Он случайно столкнулся с ней на Петровке, пошел следом, прошел шагов пятьдесят, та остановилась, встретив знакомую. Зара видел эту женщину в доме Лайонсов, ее звали Клавдия, она была актрисой. Придя в себя, он поздоровался с нею, и та представила его Цесарской. Разговор шел по-французски, которым владели они с Клавдией. Цесарская не знала ни английского, ни французского, а Виткин толком не говорил по-русски.
Нет, любовь не выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и не поразила сразу обоих. Тем не менее, Клавдия в тот же вечер сказала Лайонсу: «Ваш друг, инженер, повел себя так, словно увидел привидение». Во всяком случае, она решила помочь Виткину. «Внезапно я почувствовал, как рука скользнула в мою, – вспоминал Виткин. И услышал: „Я позабочусь о том, чтобы вы с ней встретились“».
Клавдия, судя по ее владению иностранными языками, явно была из «бывших». Рудольф Волтерс в своей книге пишет, что не раз встречал молодых советских женщин такого типа, лишенных из-за происхождения даже возможности получить высшее образование. «Для них существует только одна, очень слабая надежда – когда-нибудь уехать за границу… Кого только из немецких специалистов страстно не просили: „Женитесь на мне, тогда я получу немецкое гражданство, и меня должны будут выпустить из России. На границе мы разведемся – дальше я поеду одна“».
Не без помощи Клавдии у Лайонсов была организована вечеринка, созванная, чтобы представить их друг другу при более благоприятных обстоятельствах. В назначенный день Зара пришел раньше времени. Остальные гости подошли попозже. В их числе, как вспоминал впоследствии Виткин, был писатель Борис Пильняк. Вероятно, он оказался среди приглашенных, поскольку незадолго до этого, в 1931 году совершил путешествие по Америке (почти тем же маршрутом, что впоследствии Ильф и Петров). У Лайонса был самый широкий круг знакомых. Его дочь Евгения училась в одной школе со Светланой Аллилуевой, дочерью вождя.
«Ужин у Лайонса почти роскошный, – записывает в своем дневнике Елена Сергеевна Булгакова. – Жена его говорит на ломаном русском языке. Музыкальна, играла на гитаре и пела, между прочим, песенки из „Турбиных“ – по-английски…» Речь идет о другом ужине, в январе 1934 года, но Виткин вполне мог видеть у Лайонса и Булгакова.
«Несмотря на тяжелые условия жизни в Советской России, – вспоминал Виткин, – столы были накрыты деликатесами». К тому моменту он уже понимал, что тут почем. К концу 1932 года мясо уже нельзя было купить в магазине, а ведь еще недавно, как говорили ему коллеги-экспаты, иностранные инженеры, в Москве свободно продавались даже апельсины и шоколад, причем по нормальным ценам. В магазинах для иностранцев (были такие) цены были ниже, чем на рынке, но ходили слухи об их скором закрытии.
…По совету бывалых людей Памела Трэверс взяла с собой в Советскую Россию три дюжины лимонов. В советских магазинах в 1932 году их не было, и они проходили за дорогой сувенир. За один лимон писательнице дали позвонить из ленинградской гостиницы знакомому, хотя до этого, как она ни просила, уверяли, что его телефон сломан. Контакты с иностранцами (за исключением доверенных лиц) не поощрялись.
Голод 1932–1933 годов, между прочим, был косвенно связан с иностранными инженерами, приглашенными помогать проводить ускоренную индустриализацию. Для покупки оборудования и оплаты труда специалистов нужны были деньги, валюта. Одним из ее источников был зерновой экспорт. «Форсируйте вывоз хлеба вовсю! – пишет Сталин 6 августа 1930 года. – В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут». Тем не менее, урожай 1932 года был достаточным, чтобы не допустить массового голода, но потери зерна при его уборке были огромны – сказалась сплошная коллективизация, раскулачивание. Принудительное обобществление скота вызвали ответную реакцию крестьянства – массовый забой.
В СССР перебои были не только с хлебом и мясом. Однажды Зара получил письмо из США с наивным «бизнес-предложением» – открыть в Москве сеть прачечных. Когда он поделился идеей с одним из московских знакомых, тот не стал говорить о невозможности в стране частного предпринимательства, а лишь спросил: «Да где же вы возьмете мыло?» В начале 1930-х достать мыло в Москве было затруднительно. Это побудило Виткина к написанию следующих виршей.
«USSR has some hope, but no soap,
USA has no hope, but some soap», —
«в Советском Союзе есть надежда, но нет мыла, а в Штатах есть мыло, но нет надежды…» Надежда, как водится, питала юношу-идеалиста.
Гости беседовали друг с другом по углам гостиной. «Воздух ожидания пронизал комнату. Все ждали прихода Цесарской, и мощное излучение затопило комнату, стоило ей появиться на пороге. Я стоял в замешательстве, не зная, как к ней подступиться».
