Конец красивой жизни
В год отъезда Зары Цесарской запретили сниматься в совместной с Германией и Францией постановке «Братьев Карамазовых», куда ее по согласованию с советским кинематографическим начальством пригласили иностранные продюсеры, назвав единственной кандидатурой на роль Грушеньки. Запретили даже встречаться с французским репортером, пожелавшим выяснить, согласна ли она там сниматься. Эмма не могла не вспомнить обещание Зары помочь сниматься в Голливуде и построить для нее виллу в Калифорнии, на что она, как советская патриотка, никак не могла согласиться. Так она говорила Гелбу, хотя к моменту их встречи ее патриотизм, по его словам, несколько угас.
«Как сказала мне Цесарская, ее судьба после отъезда Виткина дала веские основания сожалеть о решении не ехать в Калифорнию, – рассказывает Гелб. – По сей день она вспоминала последние слова Зары, оказавшиеся пророческими: „Будь осторожна, Эмма!“»
Тем не менее, поначалу все складывалось неплохо. Пусть красивой жизни в Голливуде не получилось, Цесарская вышла замуж за мужчину, обеспечившего ей красивую жизнь в Москве. Макс Станиславский был кадровым чекистом, служившим в экономическом управлении ОГПУ, начальник которого Георгий Прокофьев знал его по совместной службе в 12-й армии. Прокофьев – дворянин, окончивший юридический факультет Киевского университета, занимал немало руководящих должностей, был начальником Управления Беломорстроя, а в 1934 году стал заместителем наркома внутренних дел.
Они жили в четырехкомнатной квартире в Фурманном переулке, рядом с больницей Гельмгольца. Дом в стиле раннего конструктивизма был построен в 1928 году на личные средства членов ЖСК «Основа», одного из первых московских жилищных кооперативов. Спустя 10 лет большинство «застройщиков» были репрессированы.
Квартира была обставлена куда лучше, нежели мог себе в Москве позволить Зара Виткин, у которого, по его словам, «рабочий стол, три стула и моя кровать были единственной мебелью». Помимо квартиры, у них была служебная дача в Малаховке, рядом с дачей Михаила Кольцова. «Однажды, попав домой к Станиславскому, я был поражен невиданно роскошной обстановкой – мебелью, хрусталем», – пишет Михаил Шрейдер в своих мемуарах «НКВД изнутри. Записки чекиста». По его мнению, все это не могло быть приобретено на одну зарплату. Шрейдер объясняет увиденный достаток тем, что Буланов, непосредственный начальник Станиславского, был в особой чести у Ягоды и «хозяйничал в кладовых ОГПУ, где хранились ценности, изъятые у спекулянтов и валютчиков. Часть этих ценностей он раздавал ближайшим своим холуям вроде Макса Станиславского».
Шрейдер мог знать обо всем этом не понаслышке, ему поручалось расследовать хищения в органах ВЧКОГПУ, он разоблачал, так сказать, оборотней в погонах. И оставил после себя уникальные воспоминания, ведь ни один другой чекист из выживших, покрупнее Шрейдера (Судоплатов, Орлов и другие), не решились на описание своей жизни в «органах». В его мемуарах есть рассказ о том, как сотрудники отделения по борьбе с контрабандой Ю. и Ф. привезли Буланову какие-то посылки с контрабандными вещами для высшего начальства и Буланов тут же повесил им на грудь знаки «Почетный чекист».
Павел Буланов – человек известный. Это он зимой 1929 года руководил секретным вывозом находившегося в ссылке в Алма-Ате Л.Д.Троцкого в Одессу и депортацией его на пароходе «Ильич» в Турцию. И о его нечистоплотности тоже известно. О том, что он занимался распределением между руководителями НКВД конфискованных ценностей, узнал Сталин – и якобы распорядился исключить его из партии как «идейно чуждый элемент». Тем не менее, осудили его совсем за другое, он в качестве одного из обвиняемых на Третьем московском процессе был признан виновным в попытке отравить Ежова, назначенного на место его покровителя Ягоды.
Впрочем, Цесарская незадолго до ухода рассказывала Арону Бернштейну, что они с мужем жили скромно, ходили в магазины за продуктами, в то время как «многие пользовались услугами распределителя»[48]. Правда, при Ежове ввели «особые книжки с талонами, по которым мы могли получать продукты».
Как все обстояло на самом деле, трудно сказать. Опубликована запись куда более откровенных воспоминаний жены другого чекиста – Сергея Миронова, комиссара государственной безопасности 3 ранга (звание, приравненное к комкору), сделанные незадолго до ее смерти в 1981 году. Агнесса Ивановна Миронова-Король: «У нас было несколько человек обслуги. Мария Николаевна – она нам стряпала и всюду с нами ездила, как член семьи, я без нее не могла; Ирина – она нам приносила паек и все, что положено из специальных магазинов и столовых; горничная, которая убирала и подавала к столу; прачка, которая стирала и гладила и помогала другим, когда не было стирки»[49].
