Есть свидетельства, что еще во время съемок «Тихого Дона» писатель приезжал несколько раз на съемки в хутор Дичевск у Северного Донца и отчаянно ухаживал за Цесарской. Ходили слухи об их романе, начавшемся, возможно, тогда же.
«А ты опять сдвинешь брови, улыбнешься и скажешь: Мишка, черт, опять умолк и ни слова, ни вздоха… – писал ей из Вешенской Шолохов 6 июня 1931 года. – Малость пососет твое сердчишко гадюка-грусть и потом все легче, легче и вроде забудется, покроется дымкой расстояния и времени…» Уже в 1990-е годы литературовед Валентин Осипов разыскал четыре шолоховских письма тех далеких лет с такими обращениями к адресату: «Эммушка» или «Песнь моя», и даже (после ареста ее мужа) – «Лихо ты мое…».
В опубликованных письмах сплошные отточия, пропуски. Однако легко вообразить, что могло быть на их месте. «13 декабря 1930 года. Берлин. Хочется взять тебя за руку, тепло-тепло заглянуть под брови и спросить: Ну, Эммушка, как она жизня молодая проходит?» Через десять дней новое письмо из германской столицы: «Не хочу больше ездить по Европам – остобрыдло!.. Да, в шведском переводе „Дона“ издатель перевернул обложку – так ты ему полюбилась. С первой страницы ты смотришь на мир, положив на коромысло руки…»
…Вскоре после визита к Дукельскому некий знакомый намекнул Эмме, что судебный процесс против киностудии, уволившего ее после ареста мужа, мог бы быть успешным. Эмма подала в суд на Белгоскино и выиграла дело, ей вернули зарплату за время вынужденного прогула. Чуть позже возвратили грамоту Заслуженной артистки РСФСР и, главное, разрешили сниматься. Последнее выяснилось после телефонного звонка режиссера Константина Юдина, робким голосом поинтересовавшегося: «Эмма, вас можно снимать?» Он снял ее в «Девушке с характером», правда, не в главной роли. К тому моменту, вспоминала она годы спустя, появилось новое веяние – не снимать «слишком красивых женщин». Под ними она, вероятно, имела в виду тип «деревенских красавиц». Отныне они были обречены играть председательниц колхоза и партийных работниц: «выдающийся» бюст годился лишь для того, чтобы вешать на него ордена. В картине Юдина Цесарская сыграла энергичную командирскую жену, агитирующую молодежь ехать на Дальний Восток.
«Девушку с характером», ту, что на экране боролась с бюрократизмом в лице директора дальневосточного совхоза, сыграла Валентина Серова. Та самая, что чуть позже, после роли в фильме «Жди меня», стала для зрителей символом женской любви и самоотверженности. Правда, в жизни актриса постоянством не отличалась. Константину Симонову, она, по слухам, изменяла с маршалом Рокоссовским.
В «Девушке с характером» звучит ставшая потом знаменитой песня в исполнении Серовой с Цесарской.
«Идут составы дальние,
Звенят слова прощальные,
Пусть много есть широких
И солнечных дорог,
Но лучшая дорога —
В края, где дела много, —
На близкий и любимый
На Дальний Восток».
Завтра была война, и Эмма сама уехала из Москвы на Восток, хотя и не Дальний. Рассказывая об эвакуации Гелбу, со смехом вспоминала, как на вокзале в Ташкенте ее окружила толпа и стала аплодировать. На том ее слава и закончилась.
Судьба «Бремена»
В начале Второй мировой войны западные газеты гадали, куда запропал германский теплоход «Бремен», на котором, как помнит читатель, Зара Виткин прибыл в Европу.
За несколько дней до начала войны всем немецким судам было приказано вернуться в порты приписки. Либо в порты союзников, одним из которых считался Советский Союз. «В те дни в Кольский залив неожиданно зашел немецкий лайнер „Бремен“», – вскользь упомянуто о нем в мемуарах военно-морского наркома Николая Кузнецова.
В Мурманске встречали морскую знаменитость, носившую на трубе «Голубую ленту Атлантики» – знак превосходства в скорости над всеми пассажирскими судами мира. Представители наркомата иностранных дел и сотрудники германского посольства на катере добрались до теплохода. Переводил им Валентин Бережков, 23-летний матрос Тихоокеанского флота, будущий переводчик Сталина. «Мы поднялись на главную палубу, – вспоминал он годы спустя. – Капитан Аренс поблагодарил за предоставленную возможность укрыться в Мурманске, угощал пенистым мюнхенским пивом из бочонка и ароматными сосисками с квашеной капустой. Затем нам устроили экскурсию по судну. Роскошные рестораны, музыкальные салоны, курительные комнаты, плавательный бассейн, закрытые и открытые прогулочные палубы с рядами шезлонгов, площадки для спортивных игр и, наконец, со вкусом обставленные каюты со всеми удобствами – весь этот комфорт говорил об исключительной заботе о путешественниках. Но пассажиров на борту не было».
С наступлением полярной ночи «Бремен» вернулся в родной Бремерхафен. Лайнер хотели было переоборудовать в крейсер, но потом превратили в казарму, сгоревшую в марте 1941 года от неосторожного огня, а то, что осталось, пустили на металлолом.
