Думаю, она лукавила, прекрасно же понимала ценность писем больших писателей. Видно, было в них что-то интимное.
На вопрос Ольги Васильевны Труновой, была ли она когда-либо замужем, Нина Израилевна ответила – три раза была, и вдруг заплакала и вышла из комнаты. Кого она числила своими мужьями, можно только догадываться, штампа в ее паспорте никогда не стояло. Вероятно, одним из них был Анатолий Маркуша, в конце 1950-х годов член редколлегии журнала. По словам племянника, он делал ей предложение, а она отказала. Человек совершенно героический, в войну летал на истребителе, после – летчик-испытатель, освоил около 50 типов самолетов, затем ушел в писатели.
«А вы, собственно, кто?» – спросил его «коротенький толстенький церберчик» на вахте у входа в ЦДЛ. Свидетель этого эпизода Юрий Дружников вспоминал, как Маркуша взял его за грудки и приподнял: «Если не будешь знать писателей в лицо, приклею к стене». С тех пор при его появлении тот приподнимался на цыпочки и кланялся. Обычно «церберчик» исполнял этот номер лишь перед начальством и заведующими овощебазами, посещавшими престижный писательский ресторан, куда чужих не пускали.
Анатолий Маркуша написал чуть не сто книг, по большей части детских, изданных тиражом 15 миллионов экземпляров. Их до сих пор помнят, в Сети встречаются жалобы на то, что не переиздают, и на нехватку того откровенного разговора с подростками, который Маркуша вел в своих газетных статьях. Мне удалось найти одну из них – его диалог с «девчушкой лет шестнадцати: – Ну, схожу я замуж, а не понравится – разведусь, что тут такого? – Вообще-то ничего такого… Одного только не могла учесть моя юная самоуверенная собеседница: каждый развод неизбежно увеличивает износ души. Поверьте, мне это известно не с чужих слов, а по личному, далеко не безоблачному опыту». Возможно, его опыт был связан с Ниной Каданер.
Если гадать дальше, можно предположить и другой мотив, который мог побудить ее выбросить все бумаги как никому не нужный хлам. Вот, перебирая их, она натыкается на манизеровский эскиз. И дурная мысль нейдет из головы: и это все, и только это, все остальное никому не нужно, ведь если что и останется от меня, то эта бронзовая девушка, вечно молодая, а я и сейчас, и тем более после моего ухода никому не буду интересна. Нину Каданер похоронили в ее 81-й день ее рождения, 17 декабря 2001 года.
…Так и вижу, как стоит она на «Площади Революции» в ожидании поезда, смотрит на себя молодую в бронзе, на отражение собственной старости в зеркале туфельки, и негодует. «Встала тут и живешь вместо меня, теперь не ты – моя копия, а я – твоя. И если кто-то когда-то узнает о моем существовании, то только в связи с тобой».
Глава 7«Матрос Железняк – партизан»
«В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом,
Заросшим бурьяном,
Матрос Железняк – партизан».
«Герой погиб. В его честь и память сложена песня, которую поет народ нашей страны».
«Он был очень красивый человек, Железняков, светлой масти, утонченный, я бы сказал – в полете».
При виде революционного матроса на «Площади Революции», увешанного крест-накрест пулеметными лентами, у советского человека могла возникнуть одна лишь стойкая ассоциация. Сызмальства проходя мимо, я всегда думал, что это матрос Железняк-партизан. Ну тот, который лежит под курганом, заросшим бурьяном, а до того шел на Одессу, а вышел к Херсону, а еще раньше разогнал Учредительное собрание, пошутив напоследок, дескать, караул устал. Последний его подвиг хорошо известен и постсоветским поколениям, им время от времени пугают нынешних парламентариев.
Вообще-то фамилия матроса была не Железняк, а Железняков. И не выходил он ни к какому Херсону, да и партизаном не был, хотя это написано на его могиле, а могила та – в Москве, на Ваганьковском кладбище, так что и ни под каким курганом он не лежит.
И на «Площади Революции» не он, хотя и похож. Пусть и не до такой степени похож, как памятник в подмосковном Ногинске – городе, где Анатолий Железняков в юности недолгое время трудился учеником аптекаря на морозовской мануфактуре и откуда был изгнан самим Арсением Морозовым.
Его имя носят 20 улиц в разных уголках нашей бывшей родины и пять пароходов, на одном из которых снимался знаменитый «Полосатый рейс». В шести городах стоят ему памятники, однотипные бюсты, в основном. Один из них – в парке подмосковного Долгопрудного, неподалеку от села Федоскино, где Железняков родился. Памятник первоначально стоял не там, а на куда более видном месте – на Дмитровке, у поворота на Долгопрудный. В 1990-е его убрали с глаз подальше, кому он нужен. А закладывали торжественно – в год сорокалетия Великого Октября, 3 ноября 1957 года. Церемония сопровождалась митингом, у гранитного камня стоял почетный караул из пионеров, с грузовика-трибуны произносила речь вдова Железнякова – Елена Винда. Правда, тогда она еще не была официально признана вдовой, суд по ее заявлению установил этот «юридический факт» чуть позже.
