Власть порочности и порочность власти
Падаль в окружении падали
В уста Шпака, отца знаменитого персидского царя Ардашира, вложил Ибн-аль-Джавзи, автор «Сокровища владык», характеристику идеального властителя. Его телесные потребности не должны превышать того, чем довольствуются беднейшие подданные царя. Его отдых продолжается ровно столько, сколько необходимо для восстановления сил. Он тратит своё время очень экономно, обращая усилия на благо державы и подданных. Он берёт и даёт, приближает и удаляет, приказывает и запрещает, наказывает и прощает – делает всё это не под влиянием страсти, а ориентируясь на голос разума. Наконец, он справедлив. Однако Ибн-аль-Джавзи с сожалением констатирует, что обрести эти черты так же трудно, как поймать птицу феникс. Они встречаются реже, чем философский камень [752].
И тут мы касаемся сложнейшей проблемы – разрыва между идеальными образами всех тех, кто состоит при власти, и их реальными портретами.
Речь здесь не идёт о критике того или иного конкретного режима. Было одно «зерцало», которое такую критику содержало, – «Трактат о приближённых» Ибн-аль-Мукаффы. В этом произведении критикуются самые разные вещи: непомерное возвеличивание халифа аль-Мансура (официальные идеологи формировали «культ личности» халифа, заявляя, что «если бы Повелитель правоверных приказал горам передвинуться, то они бы немедля тронулись в путь»); несправедливые поборы, которые заменили собой налоги; произвол судей; притеснение подданных; грабёж солдатами мирного населения; рост дороговизны; изолированность халифа от подданных [753]. Кстати сказать, этот трактат стоил Ибн-аль-Мукаффе жизни, и в последующем у авторов «зерцал» не возникало охоты критиковать того или иного конкретного правителя. Во всяком случае, если такая охота и возникала, они ей воли не давали. Хотя, если хорошо задуматься, всякое «зерцало», адресованное правителю, пусть и со славословиями в его адрес, было своего рода обвинением этого правителя в некомпетентности. «Ты не умеешь управлять страной, а я тебя научу» – как бы говорил каждый автор своему единственному читателю. Но нас сейчас занимает не это.
В «княжьих зерцалах» без труда обнаруживается критика власти как таковой. Когда читаешь эти средневековые книги, всё время ощущаешь, что их авторов бередили вечные вопросы. Как получается, что у власти оказываются подлые и низкие людишки? Власть ли их делает такими? Или только такие и могут протолкаться к власти?
А за этими вопросами вставали ещё более фундаментальные. Нужна ли людям власть, если она в действительности не может существовать без низости и подлости властвующих? И достойно ли стремиться к власти человеку благородному и честному?
Эти метания ставили под сомнение сами усилия авторов «зерцал». Зачем отправляться на охоту за птицей феникс, если знаешь, что она не существует? Зачем искать философский камень, если тебе известно, что его нет в природе? Ум напряжённо искал оправдания собственного жизненного предназначения (попытаться изменить к лучшему исходно неизменяемое) и, как следствие, – оправдания самого предмета забот, т. е. власти.
Ещё в «Тайне тайн» псевдо-Аристотеля (а после – в «Светильнике владык» ат-Тартуши) констатируется двойственность власти. Она сравнивается с ливнем. Тот размывает дороги и подмывает здания, из-за него образуются сели, в которых гибнут люди и животные. Но он же, с другой стороны, даёт воду полям и тем самым способствует человеческому пропитанию. Или взять ветры, которые превращаются в бурю на море, топят корабли, наносят урон человеческим жизням и имуществу, но они же приносят прохладу истомившемуся от жары человеку. Если бы не было в каждой вещи вреда наравне с пользой, то тогда земля была бы раем [754].
И вот на этой земле, которая со всей очевидностью не является раем, правят, конечно же, не ангелы. Падаль в окружении падали – вот что такое властвующие. Образ этот не случаен. Он обнаруживается у разных авторов «зерцал» [755]. Одни показывают опасность слабовольного властелина, находящегося под контролем придворных, и он сравнивается с падалью в окружении орлов, другие предупреждают против дрянных придворных достойного властелина, которые уподобляются падали, окружившей гнездо орла. Но неизбывная реальность такова, что орлов нет ни в гнезде, ни вокруг него.
