Именно несправедливость является и симптомом, и причиной гибели державы. Так считали практически все авторы «зерцал». Соответственно справедливость представлялась им тем эликсиром, который мог бы обессмертить державу. Пожалуй, целую книгу можно было бы составить из афоризмов, посвящённых справедливости. «Справедливость, – говорил Пророк, – это весы Аллаха на земле. И тот, кто следует ей, того она приведёт в Рай. А тот, кто оставляет её, попадёт в Ад». Ему же приписываются слова о том, что Аллах украсил небо Солнцем, Луной и звёздами, а землю Он украсил учёными, дождём и справедливым султаном. Не были забыты античные мудрецы (Платон, Аристотель и др.). «Коли справедливость – державы щит, никто ту державу не сокрушит». И наоборот, «державу губит несправедливость» [104].
Пожалуй, своего рода вершиной всего этого холма афоризмов может быть тот, который обнаруживается у аль-Маварди и Ибн-ат-Тиктаки: «Держава может удерживаться на неверии (куфр), но не удержится на несправедливости» [105]. Иными словами, признавалась в качестве имеющей право на существование власть даже неисламская. Лишь бы она была справедливой!
Наконец, приведу знаменитую в эпоху Средневековья среди просвещённых мусульман так называемую круговую формулу. Впервые она приводится в «Тайне тайн» псевдо-Аристотеля, но её приписывали не только Стагириту, но и персидскому царю Хосрову Ануширвану, и Праведному халифу Али. Эту восьмичленную формулу можно читать, начиная с любого парного сегмента. В ней увязаны вместе все аспекты социального бытия. С некоторыми незначительными вариациями она звучит так. «Мир – сад; его ограда – держава. Держава – власть; её предел – Закон. Закон – это политика; её осуществляет властелин. Властелин – пастырь; его поддерживает войско. Войско – сподвижники; их обязывают деньги. Деньги дают пропитание; их приносят подданные. Подданные – рабы; их порабощает (в другом варианте: их оберегает) справедливость. Справедливость – благо; она основа мира. Мир – сад…» И так далее [106].
Притом что действительно формулу можно читать с любого сегмента, авторы «зерцал» рассматривали справедливость как ключевое звено всей конструкции [107].
Таким образом, вопрос о сохранении (и соответственно гибели) державы решался в категориях справедливости/несправедливости.
Предпринимались и дополнительные условия для объяснения факторов деградации власти. Например, Ибн-аль-Джавзи в «Сокровище владык» рассматривает субъективные моменты и предупреждает, что покушения на власть имеют место тогда, когда властелин был вскормлен в неге и удовольствиях, получил свою власть по наследству, предаётся безделью, считая, что власть – награда, данная ему без усилия с его стороны, надеется, что «деяния предков простираются, даже если их не возобновлять и не продолжать, на дни державы потомков» [108].
Аль-Маварди обращает особое внимание на идеологические аспекты. Опасность грозит власти, если её главный держатель расходится с традиционно сложившейся системой социоорганизующих норм – их аль-Маварди называет «религией». Пренебрегает властелин установлениями религии, в грош не ставит или даже преследует религиозных деятелей, придумывает какие-нибудь «порицаемые нововведения», заменяющие привычные для людей положения, – во всех этих случаях против властелина может выступить кто-то, кто провозгласит своей целью борьбу за восстановление религии в её первозданной чистоте. И если ещё при этом люди, идущие за ним, получат какие-то блага в начале этой борьбы, – не без реализма замечает аль-Маварди, – то успех восставших гарантирован [109]. Вот он – Божий гнев!
Предупреждает аль-Маварди и против людей, которые приближены к власти и вдруг обогатились. Они будут стремиться к тому, чтобы воцариться на месте властелина, чтобы своё экономическое господство закрепить господством политическим.
Естественно, и несправедливость может привести к восстанию, успех которому гарантирован, если выступающие против власти многочисленны, храбры и самоотверженны и ими руководит человек, который обладает благородным происхождением или разумом и отвагой [110].
