Вернемся, однако, на дачу Дурново. «Это анархическое гнездо пользовалось в столице завидной популярностью и репутацией… Лысой Горы, где собирались нечистые силы, справляли шабаш ведьмы, шли оргии, устраивались заговоры, вершились темные – надо думать – кровавые дела». Это – из «Записок о революции» меньшевика Николая Суханова (Гиммера). Того самого, в чьей пятикомнатной квартире на Петроградской стороне 10 октября 1917 года состоялось «историческое заседание ЦК РСДРП (б)» для решения вопроса о вооруженном восстании.
Раз уж Суханов появился на этих страницах, упомяну, что семейная драма его родителей послужила Льву Толстому материалом для пьесы «Живой труп». В 1895 году отец Николая, не получив развода у церковных инстанций, инсценировал самоубийство и скрылся с целью дать жене возможность повторно выйти замуж. Он был дворянин из обрусевших немцев, что, возможно, учли сталинские палачи, когда в 1940 году расстреляли его сына как немецкого шпиона.
Газеты того времени писали, что анархисты резали картины (Дурново был собирателем художественных редкостей) и расстреливали люстры. Но Суханов, побывавший там самолично, пишет, что «анархисты содержали ее в полнейшем порядке… и даже прибывший на дачу Дурново прокурор Бессарабов… ничего ни страшного, ни таинственного он не обнаружил; комнаты застал в полном порядке; ничего не было ни расхищено, ни поломано». На самом деле все было не совсем так. На виденных мною фотографиях в материалах следствия (производство прокурора Петроградской судебной палаты) хотя люстры и целы, но запечатлены и взломанные шкафы, и продырявленная картина с обнаженными богинями[16]. Но не «ужас-ужас», могло быть и хуже.
Что касается «оргий», то слухи о них, скорее всего, тоже были преувеличением. «Чопорные старушки с ужасом шептали друг другу о потрясающих оргиях, – вспоминал Паустовский. – Но то были вовсе не оргии, а обыкновеннейшие пьянки, где вместо шампанского пили ханжу и закусывали ее окаменелой воблой».
Временное правительство угрожало выселить анархистов из дачи Дурново. Тогда-то для ее вооруженной защиты из Кронштадта прибыл отряд из полусотни матросов-анархистов во главе с Анатолием Железняковым.
Непосредственным поводом для нападения правительственных войск на анархистский очаг послужило то, что во время демонстрации 18 июня (1 июля) они освободили из «Крестов» шестерых своих товарищей и спрятали их на «даче». Принято считать, что «товарищи» были обвиняемыми «по политическим делам», однако газета «Русское Слово» 20 июня (3 июля) 1917 года писала, что двух из них обвиняли в шпионаже в пользу Германии, одного – в растрате и еще одного в торговле спиртом по подложным документам. Начальник арестного дома освободил их, когда вооруженные анархисты пригрозили с ним расправиться и разнести все здание. Из расположенной рядом пересыльной тюрьмы бежали 458 человек. Когда вызванные начальством казаки устроили на прилегающей Выборгской стороне облаву, большинство бежавших арестантов успели скрыться, и изловлено было всего 28 человек.
Той же ночью к даче Дурново прислали казачью сотню, укрепленную батальоном пехоты. «Во главе экспедиции против дерзкого врага стоял сам командующий округом, генерал Половцев, сменивший Корнилова, – вспоминает Суханов. – Начались переговоры, их вел министр юстиции Переверзев; но не помогло красноречие. Надежные войска двинулись внутрь дачи».
Кто же вел переговоры от имени осажденных? «Какой-то матрос», как сказано на первых страницах материалов следствия, начатого на следующий день – 19 июня судебным следователем по важнейшим делам округа Петроградского окружного суда В.Н.Середой (хранятся в Государственном архиве РФ). На последующих страницах идет список арестованных 56 мужчин и 3 женщин. Железняков значится там под первым номером. И это несмотря на то, что в списке – арестанты «Крестов», освобожденные анархистами за день до того. Причина становится понятной после того, как из других документов дела узнаешь, что «свидетели опознали в матросе Железнякове то лицо, которое вело переговоры с министром юстиции и прокурором палаты, и заявило, что они не выдадут осужденных из „Крестов“ и окажут вооруженное сопротивление». Железняков был верен своему слову, он и вправду оказал войскам вооруженное сопротивление. Один он, в ходе инцидента, единственного во время бескровного штурма.
Согласно показаниям свидетелей из числа правительственных солдат, данным следователю, они спокойно вошли в огромный сад при даче. По пути им попались трое молодых людей, спящих прямо на земле под одним одеялом – оказалось, косари. В кустах застали «барышню» (так в протоколе) с мужчиной, который при виде солдат схватился было за револьвер, но потом безропотно отдал его. Не встретив ни малейшего сопротивления, солдаты вошли в здание и стали выгонять незаконных жильцов на улицу. «…Одна из комнат, однако, оказалась запертой, – рассказывает Суханов. – При взятии ее произошла свалка, во время которой был убит анархист Аснин и ранен кронштадтский матрос Железняков».
