В отношении брака церковь делала особый акцент на роли секса в деторождении. Благочестивых и нравственных людей поощряли использовать сексуальные практики, способствующие зачатию, и если зачатие требовало женского оргазма, то пара, которая уделяла время и внимание удовольствию обоих, выполняла Божью работу. На сексуальные позы также влияли медицинские теории. Подобно представлению о том, что правое яичко, получающее более чистую кровь, производит мужскую сперму, правая часть матки считалась более восприимчивой к мужскому семени. Так что сохранение надлежащей позы во время полового акта, когда семя естественным образом попадало на нужную сторону матки, считалось еще одним определяющим фактором для пола потенциального ребенка. А если бы пара вступила в половую связь стоя, то семя, несомненно, просто попало бы на основание матки и стекло после завершения. Само собой, секс стоя считался, таким образом, морально предосудительным занятием, но был популярен среди тех, кто вступал в незаконную связь, ибо считалось, что такая поза предотвратит нежелательную беременность. Кроме того, у господства медицинской ортодоксии было еще одно крайне негативное последствие: если женщина беременела, то считалось, что секс, приведший к зачатию, произошел по обоюдному согласию и был приятным для женщины; обвинение в изнасиловании тогда предъявить было невозможно.
Были широко распространены слова и выражения, относящиеся к сексуальной жизни, хотя были и те, кто не мог их произносить из-за своей высокой чувствительности и стыдливости. Кристофер Лэнгтон в своем руководстве 1545 года по анатомии человека заявил, что не собирается упоминать половые органы, поскольку не хочет разжигать умы «распутной молодежи». Другие печатавшиеся авторы подбирали слова с осторожностью и использовали ряд эвфемизмов, но из некоторых сплетен становится ясно, что язык улиц был куда менее сдержанным, а стихи, распространявшиеся в частных рукописях среди мужчин при дворе, часто были открыто и подчеркнуто сексуальными. Например, Томас Нэш в рукописи, которая долгое время, до 1598 года, ходила по рукам образованных джентльменов, пишет:
Мои пальцы мягко скользят вверх по пологу
И делают меня счастливым,
когда я скольжу по ступенькам
Сначала обнажить ей ноги,
затем продвинуться к коленям.
И подняться к ее любезному бедру.
(будь проклято это белье, когда я так близок)
Сорочка, быстро вверх,
чтобы я мог увидеть свою радость.
<…>
Я целую, я шлепаю, я чувствую,
я пожираю его глазами,
Но он лежит мертвым, не думая
ни о хорошем, ни о плохом.
Несчастная я, молвила она, и он не встанет?
Подойди, позволь мне потереть его рукой.
<…>
Она не останавливается,
пока не поднимает его из его обморока.
И тогда он вытягивается в ее сторону,
словно деревянный,
И направляется в ее щель, и хорошо ее пронзает;
Он тёрся, и вонзался, и пронзал ее до костей,
Проникая в нее так глубоко, как в землю за камнями.
<…>
С охами и охами она, испытывая зуд, двигает бедрами,
И туда и сюда, с легкостью кидается и скачет.
Она дергает ногами и вытягивает пятки…[51]
И хотя речь идет о встрече с проституткой, это — история обоюдного удовольствия, описанная очень подробно и ярко.
Менее литературными, хотя и столь же откровенными, были слова Энн Саймс 1586 года, когда она встала в церкви и обвинила священника мистера Лисби.
[Он] постыдно совершил со мной плотское совокупление по-разному и неоднократно, а именно дважды в одном доме повара в Трилсе на Пай-корнер, и там он дал денег служанке, чтобы она держала дверь, пока он занимал меня, а другой раз — у знака черного льва, напротив епископских ворот, и много других раз, ибо он получал удовольствие от пользования мной, и, занимая меня, вел себя скорее бесстыдно, чем обходительно.
И хотя Энн Саймс открыто и публично описывает свою сексуальную жизнь — куда более публично, чем Томас Нэш, — она использует куда менее позитивно окрашенную лексику. Все данные ею описания их половой жизни подразумевают особенную активность мужчины и пассивное участие женщины. Он «занимает», «использует» и «получает удовольствие» от нее. Какова бы ни была правда о развитии их отношений, это конкретное публичное разбирательство о сексе говорит об общественном давлении на женщин, которые вынуждены представлять свой незаконный секс как неравноправную деятельность. Поскольку эта серия сексуальных контактов была незаконной, а деторождение не было их основной целью, то взаимное сексуальное удовольствие утрачивало моральную легитимность. Здесь мы видим, как люди говорят о постыдном сексе, а история построена на слабости женщины, не способной устоять перед мужским желанием.
Представление о том, что именно женщины провоцируют незаконный секс, имело худшие последствия для женщин, чем для мужчин. Наказания, которые выносили суды, в значительной степени были направлены на женщин, а общественное порицание их поступков было более длительным и суровым. Так что в рассказе Энн можно увидеть желание защититься на общественном слушании. Ибо если в обществе в целом считалось, что оба пола получают удовольствие от секса, то также бытовало убеждение в том, что сексуальные нарушения, совершаемые женщинами, гораздо серьезнее, чем аналогичное поведение мужчин. Двойные стандарты были прочны как никогда. Мужчина, описывая свой проступок, мог хвастаться своей доблестью и сексуальным аппетитом; женщина же пыталась отыскать смягчающие обстоятельства и завуалировать элементы личного выбора в своих поступках.