Вот верховный правитель. В его характеристику на протяжении веков вносится мало нового и позитивного, что свидетельствует о своего рода вечности проблемы. В одном из первых произведений жанра – в «Большой книге жизненных правил» Ибн-аль-Мукаффы говорится: «Знай, что среди правителей и сильных мира сего множество таких, что легко поддаются гневу и напускаются на невинных: свирепо глядят на них, осыпают их упрёками и бранью, незаслуженно наказывают, ругают и избивают, хотя те вовсе того не заслуживают. Потом, когда гнев правителя проходит и он чем-либо доволен, то он прощает и оставляет без последствий серьёзные проступки и прегрешения, за которые следовало бы жестоко наказать. Он одаряет тех, кого раньше не желал даже видеть, и осыпает почестями тех, кто был ему ненавистен и у кого нет никакого права на царскую благосклонность… Знай, что царь помнит лишь о тех, кто находится с ним в сей день и час, и не успеют они покинуть его, как он о них забывает. Помнит он также и о тех, в чьей силе или совете нуждается» [756].
Но тут речь идёт о вздорности, самодурстве властелина в каждодневном обиходе, в его общении с ближайшим окружением. Страшнее и опаснее то, что эти неотъемлемые от властелина негативные черты влияют и на всё общество. Но это обращает внимание Сахль Ибн-Харун в своем «Тигре и Лисе». «Властелин юн в радости, матёр в гневе, – пишет он. – Со смехом он отдаёт приказ о казни. Целое племя стирает с лица земли и шутит при этом. Он смешивает легкомысленность с серьёзностью. Он наказывает, превышая размеры вины. Его может разгневать какая-то малость, а случается и так, что он прощает большую вину. И смерть, и жизнь – на кончике его языка. Прощает, не познав страдания, приносимого наказанием. Не успеет начать дело, как бросает его. Он пленён собственной прихотью, груб, раздаёт наказания направо и налево. Чтобы убить приближённого, ему достаточно каприза, что втемяшится ему в голову, и не вспомнит он ни о доблести того приближённого, ни о прошлой его службе, ни о долгом товариществе» [757]. Естественно, что те, кто ближе, и становятся первыми жертвами. «Султану присущи безрассудства. Одно из них – ласка в отношении того, на кого нужно гневаться, гнев на того, кто достоин ласки. Поэтому говорят: „Подвергается опасности тот, кто отправляется в морское плавание, но более рискует тот, кто становится приближённым султана“» [758]. Нам особо интересен этот отрывок, потому что приводимая в его конце пословица подтверждает, что суждение о султане не является частным, связанным с перепитиями сюжета процитированной книги, а представляет собой некое обобщение.
Омейядскому халифу Муавии приписывает ат-Тартуши слова: «Подобен ребёнку султан во гневе своём, подобен ребёнку он и в радости своей. Но жесток он, яко лев» [759]. Аль-Маварди в «Законах визирьской власти и политике владычества» пишет, что властелина ведёт за собой каприз, сомнение для него – уверенность[72], он наказывает по подозрению» [760].
Как бы замыкает кольцо времён и подтверждает непреходящую вечность вздорности, самодурства и непредсказуемости властителей Ибн-аль-Азрак. В своих «Чудесах на пути» (XV век) он цитирует как абсолютно справедливые и остающиеся верными слова законоведа VIII века Маймуна аль-Умани (ум. в 735 году). Тот говорил: «Султан без всякой причины награждает десятью тысячами динаров и ни за что сбрасывает с крепостной стены». Служа при дворах, никогда не знал этот учёный, что ему суждено – то или другое [761].