Мы видим, что несправедливость постоянно всплывает в качестве угрозы самому существованию державы. Но категория эта достаточно абстрактна в трактовке многих мыслителей Средневековья. Пожалуй, наиболее интересное толкование несправедливости как понятия экономического обнаруживается у Ибн-аль-Азрака в его «Чудесах на пути, или Природе владычества», когда он излагает взгляды знаменитого историка и политолога Ибн-Хальдуна [111][13].
Несправедливость – это изъятие имущества или собственности из рук собственника без всякой причины и без какой бы то ни было компенсации. Это изобретение новых налогов, которые непомерным бременем ложатся на производителей и торговцев. Это любое вмешательство со стороны государства в развивающуюся по своим собственным законам экономику, например в форме создания государственных монополий, государственной торговли и т. п.
Государство вторгается в экономическую жизнь, потому что иначе не может существовать. Деньги нужны для того, чтобы содержать государственный аппарат, наёмную армию. В них нуждаются все «государственные люди», чтобы жить в условиях роскоши и неги. Но тем самым при вмешательстве власти в экономику происходит уничтожение той основы, без которой государство существовать не может.
Послушаем самого Ибн-Хальдуна, чьи слова звучат как-то по-современному, хотя и написаны в конце XIV века «Множатся траты и растут расходы власти и государственных людей, а затем это охватывает и всех жителей столицы. Это приводит к увеличению выплат войску и жалованья государственным людям. Умножается расточительство и распространяется среди подданных, ибо люди следуют религии своих владык и их привычкам. Власть видит роскошь в столице и считает, что все люди живут в благополучии.
Она нуждается в расходах на самоё себя, на содержание войска. Посему она прибегает к введению налогов на товары, продаваемые на рынках, чтобы увеличить сборы в казну.
Роскошь увеличивается, и податей уже не хватает, и государство начинает чинить несправедливость и насилие над теми подданными, что под его дланью, и тянется к деньгам подданных, чтобы изъять их, будь то в форме подати или занятия торговлей, а то и простого изъятия имущества, что бывает в некоторых случаях» [113].
Правящий режим погружается в обостряющийся кризис, в ходе которого взаимно усиливаются деструктивные факторы. Увеличивающиеся налоги отнимают у людей всякую надежду на лучшую жизнь, и они забрасывают производительную деятельность. Но растущие расходы государства требуют увеличения поступлений в казну. Для изъятия податей привлекается сила армии, которая начинает играть возрастающую роль, порой даже растёт численно, и для которой требуются возрастающие суммы денег. Однако деньги неоткуда взять, и в армии зреет недовольство, войско норовит заменить властелина на более сговорчивого. Тот, понимая опасность, задабривает войско новыми выплатами, что приводит к новому росту потребности в средствах. Придумываются новые вещи, призванные принести деньги в казну. Например, начинается контроль международной торговли: у купцов, прибывающих в страну, по ценам, устанавливаемым государством, скупаются товары, чтобы затем их продать населению по ценам более высоким. Но купцы перестают приезжать в страну, не видя для себя выгоды в такой «торговле». Начинается товарный голод, вызванный как падением активности местных производителей, так и оттоком иностранного капитала. Растёт недовольство во всех слоях общества. Восстаёт население удалённых от столицы провинций. На ослабленную державу покушаются внешние враги. Опять властелин обращается к армии. И так далее…
Конец державы близок. «И если захочет кто-то вырвать государство из рук владеющих им, – заключает Ибн-Хальдун, – то сделает это, а нет, так останется оно, исчезая, пока не пропадёт, подобно огню в светильнике, когда кончается масло и гаснет светильник» [114].
Как сохранить державу? Не делать всего того, что у Ибн-Хальдуна охватывается понятием «несправедливость». Если получится…
Беречь тайну
Сокровенное – кровь, сокрытая под покровами
Необходимость сохранения тайны проиллюстрирована в Коране, в истории об Иосифе-Юсуфе. На неё ссылаются в соответствующих разделах едва ли не все авторы «зерцал» [115]. Иосиф обратился к Иакову (Йакубу): «Отец мой, я видел (во сне. – А. И.) одиннадцать звёзд, и Солнце, и Луну, – я видел их мне поклонившимися». Отец сразу истолковал этот сон как знамение великой будущности Иосифа: «И так изберёт тебя твой Господь, и научит тебя толкованию событий, и завершит Свою милость над тобой и над родом Йакуба…» Так потом в конце концов и случилось. Иосиф сделал политическую карьеру – стал визирем.
