Карацупа прибыл в школу с опозданием, поэтому овчарки ему не досталось. Но так случилось, что стоя на посту у ворот школы, он услышал в овраге под ведущим туда мостом собачье повизгиванье. Никита с трудом убедил начальника школы взять обнаруженного там полуслепого щенка, ставшего по документам «сторожевой собакой местной отечественной породы». Понятно, пес был дворнягой, по словам Карацупы, «самым плохим щенком в школе». А когда он его выучил, «стал хорошим псом», знаменитым Индусом (кличку получил из-за темной масти). В кадровых документах на Карацупу появилась запись: «может воспитать собаку, способную идти по двенадцатичасовому следу». Стало быть, Индус мог распознать запах спустя 12 часов после его появления. Карацупа, конечно, не мог похвастаться таким нюхом, и, тем не менее, за время обучения в школе ему удалось запомнить около двухсот сорока запахов (в основном, всевозможной контрабанды). Это очень много. Обычно человек различает около ста, женщины – больше, чем мужчины. И еще он научился распознавать следы людей, имитирующих следы животных.
Я ужасно обрадовался, увидев в музее, который уже упоминал, обувь с коровьими копытами на подошвах, снятую с нарушителей границы. Увидел впервые, а читал про такое все мое пионерское детство. Помню, как зачитывался повестью Александра Авдеенко «Над Тиссой», где американский шпион переходил границу на кабаньих копытах, а потом передвигался, сидя на плечах сообщника[6].
«Наш пострел»
Евгений Иванович Рябчиков родился 25 марта 1909 года в Ярославле. Вскоре семья перебралась в Нижний Новгород, где отец служил в ОГПУ, мать – была учителем. При всем том нельзя сказать, что будущий журналист был благополучным ребенком. Едва окончив школу, сбежал из дому, примкнул к беспризорникам и отправился по стране – «зайцем» на пароходах, на крышах поездов. Но потом одумался, вернулся домой, поступил в пединститут. После его окончания в 1932 году стал ответственным редактором газеты с симптоматичным названием «Динамовец начеку». Редакция располагалась в здании краевого полпредства ОГПУ, курировал ее ответственный секретарь краевого общества «Динамо» Иннокентий Смолич, по основной должности – начальник отдела лагерей Горьковского УНКВД. Спустя два года Рябчикова перетащил в Москву Андрей Жданов, переместившийся с поста первого секретаря Горьковского (Нижегородского) крайкома партии в ЦК ВКП (б), а позже, в том же 1934 году, сменивший в Ленинграде убитого Кирова.
Как пишут, Рябчиков после переезда в Москву четыре месяца прослужил в охране Сталина, а потом вновь переквалифицировался в журналисты. Впрочем, подтверждений этому факту его биографии я не нашел, да и кем он мог там служить, разве что редактором стенгазеты.
В 1934 году Рябчиков – уже спецкорр «Комсомольской правды» и одновременно пишет для главной «Правды». «Наш пострел везде поспел!» – сказал о нем Горький, помогший ему пробиться в центральную печать после того, как тот приехал к нему из Нижнего, чтобы показать «дело Пешкова», откопанное им в архиве жандармского управления. А провел его через охрану Бухарин, направлявшийся в бывший особняк Рябушинского и пожалевший не известного ему молодого человека.
С тех пор Рябчиков проникал повсюду – участвовал в перелетах с Чкаловым, Громовым и Коккинаки, с челюскинцами, брал интервью у Циолковского и первых советских авиаконструкторов, вел репортаж о запуске одной из первых советских ракет, которую везли к старту на обычном московском трамвае.
Решив прославить пограничников, зимой 1936 года отправился на Дальний Восток, где по рекомендации маршала Блюхера оказался в Гродековском погранотряде, на одной из самых беспокойных погранзастав – «Полтавке». Каменное здание заставы постройки 1903 года, где герои этого очерка впервые друг с другом встретились, сохранилось до наших дней, хотя и без сбитого с фасада двуглавого орла (здесь при царе располагалась таможня). В 1930-е годы граница в тех местах была довольно-таки условной, никакого забора или там сигнализации и в помине не было. Из Китая приходили банды хунхузов, промышлявшие разбоем. После того, как в 1932 году в оккупированной японцами китайской Маньчжурии было создано Маньчжоу-го, справедливо именовавшееся в советских газетах «марионеточным государством», по нашу сторону границы начались столкновения японских солдат с советскими пограничниками.
«…В крутых бровях Карацупы, казалось, застыл гулкий ветер сопок и распадков. Литой подбородок придавал лицу особую строгость. Поражали глаза Карацупы – сурово-холодные, с металлическим блеском, настороженные. В первую же минуту встречи глаза его словно пробуравили меня, беспощадный взгляд изучающе скользнул по моей фигуре с головы до ног. По спине у меня побежали мурашки»[7]. Написано Евгением Рябчиковым будто по лекалам «незаменимого пособия для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей», проданного Остапом Бендером журналисту Ухудшанскому за 25 тугриков. «Он (Карацупа. – Л.С.) гнался за нарушителями в тайге и горах… пробирался по тигриным тропам в чащобе уссурийской глухомани. Погони, схватки, засады… Река (через которую переправлялись Карацупа с Индусом. – Л.С.) превратилась в бурный ревущий поток»… «Бурный поток» – так назывался пародийный «роман века» Евгения Сазонова, «душелюба и людоведа», советского аналога Козьмы Пруткова. Его печатали во времена моей молодости, в 1970-е годы, на 16-й, юмористической, полосе Литгазеты. Как ни странно, в то же время на репортажах Рябчикова учились студенты факультетов журналистики.