Обладающим властью присущи такие пороки, как отсутствие верности, вероломство. «Недаром говорят мудрые люди, что цари так же способны сохранять верность тем, кто находится при них, и так же быстро предают отсутствующих, как блудницы: лишь уйдёт от неё один гость, как она принимает другого» [762]. И Ибн-аль-Мукаффа, и аль-Муради констатируют, что властелинам присуще вероломство [763].
Аль-Газали отмечает, что «властители (подчёркиваю: властители без различия между ними. – А. И.) заняты благами дольней жизни и сребролюбием» [764]. У него же прорывается крайне резкая критика султана – адресата его «Чистого золота поучения владыкам». «Посмотри, о султан, – обращается он к своему читателю, – даже Омар (один из Праведных халифов, о котором идёт речь в цитируемом отрывке. – А. И.) при всей его осторожности и справедливости, при всём его благочестии, какого ни у кого из людей не было, с его твёрдостью – и он размышлял об ужасах Судного дня и страшился их. А ты – уселся с сотрапезниками, не обращаешь внимания на нужды подданных, пренебрегаешь теми, кто отдан под твоё покровительство» [765].
Властелин является отпетым нарушителем нравственных императивов: «Султану позор нипочём в этой жизни, и адский огонь нипочём после смерти» [766].
Не уступают верховному властелину и те, с кем он делится властью, – визири, военачальники, наместники, чиновники. Тональность задана здесь, как и во многих других случаях, «Калилой и Димной». И она оставалась без изменений на протяжении всего Средневековья. Да и что ей меняться, если не менялся «аппарат» правителя… «Поистине, даже лучший из правителей подобен орлу в высоком гнезде, окружённом нечистотами» [767].
Псевдо-аль-Маварди в трактате «Поучение владыкам» пишет, что властелинам «меньше, чем всем другим людям, повезло с подвигающими на добрые дела советчиками и с сострадательными друзьями, ибо те, кто окружает их, словно затравленного зверя, – министры, приспешники и сотрапезники, – говорят им только то, что совпадает с их (властелинов. – А. И.) прихотями, опасаясь за свои жизни, стремясь к исполнению своих честолюбивых помыслов, оберегая достигнутое положение» [768].
Крайне резок аль-Газали. «Горе тем, кто испытал близость к султанам. Не существует для них ни друга, ни родства, ни ребёнка, ни слуги, нет у них ни к кому уважения, не дружат они ни с кем – кроме того, в ком имеют нужду из-за его осведомлённости или смелости. А коли получили от него то, в чём нуждались, то не остаётся у них к тому человеку ни приязни, ни верности, ни такта. Главное их занятие – приуменьшать свои большие провинности и преувеличивать мелкие провинности других. Коли кого-то другого обезглавят, мелочью считают такое наказание, а ответит кто на их попрёки, сочтут сие великим злом» [769]. «Коли ты человек разумный, – обращается аль-Газали к султану, – то знаешь, что те, кто служит тебе, – слуги и рабы собственного брюха, женского срамного места и своих низменных страстей. Они и тебя сделали соучастником их распущенности. Их служба и их поклоны – только самим себе, но не тебе. А проявляется это в следующем. Стоит только им прослышать, что тебя отлучают от наместничества и оно передаётся кому-то другому, как все они отойдут от тебя и приблизятся к тому человеку. В каком месте они предполагают получить дирхем, тому месту они и служат, ему и бьют поклоны. И по правде, это – не служба, а чистое посмешище» [770].
Он же в своём «Чистого золота поучении владыкам» с негодованием пишет о том, что «все чиновники и челядь ради своей прибыли в дольнем мире искушают правителя, заставляют его считать несправедливость благом, повергая его тем самым в адское пламя, – всё ради своих собственных целей. Отыщешь ли ты большего врага, чем того, кто стремится тебя погубить, чтобы только получить запретный дирхем?» [771].
«Вор в одеянии отшельника, волк в личине аскета, алчен он в накоплении благ дольней жизни, отвергает он веру и честь», – так ат-Тартуши поносит всех тех, кто добивается должностей при правителях и получает их. Они «рабов Аллаха превращают в собственный скот, а их имущество – в собственное благосостояние». «Попраны права мусульман, сожрано их имущество» – таков один из результатов их деятельности. В конце же концов из-за них «порча»[73] постигает владения: намерения и надежды мусульман становятся неосуществимыми, их покорность владыке исчезает, дела нарушаются [772].
