее его природе. Горюет человек, у которого украли какую-то вещь. Но не печалится тот, у кого этой вещи вообще не было.
В-четвёртых, человек, который хочет прожить жизнь без бед, уподобляется тому, кто вовсе не хотел бы жить. Ведь беды и невзгоды неотделимы от жизни. Жить с ними или не жить вовсе – так стоит вопрос. Третьего не дано. Желать же это «третье» – значит умножать страдания, так как это желание неосуществимо и, следовательно, неразумно.
В-пятых, мы не должны упускать из виду, что на вещи, попавшие нам в руки, все люди имеют право в той же степени, что и мы. И если у кого-то есть нечто большее, чем то, чем владеем мы, то с этим нужно примириться, не отравляя себя завистью. Только нам и никому более принадлежит неделимое богатство нашей души.
В-шестых, наша доля в «совместном прибытке» – в той части всеобщего богатства, которой мы владеем, – дана нам в долг Великим Заимодавцем – «Творцом прибытка». И он может в любой момент изъять эту долю и передать её другому. Если бы не происходило вечного движения, перераспределения богатства, этого «совместного прибытка» между людьми, то и нам ничего бы не досталось. И если, упуская что-то из рук, приходится возвращать свою долю во всеобщее и постоянно перераспределяющееся богатство, то не стоит печалиться и грустить. Да и то сказать: возвращаем мы мелочи, а сохраняем великий дар – душу.
В-седьмых, если уж печалиться, то печаль должна быть абсолютной – полной и вечной. Но мы уже установили, что печалиться не стоит вообще. Здесь противоречие, которое должно разрешаться в пользу второго требования. Для того же, чтобы вообще не знать печалей, нужно ничего не иметь, не стремиться к прибытку. Все поистине необходимое будет человеку дано: даже кит не остаётся без пропитания, а ему вон сколько нужно… Человек же стремится к обладанию многими ненужными вещами, которые ему только в тягость и мешают жить.
В-восьмых, мы должны разобраться в истинном значении вещей и всего происходящего и ненавидеть действительно дурное, а не ненавидеть таковым не являющееся. Уж, казалось бы, что может быть хуже смерти. Но она неотъемлема от жизни человека – разумного и смертного живого существа. И если представить, что он может выбирать между тем, чтобы быть, каков он есть, и не быть вообще, то выбрать нужно более предпочтительное – быть, существовать. К тому же в смерти есть и то положительное, что, умерев, человек покидает юдоль скорби и попадает в интеллигибельный мир, где нет ни бед, ни страданий.
В-девятых, утрачивая что-то, мы должны вспоминать о том вещественном и духовном богатстве, которое у нас ещё остаётся. Это послужит утешением в беде.
Наконец, в-десятых, всякая утрата – благо, так как она уменьшает количество ждущих нас потерь, утрат и огорчений [5].
«Зерцала» концентрировались на тех советах, которые могли понадобиться либо человеку, который стремится обрести власть, либо правителю, который ею уже обладал, но мог нуждаться в её сохранении и правильном использовании. Попутно рассматривались многие вопросы адаба.
Аргументы и факты
Способы доведения до читателя идей, содержащихся в «зерцалах», могут показаться нам непривычными. Поэтому необходим краткий обзор их внутренней логики, обоснования истинности многочисленных правил и рекомендаций, придания им убедительности. «Княжьи зерцала» редко напоминали серьёзные научные трактаты. Сочинители-жизненаучители прекрасно понимали проблему формы, которая способна передать определённое содержание. Во введении к «Правилам дольней жизни и религии» аль-Маварди пишет, что «сердца́ находят отдохновение в разнообразии искусств, но скукой наполняются от повторения одного и того же» [6]. Этим он объясняет использование в «зерцалах» «точности законоведов и тонкости литераторов, притч мудрецов-философов и назиданий красноустов, речений стихотворцев».
В предисловии к «Приятному плоду для халифов» Ибн-Арабшах сетует, что люди не прислушиваются к тем назиданиям, с которыми обращаются к ним мудрецы, если их не заинтересует форма проповеди. Поэтому мудрецы (на то они и мудрецы!) стали вкладывать свои слова в «уста диких зверей, обитающих на горах и в лесах, неприручённых животных и скотов, разных птиц, морских китов и других водных обитателей». Тут-то, по мысли Ибн-Арабшаха, и срабатывает механизм привлечения читателя. Ведь животным не присущи ни мудрость, ни воспитанность, ни догадливость, ни проницательность, ни речь. А если они проявляют все эти свойства, то читающий человек удивляется и, задерживаясь на словах бессловесных тварей, воспринимает поучение. Иной и задумается: если уж звери ведут себя таким достойным образом, то человеку тем более пристало так поступать [7].
И, конечно же, авторы «княжьих зерцал» были правы, когда считали, вслед за одним из средневековых арабских теоретиков стихосложения, что разум бывает очарован «одобряемыми странностями» и «великолепными диковинками, которые сочтут необычными». К подобного рода «странностям» вполне могут быть отнесены и сыплющие афоризмами животные и птицы из «Калилы и Димны», «Тигра и Лиса», «Льва и Шакала» – из всех тех произведений, которые предвосхитили «Басни» Лафонтена. К возбуждающим интерес «странностям» и «диковинкам» я бы отнёс и парадоксальные афоризмы типа: «Незначительное значительно: огонь, болезнь, враждебность», т. е. любое количество перечисленных вещей опасно, ибо может умножиться и привести к печальному концу. Или ещё: «Люди более похожи на своё время, чем на своих отцов».
Важное место в «зерцалах» занимают притчи и во многом родственные им исторические и псевдоисторические анекдоты. Притча, как и играющий ту же роль вымышленный рассказ об исторической личности, чудесна тем, что, оперируя с виду обычными и случайными фактами, становится воплощением идеи, упорядочивающей мир или вскрывающей его сущность.
Авторы «княжьих зерцал» (или их читатели?), кажется, не могли обойтись без авторитетов. Прежде всего, это авторитеты, естественно, исламские: Коран (как считалось, зафиксированное Божье Слово), Сунна (корпус высказываний пророка Мухаммада и преданий о его действиях и поступках), высказывания и деяния сподвижников Пророка, среди которых особенно выделялись Праведные халифы (VII век), при которых, как полагают мусульмане, исполнялись заветы истинного ислама, а также толкования Корана.
Для многих авторов авторитетными представлялись (и очень часто не без оснований) и последующие правители Мира ислама. Некоторые из них так или иначе знакомы читателю. Это Харун (Гарун) ар-Рашид (вспомним «Тысячу и одну ночь»!), аль-Мамун (ему посвя