Но в то утро отец предупредил Иосифа: «О сынок, не рассказывай своего видения твоим братьям, они замыслят против тебя хитрость». Иосиф не исполнил отцовского совета, и братья из зависти сначала вознамерились его убить, а потом оставили в заброшенном колодце, где Иосифа, к счастью, обнаружили проезжавшие мимо купцы (12:4 и сл.).
Традиционалистский и всеми цитируемый авторитет в этой в области – и Пророк, который предупреждал: «Прибегайте к сохранению тайны, если хотите исполнения ваших нужд. Ведь завидуют всякому, обладающему каким-то благом» [116]. (В утверждении о зависти – перекличка с коранической историей об Иосифе.) Ещё одна максима, проводимая практически всеми «зерцалами», принадлежит Праведному халифу Али: «Твой секрет – у тебя в плену. А расскажешь о нём – сам станешь его пленником» [117].
Метафора пленения – запирания – сохранения здесь крайне характерна. Видна она в широко цитируемом высказывании Праведного халифа Омара: «Сердца́ – хранилища, губы – замки, языки – ключи. Так пусть каждый человек хранит ключ от своей тайны» [118]. Грудь благородного человека – могила для тайн [119]. Сердце визиря – могила для секретов властелина [120]. Разумный должен буквально хоронить свои взгляды [121].
Все тот же метафорический ряд прослеживается и в сравнении секрета как чего-то сокровенного (со-кров-енного) с кровью, «Твой секрет – твоя кровь. Не давай ему течь по чужим венам. Разгласишь тайну – прольешь собственную кровь» [122]. В последнем случае видны рудименты магических верований и практик. У многих народов считалось, что если кто-то заполучит часть тела человека (например, ногти или волосы, уж тем более – кровь), то может установить своё господство над ним. Поэтому рекомендовалось закапывать или прятать в любое недоступное место эти отторгнутые части человеческого тела.
Сохранение тайны – всеобщее требование, которое касается как властелина, так и любого другого участника политического действия, да и просто каждого человека. «Знай, что сохранение тайны – мудрое правило, следование которому похвально у всех людей, оно обязательно для властелинов, предписано для визирей, собеседников властителей и всех державных людей» [123].
Само собой, не пристало властелину разглашать свои тайны. Об этом, собственно, весь этот подраздел. Но наказуемо, причём жесточайшим образом, и разглашение приближёнными тайн властелина. Распространение государевых секретов придворными рассматривается всеми авторами поучений как одно из трёх (или четырёх) наитягчайших государственных преступлений: покушение на женщин из гарема властелина, нанесение вреда его державе, и – разглашение его секретов [124][14].
Что касается конкретных предметов или сведений, которые должны держаться в секрете, то они достаточно многочисленны. Это – всё то, распространение сведений о чём может принести вред властелину и пользу его противникам. Например, никому не должны быть известны замыслы и планы властелина, те хитрости, которые он замышляет против своих противников. «Нет ничего более успешного в осуществлении хитростей и более способствующего использованию удобных случаев, чем сохранение тайны» [125]. Из этой же области и следующее соображение. «Если ты свои дела держишь в секрете, то, когда они идут не так, как ты задумал, ты сохранишь свою репутацию и уважение людей к себе. А если они идут так, как тебе хотелось, то можешь о них рассказать – после их осуществления» [126].
Ещё пример. Властелин должен в тайне держать размеры своего состояния – так, чтобы о нём не знали ни его дети, ни войско, ни чиновники. Ведь если оно небольшое, властелина станут презирать. Если же оно велико, то расходы владыки на них покажутся им небольшими, и они станут добиваться большего, чем он им определил [127].