Аль-Муради в «Книге указания, или Правилах эмирской власти» пишет, что «первое, с чего начинает человек низкий, коли назначен на должность или возвысился, – разрушает старый свой дом (чтобы построить новый. – А. И.), разводится с женой (чтобы жениться на новой. – А. И.), начинает избегать [старых] друзей». Но видно, не только «низких людишек» имеют в виду и аль-Муради, и все те, кто писал о развращающем и деморализующем влиянии власти. Продолжение цитируемого текста – общая рекомендация: «Коли твой друг (так!) занял высокий пост, то будь доволен и десятиной той дружбы, которую он до того питал к тебе. Ведь многие люди переменяются с переменой собственных обстоятельств» [773].
Ограничусь этим, хотя подобные филиппики можно умножить без труда.
Все, кто сопричастен властвованию, – и верховный властелин, и те, кому он делегирует часть своих полномочий, – сто́ят друг друга. Одни других вовлекают в нескончаемую спираль моральной деградации, не говоря уже о том, что к облечённым властью льнут люди низких нравственных качеств. «Знай, – говорится в «Льве и Шакале», – что все люди встречают властителей чрезмерной униженностью, провозглашают их заблуждения истиной, угождают их прихотям. И место, которое они занимают при властителях, зависит от того, насколько им удаётся всё это делать. И поскольку люди достойные далее всех от этих недостатков, а люди недостойные ближе всех к этим качествам, то в свитах властителей и окружающих их ватагах множество недостойного люда» [774].
Знаменитый философ аль-Фараби в своей «Книге моральной политики» объясняет взаимосвязь заносчивости и самовлюблённости (у владык) и лести и непомерного восхваления действий властелина (у приближённых). Он характеризует предводителей как таких людей, которые полагают всех остальных призванными служить им и быть их рабами. Они также считают, что поступают всегда правильно, что бы ни сделали. Важно объяснение, которое даёт аль-Фараби последнему феномену: «Так происходит оттого, что люди превозносят их, восхваляют их действия, одобряют их мнения» [775].
Значительно лучше рассматриваемые процессы объясняются, как это часто делается в «зерцалах», с помощью исторического (или псевдоисторического) рассказа.
Ибн-аль-Азрак в своих «Чудесах на пути» пересказывает историю, почерпнутую им из «Воскрешения наук о вере» Абу-Хамида аль-Газали. Однажды аббасидскому халифу аль-Мансуру выпало услышать человека, который взывал на рассвете к Аллаху: «К Тебе возношу жалобу о том, что притеснение и порча воцарились на земле, о том, что несправедливость и алчность ополчились против людей, следующих Истине».
Аль-Мансур спросил человека, что именно тот имеет в виду и кто таков тот, кто, обуреваемый алчностью, пошёл против Истины и препятствует изничтожению на земле притеснения и порчи. «Это ты», – без обиняков ответил халифу его подданный. «Горе тебе, – воскликнул аль-Мансур, – как же алчность может меня коснуться, если и жёлтое, и белое (т. е. и золото, и серебро. – А. И.) в моей руке и могу я беспрепятственно выбирать между сладким и кислым?!»