Елена Винда-Железнякова (на эту фамилию ей выдали паспорт в 1960 году) была рядом с Железняковым в далеком 1919 году, но в семье матроса его женой считали другую женщину, Любовь Альтшуль. Соперница нашла ее в конце 1950-х и упросила пойти в суд засвидетельствовать свою победу. У тебя-то шансов нет, – уговаривала она, – ты что, Люба, не понимаешь, что советский суд никогда не признает еврейку женой героя Октября? Люба все понимала, она многое прошла за минувшие годы – и Соловки, и ссылку. Она давно уже не была той отчаянной анархисткой, которая летом 1917 года на свидании в «Крестах» передала возлюбленному браунинг, с которым Железняков сбежал из тюрьмы. Да и матрос Железняк был анархистом, а никаким не большевиком, как считалось, так что и тут нам врали.
С оружием в руке стоит на постаменте и тот, похожий на Железняка, что на «Площади Революции», правда, не с браунингом, а с наганом, ручка которого блестит от прикосновений пассажиров. Наган несколько раз крали, в руку матроса клали новый, по такому случаю специально отлитый.
В легендах ставший как туман, реальный матрос Железняк растворился в стихах и песнях, картинах и, наконец, в важнейшем из искусств – кино, от популярнейшей в свое время «Трилогии о Максиме» до новейшего сериала «Троцкий».
«Троцкий» – так назывался корабль, на котором служил Алексей Никитенко, тот, кто курсантом позировал Матвею Манизеру, ваявшему фигуру матроса для московского метро. Понятно, корабль недолго так назывался, и «Троцкий», после высылки из СССР носителя этого имени, был переименован в «Красный Восток».
О «короткой, но яркой» жизни матроса Железняка создано несколько произведений в духе соцреализма. Одно из первых – пламенный очерк певца Гражданской войны Всеволода Вишневского[10]. Того самого, кто участвовал в травле Булгакова и выведен тем в «Мастере и Маргарите» как Мстислав Лаврович, помните, он еще предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине? Впрочем, в советское время он был больше известен как автор «Оптимистической трагедии» и сценария фильма «Мы из Кронштадта», популярность которого была сопоставима с «Чапаевым». Были еще повесть и роман[11] менее значительных авторов, сплошь апологетические, а какими еще они могли быть в советское время. В постсоветское, правда, были и иные, с противоположным знаком, но они прошли незамеченными. Одна из последних – написана Платоном Обуховым, автором шпионских романов («В объятьях паука», «Брызги крови») и персонажем реальных шпионских сюжетов. Его недавний очерк о матросе-партизане, вероятно, написан в тюрьме, куда автор попал за шпионаж в пользу Англии, или же, после признания невменяемым, с диагнозом «вялотекущая шизофрения» – в психбольнице.[12]
И еще один человек написал о нем книгу – Юрий Альтшуль, знакомый мне доцент юридического института, представьте, сын матроса Железняка (так, во всяком случае, он полагал) и той самой Любови Альтшуль[13]. В середине 1990-х, за два года до ухода из жизни, он издал ее скромным тиражом, за свой счет. Человек удивительной судьбы – детство вместе с матерью провел в Соловецком лагере, юность – на войне, где проявил себя совершенно героически. Книгу, где он открыл миру тайну своего рождения и выдвинул свою версию гибели отца, я нашел не сразу. Ее не оказалось ни в Ленинке, ни в Исторической библиотеке – после долгих поисков выяснилось, что в каталоге последней книга есть, а на полках – нет, пропала. Пришлось просить помощи в соцсетях, и благодаря френдам, книга обнаружилась в подмосковной Балашихе.
Немного о Железнякове нашлось в трудах историков и прежде всего у Ярослава Леонтьева[14]. «Принято считать, – пишет он, – что 1917 год разделил страну на „белых“ и „красных“. Но это не совсем точно. „Красный поток“, смывший старую Россию, состоял из многочисленных „рек“, „ручьев“ и „течений“ различных оттенков – от бледно-розовых до кроваво-красных и багрово-черных». Но какую бы важную лепту ни внесли в события Октября анархисты, это в советское время замалчивалось. В фокусе исторической науки долго были только красные военачальники, да и то одни и те же, а в постсоветское – в основном белые, – такое объяснение отсутствию трудов о Железнякове дал мне другой историк – Владимир Булдаков.
Первый поход в архив меня разочаровал – в электронных каталогах Государственного архива РФ (бывшего архива Октябрьской революции) имя одного из ее главных персонажей промелькнуло лишь пару раз. Потом, правда, кое-что обнаружилось. И не могло не обнаружиться – Анатолий Железняков обладал удивительной способностью оказываться на главных перекрестках истории. Ему принадлежала ключевая роль в эпизоде, толкнувшем анархистов затеять в Петрограде знаменитые «июльские дни» 1917 года, когда чуть было – прежде времени – не свергли Временное правительство. Благодаря ему Октябрьская революция (или переворот, как хотите) могла случиться в июле. Да и последующие два года его 24-летней жизни вместили многое – участие в штурме Зимнего и разгон по приказу большевиков «Учредиловки», и одесское подполье, и бои с войсками Краснова, Шкуро, Деникина.