Иннокентий Кобылкин и Евлампий Переладов в Гражданскую войну вместе с армией генерала Каппеля бежали в Китай, откуда были нелегально переброшены на советскую территорию японской военной миссией в Харбине. Их судили в августе 1935 года в Иркутске. Во время процесса для всеобщего обозрения на специальных стендах были выставлены вещественные доказательства – пистолеты, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, фальшивые паспорта, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при задержании. Правда, в их деле была одна особенность – шпионами-то были настоящими, а вот контрреволюционная организация, для связи с которой они перешли границу по подложным паспортам – выдуманной. ОГПУ создала ее по примеру проведенной в 1920-е годы операции «Трест» для завлечения и поимки врагов Советской власти. Приговорили обоих, понятно, к расстрелу.
Вообще-то в шпионаже подозревали любого «нарушителя границы», а с учетом особенностей ведения в те годы следствия, говорить о доказанности вины осужденных за шпионаж не приходилось.
В 1959 году Верховный суд пересмотрел дело троих уроженцев Харбина и Благовещенска – Трофимова, Рогача и Хижина. В 1940 году их расстреляли на основе одного лишь признания, что по заданию японской военной миссии в Харбине они были переброшены на советскую территорию для теракта против командарма Штерна. Верховный суд в деле не нашел никаких тому доказательств и пришел к выводу, что виновны они лишь в незаконном въезде в СССР. Можно предположить, то были обычные контрабандисты. А тот, кого они якобы собирались убить, генерал-полковник Григорий Штерн, сам год спустя был расстрелян как шпион, только не японский, а немецкий. Признать его японским шпионом помешала, возможно, его роль в боях с японцами на озере Хасан в 1938 году, в ту ночь, когда «решили самураи перейти границу у реки». Правда, японским шпионом был признан другой участник боев на озере Хасан – командующий Особой Дальневосточной армией маршал Василий Блюхер, причастный к судьбе Карацупы. Кабы не направил он к нему Рябчикова, не было бы у того всесоюзной славы.
А вот кто по-настоящему сотрудничал с японской разведкой, так это высокопоставленный чекист, призванный с нею бороться. В одну июньскую ночь того же 1938 года на погранзаставу прибыл начальник управления НКВД по Дальнему Востоку Генрих Люшков. Сказав, что у него встреча на «той стороне» с особо важным маньчжурским агентом-нелегалом, ушел и не вернулся. Пограничники прочесывали местность до утра, решив, что его похитили японцы. Люшков же сдался маньчжурским пограничникам, был переправлен в Японию и выдал все, что знал о советской разведке, а знал он немало. И потом сотрудничал с японским военным ведомством. Кончил плохо – после того как в августе 1945 года командование Квантунской армии объявило о капитуляции, Люшков был приглашен к японскому генералу, и тот предложил ему покончить жизнь самоубийством. Люшков отказался и был застрелен Такэокой.
…Карацупу представили к ордену Красной Звезды, а дали (4 февраля 1936 года) орден выше статусом – Красного Знамени, число награжденных им по всей стране не превышало пятисот человек. Пограничников награждали часто, здравицы в их честь регулярно публиковались в газетах, звучали по радио, что не могло быть случайностью. Пропаганда имела четкую цель – воспитание любви к государству и ненависти к врагу. Главной скрепой, используемой для сплочения граждан, была война, будущая война, которую могут развязать «империалисты». Враг мог быть не только внешним, но и внутренним, выполняющим задания внешнего, например, японских империалистов.
Когда страна прикажет быть шпионом, у нас шпионом становится любой
Спустя пару лет «шпионов» ловили тысячами, они сидели в тюрьмах от Минска до Владивостока. В изданной в 1937 году брошюре «О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры» есть о некоем японском шпионе, завербовавшем в диверсионную ячейку семь человек. «Из этих семи оказались: три троцкиста, маскировавшиеся партийными билетами, один бывший деникинский офицер, один бывший царский офицер, один бывший кулак и один крупный сектант». Будто по разнарядке – особенно впечатляет «крупный сектант», «врагов народа» брали по заранее определенным категориям.
Судя по газетам тех лет, советский Дальний Восток был наводнен японскими шпионами. «Агенты маскируются под внешность жителей того района, где по заданию своих руководителей они должны проводить шпионскую работу, – писала „Правда“ 23 апреля 1937 года… – Они подслушивают и выуживают интересующие их сведения, заводят нужные им знакомства и используют болтливость отдельных советских граждан, которым по характеру их работы известны сведения, составляющие государственную тайну». Немного напоминает написанный в 1905 году Куприным рассказ о японском шпионе «Штабс-капитан Рыбников», тот тоже, еще до революции, все это проделывал «на улицах, в ресторанах, в театрах, в вагонах конок, на вокзалах».