На это человек ответил: «Есть ли кто-то другой, кого так обуяла алчность, как тебя, о Повелитель правоверных? Ведь Аллах избрал тебя, чтобы ты был пастырем над мусульманами и хранителем их имущества. Но ты пренебрёг их делами и занялся изъятием их имущества. Ты поставил между собою и ими преграду (хиджаб) из извести и обожжённого кирпича, возвёл ворота из железа, расставил вооружённых привратников, а потом сам себя как будто в тюрьму заточил и от подданных схоронился. Ты разослал своих чиновников для сбора денег и налогов. Министров ты взял себе несправедливыми помощниками. Они, коли ты о чём запамятуешь, тебе о том не напомнят, а надумаешь совершить благое – тебе не помогут. Ради притеснения людей укрепил ты их (визирей. – А. И.) деньгами и оружием. И приказал ты, чтоб к тебе из людей не входил никто, кроме такого-то и того-то, назвав их по именам. А не приказал ты, чтобы приводили к тебе обиженного или сокрушённого, голодного или голого, бедного или слабого. Никто к тебе не вхож, кроме тех, кто какую-то долю тех денег принести может. Когда это увидели те люди, которых ты избрал и предпочёл своим подданным, и поняли, что доступ к тебе открывается лишь деньгами, они сказали себе: „Сей муж предал Аллаха, так что нам мешает предать его самого, хоть он и взял нас себе в услужение?!“ И сговорились они допускать до тебя только те сведения о людях, что захотят. И не отправишь ты на должность чиновника, расходящегося с ними в чём-то, без того, чтобы не выведали они о нём всё и не принизили его и не ограничили его возможности. Когда же это стало известно о тебе и о них, возвеличили их люди и их убоялись. И первым, кто стал подлаживаться к ним, исполняя их приказы и делая им подношения, оказались твои чиновники, стремящиеся к своему усилению, чтобы подданных твоих притеснять. Потом так же стали поступать люди богатые и кто ниже их. И наполнились страны Аллаха Всевышнего притеснением и порчей из-за этой несправедливости. Так те люди поделили с тобой власть без твоего ведома. И буде придёт какой-то жалобщик, не дадут ему войти к тебе. А если при твоём появлении на людях захочет он изложить тебе своё прошение, то окажется, что ты такое запретил и поставил особого человека для рассмотрения жалоб. Если даже жалобщик уважаем, то и тогда он (человек рассматривающий жалобы. – А. И.) не сможет помочь ему при всём своём желании, опасаясь приближённых. Так вот обиженный жалуется, ищет помощи, а встречает одни увёртки и отговорки. Случится же ему, потрудившись премного для этого, прорваться к тебе и возопить о беде своей, то побьют его мучительно, чтобы было его наказание примером для других. А ты посмотришь – и не дашь знака остановить избиение и ничего не изменишь» [776].
Телесная смерть или духовная гибель
Внутренняя, имманентная порочность власти препятствовала тому, чтобы к ней стремились люди добродетельные. Властвование, участие во власти рассматривалось как дело грязное и недостойное благородного, честного, нравственного человека.
Дело не только в том, что взбалмошность и самодурство правителя чреваты смертельными опасностями для тех, кто ему помогает и тем самым участвует во властвовании. Относительно этого аспекта ни у кого из авторов «зерцал» сомнений не наблюдалось. Ещё Ибн-аль-Мукаффа в «Калиле и Димне» предупредил: «Опасно пускаться в дальний путь по морю, но во сто крат опаснее быть приближённым к властителю и вручать свою судьбу в его руки, ибо как бы искренна ни была твоя дружба, преданность и верность, когда-нибудь ты можешь случайно поскользнуться, и падение твоё неизбежно. И коли поднимаешься ты после того, то ненадолго, вскоре тебя снова низвергнут, и ты погибнешь навеки» [777]. Идея воспроизводится в «Тигре и Лисе» Ибн-Харуна [778], она составляет основу сюжета «Льва и Шакала».
Что бы ты ни делал, ты, становясь приближённым, т. е. приближаясь к эпицентру власти, обречён на жизненное поражение. Как бы ни повернулось дело, считает Ибн-аль-Мукаффа, приближённый властелина оказывается в проигрыше: «Не избежать тебе немилости царя, если ты откровенен с ним, и не избежать казни, если ты скрываешь что-нибудь; не избежать царского гнева, если говоришь правду, и не избежать смерти, если солжёшь. Если постоянно находишься при нём, то наскучишь ему, а если оставишь его, то будешь наказан. Если царь разгневается на тебя, то погубит, а если заслужишь его благоволение, то оно тебе станет тяжелее опалы» [779]. Поэтому автор «Большой книги жизненных правил» наставляет рвущегося к власти и мечтающего о должностях и влиянии: «…Если ты можешь обойтись без царской службы, то всеми силами избегай её, ибо тот, кто прилагает все старания услужить царям, не добьётся ни наслаждения в мирской (т. е. земной. – А. И.) жизни, ни блаженства в будущей, а кто не выполняет со всем тщанием своих обязанностей и получает незаслуженную награду, навлечёт гибель и позор на себя и своих ближних в этой жизни и будет нести тяжкое бремя в загробном мире» [780].