Особым предметом сохранения тайны является место ночного или дневного сна владыки. Ведь враги «только и ждут, когда ослабится его внимание, а охрана потеряет чуткость». Рассказывают, что персидские цари имели по сорок постелей в разных местах, и никто никогда не знал, где царь проведёт будущую ночь; готовились все постели. А случалось, царь не спал ни в одной, а проводил ночь в дрёме, сидя на жёсткой скамейке и подложив руку под голову [128]. Аль-Газали рекомендует властелину каждую ночь менять место сна, а в свою постель, где спал последний раз, класть кого-то другого [129]. Секретной является любая информация, которая может подсказать потенциальным убийцам властелина, как им осуществить своё чёрное дело, – маршруты его передвижения, привычки, распорядок дневных и вечерних занятий, любимые лакомства, пристрастия и т. п.
Естественно, нельзя всё засекретить. К тому же в отношении самих секретных сведений необходимо определение степени их секретности. «И знай, что тайны делятся на несколько степеней сообразно их важности. Есть такие, о которых могут знать все домочадцы и родственники, такие, что известны лишь близким друзьям и помощникам, а бывают тайны, в которые посвящены лишь двое, так что произнести их могут лишь два языка, а слышать – лишь четыре уха» [130].
И ещё одна оговорка. На разглашение тайны самим владыкой (как, впрочем, и любым хранителем собственного, а не чужого секрета) не накладывается абсолютный запрет, существуют ситуации, которые требуют посвящения в тайну других людей.
Так, отказ от обращения за советом из опасения разгласить тайну может принести больший вред, чем рассекречивание тайных сведений. Поэтому допустимо посвятить в собственную тайну того, чьего совета испрашиваешь. При этом нужно быть крайне осторожным в выборе доверенного лица. Ведь очень часто люди выдают свои собственные секреты – нечаянно проговорившись или из-за неспособности удержать язык. Ещё в большей степени это касается чужих тайн.
Вообще-то значительно труднее найти доверенного человека, которого можно посвятить в свои секреты, чем того, кому можно доверить на хранение деньги или имущество. Так происходит потому, что вред утраты денег виден сразу, а бе́ды от разглашения тайны наступают по прошествии некоторого времени. Да и слова́ могут быть «отданы» кому-то с большей лёгкостью, чем деньги или имущество, – из-за их невещественности. И чтобы застраховать себя от рассекречивания сведений при обращении за советом, нужно говорить о тайном деле не прямо и открыто, а с употреблением иносказаний и намёков, если, конечно, такую «непрямую речь» позволяет существо дела [131].
В тех ситуациях, когда просто-напросто обязательно требуется поделиться с кем-то секретом, необходимо максимально ограничить количество посвящённых. Умножение осведомлённых снижает возможность сохранения тайны. «Странная вещь происходит: чем больше хранителей у спрятанных за запорами вещей, тем надёжнее они охраняются; но не так с тайной: чем больше у неё хранителей, тем вернее она утрачивается» [132].
Аль-Маварди разъясняет, почему так получается. Во-первых, трудно предположить, что многие обладают свойствами идеального доверенного лица, которые и у одного-единственного человека обнаружить затруднительно; недаром в «зерцалах» о подобном человеке говорят, что он встречается так же редко, как птица феникс. Во-вторых, если кто-то из большого количества посвящённых в секрет людей обманет доверие и нарушит тайну, то он легко может отвергнуть обвинения, переадресовав их кому угодно. Так не может, естественно, поступить единственное доверенное лицо [133].
Аль-Маварди по этому случаю приводит чьи-то стихи:
Секреты надёжно сокроют
Лишь двое, но только не трое.
За тайной трудно уследить, если она известна многим. В этом случае она подвержена бедствию, которое аль-Муради называет «друзья друзей». «Знай, – говорит он, – что друг друга есть бедствие для секретов, так как друг рассказывает своему другу, тот своему, пока тайна не распространится». Кстати сказать, он выдвигает требование: «Не разглашай тайну твоего друга другому другу, ибо первый доверил свою тайну тебе, а не твоему другу» [134].