В печати о «Бремене» советские власти ни словом ни обмолвились. Зато когда чуть позже в Кольский залив пришел американский сухогруз «Сити оф Флинт» под… немецким флагом, да еще без лоцмана и пограничного досмотра, этот случай замолчать не удалось. Судно было захвачено в Атлантике крейсером «Дойчланд» и запросто, как к себе домой, приведено в чужой порт. Радист сумел оповестить эфир, назревал международный скандал. Выход из щекотливого положения Молотову подсказал германский посол Шуленбург. Согласно Гаагской конференции 1907 года в военное время суда могли заходить в чужие гавани в случае аварии – вот и сделали вид, будто судно приведено для ремонта. Вскоре «Сити оф Флинт» покинул Мурманск и вернулся в США, а захватившие его немцы из экипажа крейсера «Дойчланд» на поезде отправились в рейх.
Возвращение
После возвращения из СССР в 1934 году Виткин создал фирму по производству строительных блоков для жилых домов, дела пошли хорошо. Женился, правда, неудачно, женат был недолго, детей не было. Все свободное время он тратил на книгу, которую закончил в марте 1938 года. Через Лайонса стал предлагать ее издателям, но никто издавать не захотел – в те годы западные интеллектуалы отвергали любую критику Сталина как «реакционную пропаганду». А это была никакая не пропаганда, а честный рассказ о столкновении мечты с реальностью, о том, как рушатся надежды и навсегда гасят в человеке огонь.
По словам Лайонса, «в последние несколько лет Зара не был тем же Виткиным, которого я знал до его отъезда в Россию», его дух был сломлен. Скончался Зара в Лос-Анджелесе 16 июня 1940 года после продолжительной и мучительной болезни. Он так и не узнал о дальнейшей судьбе Эммы и ее замужестве.
Глава 9Дело Кравченко
За свою долгую жизнь Юджин Лайонс написал три книги. Но ни одна из них, включая последнюю, изданную в 1940 году («Сталин: Царь всея Руси»), не приобрела такую известность, как книга чужая, к которой он был причастен. Как принято считать, он лишь перевел ее с русского на английский, но на самом деле переписал, так сказать, своими словами. Эта книга, вышедшая в 1946 году, сразу стала бестселлером – в одной только Америке в 1940-е годы было продано 4 миллиона экземпляров. Ее название I Chose Freedom («Я выбрал свободу») стало, говоря нынешним языком, мемом – это первое, что слышали на Западе от каждого перебежчика из соцлагеря.
Свободу выбрал Виктор Кравченко, советский инженер родом из Екатеринослава. Он родился в семье большевика-подпольщика, учился в металлургическом институте в Каменке в одно время с Брежневым и, как пишут, вроде бы даже с ним приятельствовал. Летом 1943 года его, в ту пору чиновника Совнаркома РСФСР, направили в командировку в США для закупок вооружения по лендлизу. Спустя полгода он решил стать невозвращенцем.
Так называли отказавшихся вернуться в СССР из загранкомандировок (частные поездки за границу были редчайшим исключением). С 1929 года они объявлялись Верховным судом СССР вне закона, что влекло за собой конфискацию имущества и расстрел в случае обнаружения беглеца.
Виктор Кравченко выбрал не самое удачное время для побега. Его могли в два счета экстрадировать, США и Советский Союз были союзниками, приближалась общая Победа. По сравнению с довоенными временами отношение американцев к Советскому Союзу изменилось. В том же 1944 году в Голливуде сняли «Песнь о России», историю любви американца и советской пианистки, где та разъезжала по деревне на тракторе, а потом исполняла в консерватории концерт Чайковского.
1 апреля 1944 года Кравченко приехал из Вашингтона в Нью-Йорк и сразу заявился к эмигрировавшему из СССР в 1921 году меньшевику Давиду Далину, с которым до того каким-то образом сумел познакомиться. Пребывавший в эмиграции с 1921 года, Далин в изданной в 1922 году книге «После войн и революций» предрек большевизму вырождение в бонапартистскую диктатуру, служащую интересам буржуазии. Видно, на этом они и сошлись с Кравченко. С места в карьер он поделился с ним своим намерением попросить политического убежища.
Далин, ошарашенный нежданным гостем, позвонил Юджину Лайонсу. Тот решение Кравченко не одобрил и посоветовал поскорее вернуться в Вашингтон, пока его отсутствие не заметили. Кравченко совету не последовал и в тот же день подал заявление о предоставлении политического убежища.
Лайонс знал, о чем говорил. Советский Союз немедленно потребовал выдачи беглеца. Президент Рузвельт склонялся к тому, чтобы пойти союзнику навстречу, но процедура экстрадиции нескорая, и он не дожил до ее завершения, а после – отношения с СССР разладились, и о выдаче уже больше речи не шло.
Страх
Покуда Рузвельт не умер, Кравченко семь месяцев пришлось скрываться от полиции в квартире знакомой. Жить в постоянном страхе для него было привычным. Перед войной он руководил строительством трубопрокатного комбината в Кемерове. С его приездом в город совпало проведение самого крупного политического процесса в Сибири – о взрыве метана на кемеровской шахте «Центральная», в котором обвинили 9 горных инженеров, якобы троцкистов. Отсюда – панический страх, парализовавший всех причастных к строительству. Агнесса Миронова-Король, вдова начальника Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю Сергея Миронова, вспоминала его рассказ о показаниях одного из получивших «вышку» инженеров: «все наши заявления про технику безопасности оставались без внимания, а когда взрывы произошли, нас судили за вредительство». К расстрелу были приговорены все подсудимые, правда, троим из них высшую меру заменили десятью годами лагерей, но год спустя двое из помилованных все же были расстреляны. Их всех вместе реабилитировали через 20 лет, в конце 1950-х.