По улицам гуляли различные сексуальные оскорбления. Они приводили тех, кто их произносил, в суды, из-за того, как много вреда они причиняли частной и общественной жизни. Например, «шлюха» (whore) и «блудница» (harlot) означали женщин-проституток; «клячами» (jade), «потаскухами» (strumpet) и «распутницами» (queane) обычно называли женщин, которые занимались сексом вне брака, но не обязательно за деньги; «рогоносцем» (cuckold) звали мужа неверной жены; «сводником» (bawd) называли сутенера, организующего платные сексуальные связи; «подлецом» (knave) называли безнравственного человека. Во всех этих оскорблениях в разгар конфликта и стычки использовался сексуализированный язык. В менее агрессивных спорах о сексе насмехались над теми, кто нюхает женское нижнее белье (smellsmocks), и использовали слова типа «проститутки» (trulls) и «любовницы» (Jills), которые были менее оскорбительными обозначениями проституток. Описание секса как «постельного спорта» и «обработки полей Венеры» и фраза «приятные игры» (nice play), которую мы встречали ранее, представляют собой положительный взгляд на секс, который встречается с энтузиазмом как с мужской, так и с женской стороны.
О сексе говорили самыми разными способами и в разных ситуациях. В шутках и народных балладах использовался целый ряд сленговых словечек и эвфемизмов, таких как «секретные части», «пирог», «угол», «дело», «цветок», «слива», «дыра» или «пруд» (для вагины), а также «стрела», «инструмент», «кран», «шип» или «рог» (для пениса). Многие из них продолжают бытовать и по сей день. Жриц любви можно называть не только «шлюхами», «блудницами», «проститутками» и «любовницами», но и гусынями, скумбриями и девками, а выражение «сжать кулак» означало мастурбировать, а не только ударить кого-то. Такие разговоры велись даже в довольно респектабельном и уважительном контексте. Например, «Баллада о радости» 1554 года, написанная по случаю объявления о беременности королевы Марии, включает фразу «И этот благородный цветок, который посажен, чтобы разбрасывать семя».
Но не всем было по душе широкое бытование откровенных или двусмысленных формулировок. В 1570 году Томас Брайс написал балладу, осуждающую подобную лексику, использовав тот же самый носитель — дешевый и популярный печатный балладный листок, — на котором печаталась и вызывавшая у него неодобрение литература: «Что значат рифмы, которые в таких количествах попали в каждую лавку? С распутной мелодией и грязным смыслом». Распутные мелодии с грязным смыслом действительно в изобилии встречались в дешевой печати той эпохи. Возьмем, например, балладу «Как пивовар намеревается сделать бондаря рогоносцем». Пивовар и жена бондаря застигнуты врасплох, когда бондарь рано возвращается домой. Жена прячет любовника под перевернутой бочкой и пытается скрыть шум и помешать мужу заглянуть под нее, утверждая, что туда угодила свинья. После нескольких стихов о различных типах свиней и о том, что с ними делать, которые представляют собой каламбуры о том, что свиньи сексуально ненасытные животные, которые валяются в грязи, пивовар наконец разоблачен и договаривается с бондарем о компенсации: «Пивовар должен заплатить за использование моей бочки». Баллада построена на косвенных намеках, а потому ею можно наслаждаться и в разнополой компании.
Гораздо более открыта по своему замыслу чрезвычайно популярная баллада «Эль Уоткинса» (Watkins Ale), которая упоминается во многих произведениях литературы. В значительной мере неизменная популярность баллады заключается в раскрытии истинной природы «эля Уоткинса», который через девять месяцев приводит девушку к материнству. В балладе «Прокалывание корзины» (Pinning the Basket) муж заставляет властную жену заниматься сексом, а последующие стихи обещают такой же исход для других неохочих жен. «Корзина» — это еще один эвфемизм для вагины, а смысл «введения булавки» едва ли нуждается в объяснении. Мелодия, на которую была положена баллада, была одной из главных воинских тем и подчеркивала агрессивную сексуальную победу мужа над женой.
Общественное одобрение взаимно приятного секса в браке, а также устойчивая традиция песен, шуток, рассказов и стихотворений о сексе не приводили, однако, к необузданной сексуальной активности. Доля незаконнорожденных в течение всего этого периода и по всей стране оставалась низкой. Обвинения в проституции и блуде, которые стольких довели до суда по обвинению в клевете, были действенными оскорблениями, поскольку соответствующее поведение так сильно порицалось. Лица, осужденные церковными судами за прелюбодеяние и другие сексуальные проступки, были вынуждены проходить через унизительные публичные ритуалы, неделю за неделей преклоняя колени перед всей общиной во время церковных служб в нижнем белье и с горящей свечой в руках. И это в дополнение к частым телесным наказаниям.