К тому же в дополнение к приведённым выше двум пунктам аль-Маварди в «Правилах дольнего мира и религии» указывает ещё на один важный момент. Если ты, разгласив тайну какому-то кругу лиц, и удержишь их от того, чтобы они посвятили в неё нежелательных для тебя слушателей, ты можешь не уберечься ещё от одной беды. С тобой станут обращаться надменно, высокомерно, фамильярно, т. е. приобретут над тобой власть. Вспомним здесь о тайне-крови. «Кто разгласил свою тайну, умножил претендующих на то, чтобы им повелевать». Такая зависимость тяжелее, чем рабство [135].
Феникс тайны, или Черты доверенного человека
«Коли тесно твоё сердце для собственной твоей тайны, то насколько теснее оно для неё у кого-то другого» [136]. Иными словами, трудно, практически невозможно найти человека, который сумел бы не выдать твою тайну под влиянием каких-то обстоятельств. Это нужно повторить ещё раз, потому что это – лейтмотив тех разделов «зерцал», где говорится о секретах и тайнах. Идея повторяется на разные лады.
Но искать человека, которому можно довериться, необходимо в некоторых случаях. Каков он? Он должен обладать дисциплинированным умом, сдерживающей его религиозной верой, характеризоваться безусловным благорасположением к тому, кто ему доверяет тайну, водить с ним крепкую дружбу, славиться природной скрытностью, мужественной доблестью [137]. Цитируемые авторы считают, что такой человек – все равно что птица феникс, т. е. может и не обнаружиться в реальности[15].
Естественно, доверять нельзя человеку, который этими чертами не обладает. Плюс к этому особо указывается черта потенциального предателя – стремление втереться в доверие и выведать твои тайны [138].
Кто ломится в двери доверия,
Тому не открою те двери я [139].
Аль-Маварди приводит по этому поводу прекрасный афоризм; «Не отдавай свою тайну в жёны тому, кто к ней сватается» [140].
Ведя речь об идеальном доверенном лице, нельзя не вспомнить ещё об одной его полной противоположности. Все «княжьи зерцала» едины в том, что человек (имеется в виду мужчина) ни в коем случае не должен посвящать в свои секреты женщину (или женщин). В течение семи веков, начиная с «Калилы и Димны», все утверждали, что одинаково рискуют двое – тот, кто пробует на вкус смертельный яд, и тот, кто доверяет свою тайну женщине [141].
Что касается обращения доверенного лица с тайной, которую ему доверили, то он должен её «схоронить в могиле своего сердца». Но некоторые теоретики секретности шли ещё дальше. Полемизируя со сравнением сердца доверенного лица с могилой, в которой покоится секрет, Убайд-Аллах Ибн-Тахир поэтическими средствами обосновывает идею о том, что секрет должен храниться ещё тщательнее. Ведь каждый мертвец ждет Судного дня, когда он будет воскрешён. Ибн-Тахир удачно обыгрывает арабское выражение «Судный день» – Яум ан-нашр, в котором второе слово – ан-нашр – обозначает и «воскрешение» и «распространение». Говоря иначе, если секрет хранится в «могиле», то ему суждено «восстать из мёртвых» – быть распространённым. Итак,
Секрет для меня – не покойник в могиле.
Воскреснет ведь тот, кто сражён наповал.
Секрет сохраняю —
его забываю,
не помню,
не знаю,
Как если б ни разу он в сердце моём не бывал [142].
Но это – из области поэтических преувеличений и крайностей. Были достаточно практические рекомендации относительно сохранения тайны.
Как сохранить тайну (рекомендации практические и не очень)
Самый простой, экономный и результативный способ сохранения тайны – её неразглашение. Никому её не сообщай, держи её при себе – и сохранение тайны гарантировано. «Храни при себе свою тайну и не доверяй её ни разумному, ибо он может случайно о ней обмолвиться, ни невежде, ибо он тебя предаст» [143].
Этот принцип, естественно, относится и к чужим тайнам, которые почему-то стали тебе известны. В «Греческих заветах», например, визирь говорит своему сыну (будущему министру): «Никому, как бы человек ни был к тебе близок, не выдавай никакую тайну властелина» [144].
