Среди свидетелей со стороны Кравченко была женщина, проделавшая путь с Запада на Восток и обратно. Маргарита Бубер-Нейман – вдова немецкого коммуниста и депутата Рейхстага Гейнца Неймана, после прихода Гитлера к власти переехавшего в СССР. В 1937-м его расстреляли, ее же приговорили к пяти годам лагерей, а спустя два года из карагандинского лагеря повезли в Брест-Литовск и выдали гестапо. Она поведала суду, как на мосту через Буг проходила эта выдача: «Три человека отказались перейти мост: венгерский еврей по фамилии Блох и молодой рабочий-коммунист, приговоренный в Германии заочно к смертной казни за убийство нациста. Их силой потащили через мост». Этих двоих ждала смерть, ее же препроводили в концлагерь Равенсбрюк, где она просидела до апреля 1945 года. Так что ей, как говорится, было с чем сравнивать. Как она напишет в книге «В качестве заключенной у Сталина и Гитлера: мир во тьме», «в Равенсбруке чище, но голоднее, в Карлаге ужас скрашивала непунктуальность „карательной активности исполнителей“».
Три десятилетия спустя писатель Борис Носик, готовя книгу о процессе, встретился с представлявшим газету мэтром Матарассо. «Это был очень симпатичный человек… Я к нему приходил, и что-то он чувствовал себя нехорошо, а потом он немножко освоился и сказал мне: „Да-да, много мы говорили глупостей. Много глупостей говорилось в те времена. Но вы заметили, Борис, что я не задал ни одного вопроса Бубер-Нойман?“ Ему было стыдно. Стыдно за то вранье, которое содержалось во всех речах. Он это понимал, все это понимали».
Процесс освещался не только в мировой, но и в советской прессе. «Иуда Кравченко и его хозяева», – так назывался опубликованный в «Правде» 1 февраля 1949 года репортаж, где Константин Симонов живописал, как «отребье, предатель и выродок… паясничает в зале парижского суда». Понятно, читатель «Правды» так и не узнал, чем процесс завершился. После двухмесячного слушания 4 апреля он закончился в пользу Кравченко, в его пользу взыскано 150 тысяч франков. Правда, он просил 10 миллионов, но, главное, решением парижского суда газета Les Lettres Françaises была признана виновной в диффамации. Суд констатировал, что газета не доказала предательство Кравченко и его принадлежность к американской секретной службе (в делах такого рода презумпция виновности лежит на стороне, распространившей информацию). Тем не менее, это не помешало советским газетам написать о провале «американской провокации».
Не идиоты
Ну с советскими газетами все ясно. Но французские левые, как могли они не замечать людоедской сущности режима, который защищали? Как могли умышленно лгать, называть черное белым? А так – если факты не соответствовали их представлениям о том, как обстоят дела на «родине социализма», тем хуже для фактов. Западные интеллектуалы по большей части левые, так уж сложилось.
Не будем, однако, забывать, что только недавно завершилась война, в которой они, понятно, были на стороне Советского Союза, и Кравченко в их глазах был если не предателем, то уж во всяком случае дезертиром. К тому же нацистская пропаганда ухватилась за интервью Кравченко, опубликованное в американской печати в апреле 1944 года, его цитировал сам Геббельс, германское радио сочло побег советского чиновника к американцам началом раскола между союзниками.
Так что я бы не стал клеймить их, как сейчас принято у некоторых публицистов, «полезными идиотами». Это выражение, приписываемое то Ленину, то Радеку, обозначало тех, кто, живя в либеральных странах, оказывал моральную помощь идеям тоталитаризма. К тому же не такие уж они и идиоты, их поддержка часто неплохо оплачивалась. Разумеется, не напрямую – левые интеллектуалы получали гонорары в валюте за труды, опубликованные в стране победившего социализма, их привечали так называемые «движения за мир». Не раз высказывались подозрения, что НКВД манипулировало ими через женщин. Так вышло, у многих из них оказались русские жены или любовницы: Луи Арагон и Эльза Триоле, Ромен Роллан и Мария Кудашева, Герберт Уэллс и Мура Будберг. В том же 1949 году Фредерик Жолио-Кюри стал иностранным членом советской Академии наук, а в 1951-м – лауреатом Сталинской премии мира.
…Виктор Кравченко последующие годы жил в Нью-Йорке под именем Питера Мартина. Огромный гонорар от книги он потратил на неудачные проекты организации крестьянской бедноты в коллективные хозяйства на серебряных рудниках в Перу и Боливии, в итоге разорился. Женился, причем два его сына оставались в неведении относительно их отца. Стал страдать депрессией (писали, впал в нее, узнав о гибели родных в советских лагерях) и в 1966 году застрелился. Не все поверили официальной версии его смерти, возникли подозрения, что его убили советские агенты. Думаю, вряд ли – вероятно, на родине он был давно забыт, и к тому же, как я слышал, советские и американские спецслужбы по негласной договоренности никогда не «убирали» кого-либо на территории друг у друга.