В 1932 году Макс Станиславский получил назначение на должность помощника (по-тогдашнему заместителя) начальника Главного управления пожарной охраны ОГПУ-НКВД СССР. В 1935 году ему присвоили капитана госбезопасности – высокое звание, введенное для начальствующего состава НКВД и приравненное к полковнику РККА. В том же году Эмма родила сына и стала Заслуженной артисткой РСФСР.
Январь 1935 года, Большой театр, торжественное заседание в честь пятнадцатилетия советской кинематографии. Из всех искусств кино по-прежнему считалось важнейшим. Организовавший юбилей руководитель Государственного управления кинематографии Борис Шумяцкий вынашивал амбициозные планы – создать советский Голливуд. Киногород предполагалось построить в Крыму, около Байдарских ворот, за четыре года. Своим присутствием юбилей почтил сам вождь с ближайшими соратниками.
Цесарская сидит в первом ряду, у ее кресла на минуту задерживается маршал Тухачевский, с которым она неделю назад играла в бильярд на даче. «Тухачевский – аристократ голубой крови, всегда весел, всегда в кругу дам», – так три года спустя говорила о нем в своих показаниях следователю жена другого впоследствии репрессированного маршала Галина Егорова.
Когда секретарь ЦИК Авель Енукидзе произнес ее фамилию, в зале раздались аплодисменты. Сталин в левой ложе бенуара лично сдвинул ладоши и, по свидетельству Шумяцкого, сказал: «Какая Цесарская красивая!»
Авель Енукидзе, известный любитель прекрасного пола, лично включил Галину Сергееву (ту, которая в «Пышке») в список актеров, удостоенных почетных званий. «У этой артистки, – объяснил он свое решение, – очень выразительные большие… глаза». И Сергеева в двадцать лет стала «Заслуженной артисткой» – Раневская, как мы помним, удостоилась этого звания на несколько лет позже.
Цесарской было известно, что Сталин смотрел «Тихий Дон» два раза. В 1937 году она оказалась совсем рядом с вождем, на правительственной трибуне на авиационном празднике в Тушино. Пролетали самолеты строем, изображающим слово «Сталин», воздушные шары с портретами руководителей страны. «Буквально в двух-трех шагах от меня впереди стоял Сталин во френче и знаменитой кепке с квадратным козырьком. Он показался мне глубоким стариком с помятым желтоватым лицом, пробуравленным оспинками и покрытым сетью морщин, с прищуренными беспокойными глазами… Запомнился Ворошилов, преданно ловивший каждый взгляд Сталина». В наблюдательности ей не откажешь. Она ощутила в поведении вождя «некоторую нервозность: он то улыбался, глядя в небо на парашютистов, то безразлично отворачивался в сторону и проводил по сумрачному лицу рукой с растопыренными пальцами».
В минуту расставания скажи мне: «До свидания»
«Патриотизм Эммы не слишком помог ей во время ужасных событий», – пишет Майкл Гелб. События эти случились в знаковом 1937 году. 23 марта Эмма была в гостях, и туда позвонил муж: «Поезжай домой к сыну, меня срочно вызывают на доклад к Николаю Ивановичу Ежову».
Станиславский прекрасно понимал, что его ждет. За полгода до этого Генриха Ягоду сняли с должности наркома внутренних дел и, хотя еще не арестовали, уже исключили из партии. Новый нарком Ежов уже приступил к «чистке» органов от сотрудников Ягоды. В начале 1937 года, как запомнилось Цесарской, Макс сказал ее отцу: «Не могу понять, почему так бездушно и жестоко убирают наши старые кадры – чекистов ленинской выучки. На их место приходят бездарные и бессердечные люди. Это какой-то заговор карьеристов».
Не знаю, чем уж они так отличались от «чекистов ленинской выучки», но Макс Станиславский явно чувствовал приближение Большого террора. «Все мы обречены на постоянный обман, и вокруг нас все носит печать зла и даже безобразия», – писал он жене в одном из чудом сохранившихся после обыска писем, случайно попавшем в складки белья.
В тот мартовский вечер Эмма немедленно поехала домой. Ночью в дверь позвонили. Такое часто случалось в их подъезде. Как мне рассказывала жившая в том же доме Алла Гербер, уводили многих, одним из репрессированных был ее отец.
Вошли пять человек в форме НКВД и понятые. Обыск продолжался до четырех утра. Чекисты долго сидели в столовой, с интересом рассматривая фотографии из фильмов с участием Цесарской, а грамоту о присвоении звания Заслуженной артистки РСФСР забрали с собой. Квартиру опечатали.
Могли взять и ее, но не взяли. В воспоминаниях Агнессы Мироновой-Король есть рассказ о том, как ее муж-чекист баррикадировал дверь квартиры, «чтобы, когда придут брать, не застали врасплох. И вдруг он истерически разрыдался, закричал в отчаянии: „Они и жен берут! И жен берут!“» И детей, забыл он добавить. В конце концов, это случилось и с его женой, после того, как расстреляли его самого.
15 августа того года Ежов издал совсекретный приказ № 00486 «О репрессировании жен осужденных изменников родины и тех их детей старше 15-тилетнего возраста, которые являются социально-опасными и способными к совершению антисоветских действий». Дети помладше направлялись в детские дома, это не считалось репрессией.