Средневековые источники приводят ещё один, достаточно своеобразный способ ограничить количество лиц, посвящённых в какую-то тайну. Речь идёт об убийстве второстепенных исполнителей тайного дела или тех, кто в силу определённых обстоятельств познакомился с секретом, не предназначенным для его сведения.
В истории о сговоре Шахрбараза, военачальника Хосрова Парвеза, с византийским императором Гераклием (610–641) есть примечательный эпизод. После обсуждения плана, согласно которому Шахрбараз отводил свою конницу и раскрывал территорию Персии войскам Византии, Шахрбараз сказал Гераклию: «Секрет могут сохранить только два человека, не более. Этот человек лишний», – и при этом указал на переводчика. Византийский император кивнул в знак согласия (видно, переводчик был византийский), персидский военачальник вынул меч и убил толмача [145].
Modus operandi понятен и прост.
Более подробно и с большим количеством реалистических деталей излагается в «Изысканных одеяниях, или Утончённых хитростях» история создания бувейхидским правителем Адуд-ад-Давлей (978–983) фальшивого послания Иисуса Христа христианам Ближнего Востока.
Во время строительных работ на левом берегу Тигра были найдены кувшины с золотыми монетами. Они были отчеканены в эпоху христианского императора, названного в источнике Дикияносом, и на них был изображён этот царь, внемлющий Христу. Адуд-ад-Давля велел вызвать ко двору католикоса (главу христиан) Халдеи и спросил его, что вычеканено на монетах. Тот рассказал, сообщив, что один из изображённых – Иисус, а другой – некий властелин евангельских времён. Тогда Адуд-ад-Давля, у которого созрел определённый замысел, велел разыскать хорошего художника и приказал ему перенести на пергамент изображение с монеты, оставив место для текста. Когда задание было исполнено, художника поместили в тюрьму. Пришла очередь католикоса. Его бувейхидский правитель заставил написать на сирийском или греческом языке ложное предсказание, авторство которого было приписано Иисусу Христу. В нём говорилось о том, что в такое-то время (указывалось время правления Адуд-ад-Давли) должен появиться человек такого-то внешнего вида и поведения (давалось описание самого правителя), который станет управлять такими-то странами (перечислялись места, где правили Бувейхиды). Обязанностью всех христиан провозглашалось подчинение ему, взамен гарантировалось сохранение их религии, имущества, земель и детей. Осмелившимся выступить против него обещана была скорая погибель. Всем христианским царям рекомендовано было подчиниться тому человеку (т. е. Адуд-ад-Давле). «Мир вам!» – так заканчивалось фальшивое послание – предсказание Иисуса Христа. После этого и католикоса отправили в тюрьму. Потом Адуд-ад-Давля подослал к ним убийц, которые и расправились с католикосом-переводчиком и художником [146].
Трудно сказать, насколько достоверна эта история и откуда она, как и история с толмачом Гераклия, стала известна автору «Изысканных одеяний». Я уже упоминал о том, что с требованием чистой историчности к «зерцалам» подходить нельзя. Речь идёт не о соответствии фактам, а о специфической достоверности, свидетельствующей, что в определённое время (в данном случае это XIII век) были рекомендации, считавшиеся практически целесообразными.
Однако существовали менее кровавые способы сохранения тайны. Среди них – тайнопись, т. е. использование шифра и симпатических чернил. В «Греческих заветах» автор рекомендует пользоваться «записью секретов с использованием перевода твоего собственного изобретения» [147]. Это необходимо делать в том случае, если секретных сведений много и есть опасность что-то забыть или спутать. Здесь же рекомендуется постоянно просматривать эти записи. В последнем случае имеются в виду две вещи: во-первых, необходимость держать важные тайные дела постоянно в поле зрения; во-вторых, опасность забыть сам принцип «перевода». Насколько можно судить, принцип шифровки заключался в замене одних букв другими по определённой системе [148].