Как потом выяснилось, ранен Железняков не был, а Аснин – и вправду убит, но убит случайно, шальной пулей. Произошло это при следующих обстоятельствах. Они оба, и еще человек пятнадцать анархистов находились в большой комнате на первом этаже, куда проникли первые солдаты. Когда солдаты приоткрыли дверь, один из них просунул винтовку в образовавшееся отверстие. Железняков схватил одной рукой дуло винтовки и потянул ее к себе, а другой – начал бросать через дверь бомбы, ни одна из которых, однако, не разорвалась. Курок солдатской винтовки был взведен, грянул выстрел, и пуля попала в сидевшего неподалеку Аснина, пробив ему легкое. Оторопев, Железняков выпустил из рук винтовку, его замешательством воспользовались солдаты и ворвались в комнату. Двое из них, допрошенные в качестве свидетелей, через окошко в тюремной камере опознали в Железнякове матроса, бросавшего бомбы. Почему бомбы не разорвались, ответ на этот вопрос дала экспертиза – «из-за несоблюдения правил метания», а у одной из них был погнут запал.
На следующий день тело убитого, обложенное льдом и накрытое черным знаменем, лежало во дворе дачи, рядом стоял почетный караул, вокруг собирался народ.
С гигантским трудом власти смогли получить труп для официального вскрытия. Охранять дачу вызвали солдат Семеновского полка. Толпа рабочих с Выборгской стороны чуть не разорвала их на части. Как записано в протоколе, «публика негодовала на солдат». Тогда один из их командиров по фамилии Ложечников произнес: «Солдаты, не уходите со своих постов и не волнуйтесь, никто вас не тронет. А вы, товарищи рабочие, не оскорбляйте товарищей солдат, так как они люди военные и делают, что им приказано». Из толпы в ответ раздались голоса: «Зачем убили анархиста, который сидел 25 лет в тюрьме?» Только после того, как Ложечников сообщил, что эти солдаты в аресте анархистов не участвовали, толпа успокоилась.
Анархист, да еще сидевший при царе, был расстрелян – так молва изобразила происшедшее. После смерти Аснин превратился в павшего героя. А кем на самом деле был этот никому до того не известный деятель?
Арестованные поначалу отказались давать показания следствию, обещав дать пояснения только депутатам Петроградского Совета. Ничего не попишешь, двоевластие на дворе. Так что властям пришлось оправдываться перед Петросоветом, члены которого подозревали правительственные войска в расстреле революционера. Командующий Петроградским военным округом предъявил депутатам фотографии трупа Аснина, на которых были видны уголовные татуировки. «Фотографии с трупа Аснина производят гнетущее впечатление, – писали „Известия“ 20 июня. – На спине имеется татуировка такого циничного свойства, что криминалисты говорят о полной вероятности того, что убитый долго жил в среде уголовных преступников».
Что же это за татуировки такие, «циничного свойства»? Да вот же они, на фотографиях в прокурорском досье, и их описание в «Протоколе наружного судебно-медицинского осмотра трупа Аснина» от 19 июня 1917 года. «На серединной поверхности правого предплечья имеется фигура татуировки темно-синего цвета, изображающая голую женщину,… имя „Марфуша“. На серединной поверхности левого предплечья также знак татуировки, изображающий якорь и сердце, пронзенное стрелой. На спине… фигура татуировки, изображающая половой член,… под правой лопаткой крупное слово татуировки скорописными буквами „х…“»[17].
Для выяснения личности убитого следователь обратился за содействием к представителям уголовной милиции. Выяснилось, что Шлема Аронов Аснин (так звали убитого) – никакой не матрос-анархист, как писали о нем газеты, и на флоте «мещанин Киевского уезда» никогда не служил. Все больше по тюрьмам, с тех пор как в 1900 году впервые попал под суд за кражу с взломом (последний раз осужден за разбой в 1909 году).
В предреволюционный период рост преступности в Российской империи превышал прирост населения. После русских самыми частыми обвиняемыми были евреи и поляки – но лишь в имущественных преступлениях. Скажем, евреи чаще, чем не евреи, совершали мошенничество, подлог, и гораздо реже – преступления, связанные с применением насилия. Отчасти это связано с тем, что в течение полутора столетий торговля была едва ли не единственным дозволенным им занятием, отчасти – характерным для евреев умеренности в потреблении спиртных напитков. Так что Шлема Аснин был не вполне типичным представителем преступного мира.
В кармане Аснина (протокол осмотра от 20 июня 1917 года) обнаружилось письмо из Усолья Иркутской губернии, адресованное Симе и Косте и подписанное «Ваш друг И.Кохан». Сима – это Шлема, кто такой Костя, не знаю. «Друг И.Кохан» сообщал им, что сидит за разбой и хотел бы приехать, да не может, ему осталось сидеть 3 года, но он надеется получить отпуск. Рассказывал о своих планах после созыва Учредительного собрания отправиться в Ялту вместе с некоей «летучей группой». Задавал животрепещущие вопросы: «Есть ли у вас оружие? Легко ли можно его достать? Есть ли у вас деньги н