Рябчиков публиковал свой очерк о Карацупе много раз, под разными названиями («Засада на черной тропе», «Поединок на границе» и т. п.), внося коррективы в соответствии с текущей конъюнктурой. В первой, газетной версии было и про внешних, и про внутренних врагов, в последующих – в хрущёвские времена – только про внешних. «Внутренним врагом» оказался сам Рябчиков, в 1937-м его арестовали как шпиона и направили на пять лет в места не столь отдаленные. Другому упомянутому автору рассказов о Карацупе – Владимиру Канторовичу повезло меньше, он провел на Колыме почти двадцать лет. До войны была популярна его книга: «Ты и вы», где он призывал всякого человека с 13 лет называть на «вы». После этого на «ты» перешли с ним самим. Но об этом позже, я же еще не успел рассказать о всех тех, кого ловил Карацупа. Помните, в наградном листе говорилось – «42 контрабандиста»?
Пуговица
Евгений Долматовский в 1939 году сочинил стихи о бдительном пионере, который нашел иностранную пуговицу и сразу заподозрил неладное. Эти стихи сразу стали настолько популярны, что «Коричневая пуговка» (с некоторыми поправками) превратилась в народную песню. Ее пели на мелодию песни из «Девушки с характером», по сюжету которого юная дальневосточница обнаруживает и задерживает притаившегося в сене вражеского диверсанта. Я хорошо помню эту песню, дошедшую до пионерских лагерей 1960-х.
Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,
И вдруг увидел буквы нерусские на ней.
Ребята всей гурьбою к начальнику заставы
Бегут, свернув с дороги, скорей, скорей, скорей!
Начальник заставы немедленно определил, что пуговка японская, и дело было за малым – поймать «седого незнакомца», на штанах которого не хватало пуговицы.
А пуговки-то нету от левого кармана,
А сшиты не по-русски короткие штаны,
А в глубине кармана – патроны от нагана
И карта укреплений советской стороны.
Вообще-то в СССР пуговицы были в дефиците, как и многие другие самые обыкновенные вещи. Дефицит отчасти восполнялся при помощи контрабанды… Видел в музее перламутровые пуговицы, зашитые контрабандистами в замороженную рыбу и извлеченные оттуда пограничниками.
Через границу в районе «Полтавки» из Китая незаконно ввозили швейные иголки, пряжу, ткани, красители, женские украшения, губки и даже расчески, но больше всего пуговицы. Дешевый спирт перевозили в тыквах. Наркокурьеры проносили через границу опиум. В обратном направлении, в Поднебесную, контрабандисты переправляли пушнину и золото. Во всем этом бизнесе участвовали крестьяне из приграничных селений. Амурские и уссурийские казаки знали границу не хуже пограничников, среди них издавна бытовало выражение «ходил в Китай».
Так что большинство нарушителей границы были контрабандисты. Но не только.
«Куды бечь?»
Никита Федорович Карацупа за долгие годы своей службы на границе задержал 467 нарушителей и уничтожил в боях 129 злейших врагов нашей Родины («Мой друг Никита Карацупа»).
Никита Богословский вспоминал, как, оказавшись в 1959 году на банкете за одним столом с легендарным пограничником, Марк Бернес стал восхищаться немыслимым количеством проведенных им задержаний. И услышал в ответ: «Эх, ребята, если бы вы знали, в какую сторону они бежали». Возможно, это всего лишь байка, композитор любил веселые выдумки. Но факт, что советская граница была на замке и не столько от тех, кто стремился проникнуть на нашу территорию, сколько от тех, кто желал ее покинуть.
В начале 1990-х искусствовед Вячеслав Глазычев, повстречав Карацупу на отдыхе в Сочи, спросил, откуда же взялось столько нарушителей? «И, милай, – ответил тот, – коллективизация ж была!» В этот рассказ мне верится больше, нежели в предыдущий. Конечно, Карацупа привык держать язык за зубами, но тут такое время наступило, что можно было и немного пооткровенничать.
Сплошная коллективизация на Дальнем Востоке началась несколько позже, чем в центре страны. Приграничные районы были заселены в основном зажиточными крестьянами и бывшими казаками. Им в колхозы идти не хотелось, а за отказ туда вступать угрожали раскулачиванием. Вот и бежали многие на другой берег пограничных рек. Никто не знает, сколько людей, бросив всё и рискуя жизнью, бежало в Маньчжурию от колхозов, от голода и разорения. В Гродековском районе с 1933 по 1937 год население сократилось почти в три раза. Рисковали не только свободой, жизнью тоже. Бегство за границу квалифицировалось по печально знаменитой 58-й статье как контрреволюционная деятельность с наказанием вплоть до расстрела. Возможно, вспомнив свое крестьянское детство, Карацупа им даже сочувствовал.
О том, как Карацупа стал елочной игрушкой
28 декабря 1935 года в газете «Правда» было опубликовано письмо крупного партийного деятеля Павла Постышева о праздновании Нового года вместо Рождества, запрещенного как «поповский пережиток». Не будучи в силах его искоренить, партия решила возглавить процесс и восстановить в правах рождественскую елку, превращенную в идеологически правильную – «новогоднюю», с красной пятиконечной звездой на верхушке.