Существовало также довольно большое количество способов скрыть содержание послания при помощи использования симпатических чернил. Для этого использовалось кислое молоко. Послание, написанное им, нужно было посыпать горячим бумажным пеплом, чтобы буквы проявились. Если письмо было написано цинковым купоросом, на него достаточно было насыпать немного порошка купороса, и текст после этого можно было прочитать. Это письмо можно было с тем же результатом опустить в водный раствор настоя дубильного орешка. Желаемый результат давала и обратная операция – использование для написания слов настоя дубильного орешка с последующим смачиванием бумаги жидким купоросом. Если письмо написано нашатырём, виноградный уксус использовался как проявитель. Надписи, сделанные луковым соком, проявлялись, если бумагу подержать над огнём. В этом случае проступали красные буквы. Добавление небольшого количества нашатыря к луковому соку давало чёрный цвет появлявшимся на бумаге буквам, добавление бараньей жёлчи – ярко-жёлтый. Считалось, что только ночью, но не днём можно было прочесть послание, написанное жёлчью черепахи: буквы светились в темноте [149].
Наконец, один из способов сохранения тайны – умение управлять своим лицом. Неприятна и даже опасна такая ситуация, когда кто-то может проникнуть в тайны властелина без согласия последнего – прочитав что-то на его лице. Тогда «станет его тайна известна и доверенному человеку, и ненадёжному, и предателю, и верному другу».
И тут складывается достаточно парадоксальное положение. Того, кто разгласил его тайну, властелин накажет. А как быть с самим собой, если властелин выражением лица выдал собственную тайну? Поэтому замок должен быть наложен не только на язык, но и на душу, т. е. властелин должен контролировать проявления собственной психической жизни, быть невозмутимым и ровным в поведении – так, «чтобы не появлялось на его лице ни свидетельства гнева, ни проявление радости, чтобы не видны были на нём ни следы печали, ни выражение удовольствия».
Но одной только непроницаемости недостаточно. Нужно быть и хорошим притворщиком – так, чтобы властелин играл своим лицом и наблюдающий за ним думал, что он выдаёт свои чувства, когда он их скрывает, и наоборот – скрывает, когда их выдаёт. Нужно уметь выказать радость, когда тебя обуревает печаль, и опечалиться в связи с чем-то, что тебе безразлично или наполняет ликованием.
И не надо говорить, что это трудно! Одним такое лицедейство даётся легко от природы. Если кто-то не наделён от рождения способностью лицемерить (лице-мерить, т. е. отмерять на лице чётко определённую дозу эмоций), то этому можно научиться, если принять на сей счёт твёрдое решение и хорошо потренироваться. Ну а если нет ни врождённых способностей, ни желания научиться, ни решимости и сил, чтобы натренироваться, то тогда нужно держаться подальше от политики [150].
Конечно же, все эти соображения в полной мере приложимы к приближённым властелина. Придворный – притворный!
«Погибель человека сидит на кончике его языка»
Молчание как принцип поведения достойно того, чтобы ему посвятить отдельный параграф. Ни одно «зерцало» не обходилось без подборки афоризмов, в которых прославлялась польза молчаливости, воздержанности в речах, уместности высказываний. Каковы доводы в пользу молчания? Прежде всего, это то, что нас сейчас особо интересует, а именно – сохранение тайны. Если человек наложил печать на свои уста, то он не выдаст тайну, ни свою, ни чужую. Всё то, что говорилось о пользе сохранения тайны, в полной мере относится и к молчанию. Излишняя говорливость приводит к разглашению секретов, и что за этим следует – к вреду для болтуна и, возможно, кого-то ещё. В этом смысле «погибель человека сидит на кончике его языка» [151]. И ещё из этой же области: «Лучше быть косноязычным заикой, чем болтуном. Косноязычие лишает твою речь убедительности, а болтливость лишает тебя жизни» [152].
Далее, молчаливость позволяет сохранить достоинство и солидность, вернее, она является их признаком. Ведь нам трудно представить себе солидного и уважаемого человека, который болтает без умолку. И наоборот, сдержанный, молчаливый человек вызывает уважение. «Молчащий невежда сойдёт за мудреца» [153].