…Что же касается нынешних властителей дум, то наличие левых убеждений они по-прежнему относят к правилам хорошего тона. «Очень многие интеллектуалы в ходе ХХ века поддерживали Сталина, Мао и Пол Пота, и никто никогда их серьезно за это не осуждал», – констатировал Мишель Уэльбек. К слову, выступавший на парижском процессе Роже Гароди в ту пору был коммунистом, а в последующем не раз менял свои взгляды – отойдя от компартии, стал набожным христианином, наконец, принял ислам и вместо пролетарского интернационализма стал проповедовать антисемитизм. Того же Пол Пота поддерживал Ноам Хомский, в свое время полагавший, что преступления «красных кхмеров» в Камбодже преувеличиваются. В этом смысле после «Дела Кравченко» мало что изменилось – всегда найдутся те, кто готов на любую правдивую информацию навесить хэштег «Вывсеврете».
Глава 10Тайна сожженной рукописи
После войны у Цесарской все вроде бы пошло на лад. В 1946 году ей удалось сняться в главной роли на Свердловской киностудии в картине «Освобожденная земля». То была большая удача, ведь началась эпоха «малокартинья». В 1946–1952 годах число фильмов, ежегодно выпускаемых на экран всеми 12-ю киностудиями СССР, снизилось с 21 до 7. И каждый из них был настолько идеологически выверенным, что места для правды почти не оставалось. Но этот фильм оказался честнее многих: 1943 год, Красная Армия выбивает немцев с Кубани, на родные пепелища возвращаются женщины, старики и дети, и односельчане выбирают председателем колхоза – прежний остался на фронте – его жену, бывшую партизанку.
«Из какой жизни снимают?»
Во время съемок Эмма подружилась с народным артистом Василием Ваниным, чья реплика в картине – «Дома и солома съедома!» – сразу пошла в народ. В конце 1940-х он позвонил актрисе и доверительно сообщил, что ему, как члену наградной комиссии, известно, она представлена к ордену Трудового Красного Знамени. Однако среди большого числа награжденных Цесарской не оказалось.
В 1947 году Борис Бабочкин хотел было сделать новый киновариант «Тихого Дона», и опять с участием Цесарской. В выборе предполагаемой исполнительницы главной роли не обошлось без автора романа. Но в «инстанциях» сочли, что новая экранизация преждевременна. Шолохов рассказал Эмме, что сам Жданов объяснил ему, почему – ему хотелось бы видеть взгляды Мелехова более прогрессивными.
В те годы, как уже говорилось, фильмов было мало, к тому же, как однажды Цесарская услышала от Ванина, «четыре режиссера снимали своих четырех жен». Это относилось и к одной из главных картин эпохи – «Кубанским казакам», где снялась супруга Пырьева Марина Ладынина, «всесоюзная свинарка». В это самое время (в 1950 год) Цесарская получала недоуменные письма зрителей, почему «Аксинья» там не снималась. Сергей Лукьянов (исполнитель главной роли) предложил ей сделать по мотивам картины концертный номер. Она ответила: «Вы хотите, чтобы на меня упал еще один кирпич?» Памятуя о прошлом, побаивалась излишнего к себе внимания.
Спустя какое-то время Шолохов был у Цесарской в гостях, когда по телевизору показывали «Кубанских казаков». И вдруг с такой силой выдернул шнур из розетки, что потом пришлось вызывать телевизионного мастера. Вероятно, его возмутили ломящиеся от изобилия столы с сельской ярмарки, чего не могло быть в тяжелое послевоенное время. Те самые столы, о которых впоследствии вспоминал Юрий Любимов: «Снимали колхозную ярмарку: горы кренделей, какие-то куклы, тысячи воздушных шаров. Ко мне старушка-крестьянка подходит и спрашивает: „А скажи, родимый, из какой это жизни снимают?“ Я ей говорю: „Из нашей, мамаша, из нашей“. А у самого на душе вдруг стало такое, что готов сквозь землю провалиться».
Вячеслав Станиславский, сын Цесарской, вспоминал, что Шолохов был у них частым гостем. Его узнавали по стуку в дверь, он никогда не звонил. Однажды Шолохов вышел оттуда очень поздно, и ожидавший его молодой шофер сказал, что к нему подходили двое, хотели «грабануть артистку» и предлагали войти в долю. На следующее утро Цесарской позвонил начальник милиции и сообщил, что ему поручено охранять ее квартиру.
В это время у нее бывали периоды депрессии, приступы страха – после ареста в 1951 году сына ее коллеги по Театру-студии киноактера, где она служила с 1945 года, и повторился в 1952-м, во время «дела врачей», когда пришли с обыском к соседу-врачу. Тем не менее, во время визита Майкла Гелба она призналась ему, что всегда думала о Сталине «как об отце» и когда в марте 1953-го объявили о смерти вождя, «плакала, как все». Одна из ее подруг еще удивилась, спрашивая, как она могла плакать по нем после всего, через что прошла.
Кто была эта подруга, мне известно, это – Марина Ладынина. Это она в день сталинских похорон стояла с сухими глазами, прикрыв их рукой, на траурной церемонии и наблюдала за скорбью других. С недоумением шепнула голосившей навзрыд подруге: «Эмма, он у тебя мужа отнял, а ты хотела, чтобы еще и сына?» Цесарская с ужасом отшатнулась.
От историка кино Евгения Марголита я узнал, что в середине 1930-х у Ладыниной, тогда актрисы МХАТа, начался роман с итальянским инженером. За связь с иностранцем ее вызв