Сталинград, Челябинск, начало 1930– х
Эмма Цесарская была, как говорится, девушкой из высшего общества. Среди ее друзей были высокопоставленные лица, и в их числе маршал Михаил Тухачевский. Между прочим, именно с ним связан вопрос, зачем вообще нужны были американские инженеры Советскому Союзу. Маршал Тухачевский считал своей главной задачей подготовку РККА к будущей войне, которая, по его мнению, должна была стать «войной моторов». Правда, его взгляды на подготовку к будущей войне встретили сопротивление в Наркомате обороны, возглавляемом Ворошиловым, но ему все же удалось их отстоять. Военная модернизация требовала милитаризации экономики. Тухачевский планировал довести до 40 тысяч количество стоящих на вооружении в РККА танков. И это при практическом отсутствии в СССР танковых заводов.
Танковые заводы, они же тракторные. Так фирма «Альберт Кан Инк» из Детройта в апреле 1929 года получила заказ на проектирование Сталинградского тракторного завода. Альберта Кана (1869–1942) называли архитектором Детройта, он проектировал заводы Форда. Еврей-эмигрант, старше Виткина на три десятка лет, к концу 1920-х годов он сумел стать миллионером. Этот человек, имя которого у нас мало кому известно, спроектировал и оснастил оборудованием едва ли не всю советскую военную промышленность. За несколько лет фирма Кана спроектировала больше пятисот промышленных предприятий общей стоимостью в 2 миллиарда долларов, включая самолетостроительные, автомобильные и станкостроительные. Проект СТЗ был выполнен в рекордно короткие сроки.
В 1930 году в Сталинграде образовалась американская колония численностью в 370 человек. Для них построили ресторан, магазин, врачебный пункт, для них устраивали концерты и танцы под джаз. Выпускалась на английском языке газета «Искра индустрии». Строительные конструкции были изготовлены в США, перевезены в СССР и под наблюдением американских инженеров смонтированы в течение полугода. Они же помогли наладить и запустить в новых заводских корпусах доставленное из США оборудование.
Сразу после Сталинграда Кан получил следующий заказ – на проект гигантского Челябинского тракторного завода. Сотрудники его детройтского бюро начали проектирование с того, что купили трактор «Катерпиллер 60» и разобрали его на части. Побывавший на строительстве ЧТЗ американский журналист Г.Р.Кникербокер с удивлением написал в книге «Угроза красной торговли» о «планируемом выпуске 50 000 штук десятитонных 60-сильных гусеничных тракторов в год, очень сильно напоминающих танки». До сих пор у проходной ЧТЗ стоит первый выпущенный там трактор, копия американского. Правда, на заводе теперь не модно вспоминать «американский след». Да и от самого завода мало что осталось, на его территории теперь – по большей части жилой район.
В дальнейшем проекты разрабатывались филиалом фирмы Кана в Москве под названием «Госпроектстрой», в то время это было самое большое архитектурное бюро мира. Под руководством его брата Морица работали 25 американских инженеров и около 2,5 тыс. советских.
«Пышка»
Вернемся в тот летний вечер 1932 года, когда свели знакомство Виткин и Цесарская. Здесь Заре, наконец, удалось рассмотреть свою любовь вблизи. «Широкий лоб с естественными бровями, слегка несимметричный. Большие, блестящие глаза, темно-орехового цвета. Прямой, короткий нос, ноздри дрожат от нервной энергии, как у скаковой лошади. Изящно точеные губы, сильный подбородок. Круглые, светящиеся щеки, покрывавшиеся ямочками, когда она улыбалась. Блестящие, идеальные зубы. Свободное от косметики лицо сияло здоровьем. Разделенные пробором, ее богатство темно-каштановых волос было гладко причесано к затылку и свернуто в простой узел. Ее голова напоминала классическую скульптуру. Широкоплечая, с большой грудью. На ней не было ни драгоценностей, ни украшений».
Была ли она красива? Если смотреть сегодняшними глазами, Эмма была, как говорится, женщиной в теле. В Советском государстве существовала мода на здоровую крестьянскую полноту. Худоба считалась некрасивой, больше того, признаком болезни. Впрочем, на Западе в 1930-е годы тоже отошли от эталона красоты, принятого в предыдущее десятилетие – вместо женщин с угловатыми подростковыми чертами стали цениться более округлые и естественные формы. В Европе стали носить прически «под Цесарскую». Ее там знали не только по фильмам, но и по киножурналам, где она снималась в русском сарафане на сельском сходе или идущей за плугом.
По-видимому, в те годы Цесарская олицетворяла общепризнанный идеал красоты. Сексуальной в том числе. Солженицын в едва ли не единственной откровенной сцене в романе «В круге первом» пишет: «Толстые белые косы ее были обведены величественным венцом вкруг головы. Она улыбалась – и была, действительно, похожа на деревенскую бабу, но в исполнении Эммы Цесарской». Даже фамилию он ей дал в честь актрисы – Емина.
Михаил Ромм хотел снять ее в роли мопассановской «девицы Руссо» по прозвищу Пышка в своей экранизации Мопассана, ставшей одной из лучших картин того времени (1934). Были даже сделаны удачные кинопробы. По ее словам, Ромм ждал Цесарскую три месяца, но ее не отпустил с других съемок Межрабпомфильм. Роль Пышки получила молодая актриса Галина Сергеева, фигура которой была схожа с Цесарской.