Что касается достоверности рябчиковских текстов, то о ней можно судить хотя бы по этой рассказанной им истории, в последующем широко растиражированной, как Карацупа – «без куртки, босой, в разорванной рубахе», сумел в одиночку задержать банду из девятерых человек, чудесным образом убедив их, будто в задержании участвовал целый отряд.
«Карацупа сделал глубокий вдох, спустил с поводка Ингуса, выхватил маузер и бросился к банде:
– Стой! Руки вверх!
Не давая опомниться бандитам, следопыт закричал:
– Загайнов, заходи справа! Козлов, Лаврентьев – слева! Остальным бойцам на месте! Окружай, Ингус! Бери, ату!
Все было так неожиданно, что бандиты заметались. Главарь, как самый опытный, тотчас юркнул в кусты, но в ту же минуту взвыл: Ингус сбил его с ног и прокусил руку… Небо и земля вдруг засверкали лунным светом: тучи разошлись и месяц взглянул на долину. Карацупа, промокший до нитки, сверкал лунным серебром и казался каким-то фантастическим существом. Он вышел к банде с поднятым маузером. И по его приказу на землю полетели кинжалы, банки с опиумом и ядом»[8].
Рябчиков не раз приводил в своих книгах эту историю, причем в последних изданиях пойманная Карацупой банда выросла до десяти человек.
Тем не менее, надо отдать ему должное, Рябчикову пришлось нелегко, ведь он на протяжении нескольких недель изучал своего героя «методом включенного наблюдения» – надел форму, получил оружие и ходил с ним в ночные наряды.
Шпион Березкин
Вообще-то Рябчиков довольно-таки скуп на подробности. Скажем, то и дело ссылается на коварные планы врагов избавиться от Карацупы: «В следопыта стреляли, на него набрасывали лассо, соблазняли драгоценностями и женщинами. Бандиты переходили границу только для того, чтобы, выследив, когда появится вблизи реки Карацупа, броситься на него и убить. Но все ухищрения и коварные замыслы рушились». С этого места хотелось бы поподробнее, но нет подробностей.
«За трехлетнюю службу при помощи собаки т. Карацупа задержал 37 шпионов, 42 контрабандиста, 52 других нарушителей границы. В боевой и политической обстановке Карацупа имеет только отличные показатели», – из наградного листа.
«Кто же они были, засланные Японией шпионы, успешно или не очень успешно действовавшие у нас в стране? Были это прежде всего русские». 40 лет спустя Карацупа в своих «Записках следопыта» констатировал этот «печальный факт» и рассказал об одном из задержанных им 37 шпионов. «Одним из самых способных и активных агентов японской разведки был некто Березкин – сын кулака, вместе с отцом сбежавший за границу. Человек, лишившийся отечества, потерял в конце концов и имя: „Сергей Березкин“ была его кличка. Он был крайне жесток к своим бывшим согражданам: если нужно было устранить свидетеля, он не останавливался ни перед чем».
Рассказы пограничника изложены, понятно, не им самим, за Карацупу всегда писали другие. Владимир Канторович в опубликованных в майском номере «Нового мира» за 1937 год «Рассказах проводника Карацупы» упоминает еще одного шпиона – «белогвардейского сынка и диверсанта. Довелось бы ему в Союзе расти, не вырос бы уродом. Отец бежал к японцам, служил у японцев в контрразведке. Мать, к труду непривычная, пошла по рукам. Сынок угодил в приют на казенное попечение. Так и вырос волчонком. В Маньчжурии комсомол под запретом. В школах хозяйничают белогвардейские сынки. Деньги, приказы, все получают от японцев».
В Маньчжурии, понятно, никакого комсомола не было. В Харбине было несколько частных гимназий, не считая казенной школы для детей неимущих эмигрантов. И в целом Харбин, состоявший в основном из русской колонии, был островком дореволюционного быта. Часть русских оставалась там с дореволюционных времен (в городе с конца XIX века располагалось управление принадлежавшей России Китайско-Восточной железной дороги), часть – с Гражданской войны, из числа беглецов от советской власти.
В 1935 году СССР продал КВЖД Японии и предложил всем желающим возвратиться на родину. Предложением воспользовались десятки тысяч человек, в основном, бывших железнодорожных служащих с семьями – с тем, чтобы в большинстве своем в 1937 году отправиться в ГУЛАГ в качестве японских агентов.
Настоящие шпионы, конечно, тоже были, не могли не быть. На Токийском процессе над японскими военными преступниками (1946–1948 годы) были обнародованы документы с агентурными данными японской разведки о тропах, идущих от границы к Гродеково.