Ещё бо́льшая опасность в том, что участие, вернее сказать, соучастие во властвовании, пускай даже из самых благих побуждений, приводит к моральному падению и, как результат, к погибели души. Настоятельно повторяют авторы «зерцал» на протяжении столетий: не приближайся к правителю, не становись его помощником даже ради того, чтобы его исправить или принести благо подданным. «Сколько знаем мы мужей достойных, разумных и добродетельных, учёных и благочестивых, которые приблизились к султану, чтобы его исправить, но испортились сами!» – восклицают и ат-Тартуши, и Ибн-аль-Азрак [781]. Исправлять правителя – всё равно что пытаться выправить криво выложенную стену: она рухнет и погребёт тебя под собой.
Один из крупнейших средневековых авторитетов – Хасан аль-Басри, напомню, говорил: «Не отвечай на просьбу властителя, даже если он позвал тебя прочитать ему суру из Корана. Ты обязательно уйдёшь от него худшим, чем пришёл».
Прикосновение к власти подобно контакту с прокажённым: если и повезёт не заразиться смертельной болезнью, то очень и очень немногим. Ат-Тартуши в своём «Светильнике владык» сформулировал дилемму, которую вынужден решать всякий человек, участвующий во власти. В той власти, что – в реальности, не в идеале – противостоит подданным. «Ты вынужден выбирать из двух вещей, ни одну из которых нельзя предпочесть другой: либо ты должен следовать за правителем и противостоять подданным, а в этом – гибель для твоей веры; либо ты должен следовать за подданными и противостоять правителю, а в этом – погибель для твоей дольней жизни. И никакая уловка тут тебе не поможет, и должен ты выбирать: погибнуть или бежать» [782].
Для всей многовековой традиции «зерцал» характерно отрицательное отношение к любым формам властвования как к чему-то грязному, недостойному. Обосновывалась эта позиция обращением к крупнейшим исламским авторитетам. Рассказывается, что однажды у Праведного халифа Омара спросили: «Что тебе мешает назначить на должность достойных людей из соратников Пророка?» Тот отвечал: «Они настолько чисты, что я не хочу замарать их чиновничьими занятиями» [783].
Своего рода анархистом выведен в «зерцалах» вечный странник, бессмертный мудрец – пророк аль-Хидр (иногда его называют и Хызром). Например, рассказывается история о том, как аль-Хидр отказывался указать каравану воду, помочь в обмывании умершего и помолиться за упокой его души, если все, кто был в караване, не поклянутся тридцать три раза в том, что среди них нет ни сборщика налогов, ни сборщика податей, ни гонца, ни какого-нибудь другого начальника [784]. Как совершенно достоверный передаётся и другой случай с аль-Хидром – со ссылкой на Праведного халифа Омара. Однажды во время похорон обратился некий старец к усопшему: «О мертвец, блажен ты, коли не был эмиром, или начальником, или писцом, или помощником правителя, или сборщиком налогов!» После этого он исчез, перестал быть видимым. Все поняли, что это был аль-Хидр, и крепко задумались над его словами [785].
Итогом всех предупреждений и запретов, касающихся властвования, могут стать слова халифа аль-Мамуна: «Был бы я человеком из простонародья! Тогда бы я и близко к власти не подошёл!» [786] Горечь сквозит в словах знаменитого властителя исламского мира. Но такова была его планида – править, властвовать, руководить. Заниматься неблагодарным трудом, за который трудно получить признательность людей при жизни и невозможно избежать адского пламени после смерти.