Необходимость и польза молчания обосновывались по-разному. Так, аль-Маварди утверждает, что потребность в молчании является общей, универсальной, а необходимость говорить – более частной: ведь нормальное состояние человека – именно молчание, говорение же требуется только в определённом количестве случаев. На сей счёт и он, и практически все авторы «зерцал» приводят убедительное для них, своего рода «статистическое», соображение. Бог создал человека с двумя ушами и одним языком (ртом), чтобы он по меньшей мере в два раза больше слушал, чем говорил. Отдельные авторы приписывают этот афоризм Платону, иные – Гиппократу [154].
Исключительно популярной была притча о том, что говорили относительно молчания величайшие цари истории.
Собрались некогда цари разных стран: Китая, Индии, Персии, Рума (Византии. – А. И.) – и сказали: «Каждый из нас должен придумать изречение, достойное того, чтобы его записали и помнили до скончания века». Властитель Китая промолвил: «Я безраздельно владею неизречённым словом, но не в моей власти вернуть то, что слетело с уст». Повелитель Индии произнёс: «Дивлюсь я тому, кто вымолвит хоть одно слово, – ведь даже если оно будет истолковано благосклонно, то не всегда принесёт пользу, а если это слово сочтут дерзким, оно ввергнет человека в пучину смерти». Царь Персии воскликнул: «Пока я молчу, я – хозяин своего слова, но стоит мне произнести его, как оно становится моим хозяином и владыкой». А царь Рума добавил: «Никогда не раскаивался я в том, что смолчал, но как часто жалел о том, что проговорился». Автор «Калилы и Димны» разъясняет мораль этой притчи: «Смысл этой притчи в том, что молчание, по мнению царей, лучше многословия, от которого не следует ожидать какой-либо выгоды и пользы. Поистине, язык – виновник всех ошибок и заблуждений!» [155][16].
Об особой популярности притчи свидетельствует, в частности, то, что она приводится через три века у аль-Маварди, а ещё через четыре столетия – у Ибн-аль-Азрака [156]. Не счесть цитирования отдельных афоризмов, приведённых в этой притче.
Естественно, рекомендованность молчания не была абсолютной, распространявшейся на все без исключения ситуации. Странно выглядел бы человек, никогда не произносящий ни слова. В этом случае легко оказаться обвинённым в глупости или высокомерии. Поэтому императив молчания дополнялся другими требованиями – говорить столько, сколько нужно, тогда, когда это необходимо, обдумывать то, что собираешься сказать, и т. п.
Пожалуй, лучшая подборка афоризмов на эту тему приведена в «Большой книге жизненных правил» Ибн-аль-Мукаффы. К ней мы и обратимся.
Не будь жадным на слова и скупым на приветствия, но не расточай перед всяким речей и не улыбайся направо и налево, ибо первое припишут высокомерию, а второе – глупости и легкомыслию.
Лучше промолчать, чем сказать неудачно, ибо одно слово, сказанное вовремя и к месту, лучше сотни слов, не достигших цели. Поспешное слово бывает часто необдуманным и ошибочным, даже если на первый взгляд кажется удачным и красноречивым.
Не хвались повсюду разумом и красноречием, храни их про запас, ибо показывать разум и красноречие там, где не подобает, – признак неразумия.
Коли ведёшь беседу, не путай шутку с серьёзным разговором, иначе подумают, что дело не так уж важно, а шутку твою не оценят.
Если хочешь, чтобы тебя почитали и любили и знатные люди, и простолюдины, то, обладая учёностью, уподобляйся скромностью невежде и, будучи красноречивым, молчаливостью превосходи косноязычного.
Презирают того, кто щедр на обещания, но скуден на их исполнение, почитают того, чьи слова не расходятся с делами.
Знай, что язык подобен обнажённому мечу в руках гнева страстей и несдержанности, побеждающих разум и всякую осмотрительность. Не давай воли языку, не то он погубит тебя. Подчини его разуму, и он станет тебе другом; если же им овладеют страсти, то он – твой злейший враг и причина всяческого несчастья.
Если сможешь подчинить себе свой язык, то он охранит тебя; если ты потеряешь над ним власть, то он станет твоим врагом [157].