— Хозяйка! Эй, хозяюшка! — У калитки стоял незнакомец. Эмилия стряхнула оцепенение. В последнее время на нее будто что-то находило — частенько она не слышала, когда с ней заговаривали.
Спешить ей было некуда; до вечера еще так далеко! Неторопливо подойдя к калитке, она вопросительно взглянула на незнакомца. По лицу его струился пот, костюм был весь в дорожной пыли.
— Хозяюшка, стакана воды не найдется?
Он был не из их села и, судя по виду, вообще нездешний. У него был слегка растерянный вид горожанина, случайно попавшего в деревню. Она откинула щеколду и, не оглядываясь, побрела обратно во двор, к колонке. Повернула кран; вода так и хлынула из него — напор был сильный. Струя становилась все холоднее; Эмилия сняла с гвоздя большую жестяную кружку и наполнила ее до краев. Холодные капли брызнули ей на лицо и на руки — она вздрогнула. Вода в кружке показалась ей мутной. Под нетерпеливым взглядом путника она выплеснула ее наземь и, снова наполнив кружку, протянула ему, боясь встретиться с ним глазами.
Пил он жадно, захлебываясь, словно боясь, что у него отнимут кружку. Две струйки, бежавшие у него из уголков рта, падали на грудь и текли вниз по запыленному пиджаку. Он еще раз наполнил кружку — сам.
— Вы, верно, приехали двенадцатичасовым? — спросила она.
Глубоко вздохнув, он кивнул:
— К двоюродному брату еду; это третье село отсюда. Всю ночь в общем вагоне трясся, — в голосе его звучала просьба.
— Посидите пока на скамейке, передохните; надо подкрепиться.
— А где ваша собака?
— Кабы была собака, давно бы уже лай подняла!
— Лают на чужих не все собаки, — задумчиво произнес он, зачем-то дотронувшись рукой до кадыка, — некоторых специально натаскивают, чтобы не лаяли…
Она оставила его на скамье под яблоней. Вошла в дом. Немного помедлила в сенях. Она ни чуточки не волновалась, хоть и поняла, кто этот человек и откуда взялся. Она догадалась об этом по его не успевшим отрасти волосам; его помятый костюм безнадежно вышел из моды лет пять тому назад; нитки истлели, и швы там и сям разошлись. Она вошла в кухню. Даже не взглянула на холодильник — там было пусто. Достала из кладовки банку сардин, открыла ее и выложила рыбу на тарелку. Решив, что этого недостаточно, она открыла еще и банку тушёнки — последнюю. Вспомнила, что клеенку на столе в саду загадили воробьи. Нашла свежую льняную скатерть — красивую, клетчатую. Она уж и не помнила, когда в последний раз вынимала ее из комода.
Он в благодарном молчании смотрел, как она хлопочет вокруг стола. Разгладил рукой складки на скатерти.
— По воскресеньям я не стряпаю, — застенчиво сказала она, ставя перед ним тарелку. — И хлеб у меня вчерашний…
— Это не беда, хозяйка. Давненько я не пробовал консервов.
Он торопливо, почти не прожевав, проглотил и консервы, и хлеб. Она сказала, что так нельзя, что он испортит желудок; в ответ он только отрицательно помотал головой.
— Жаль, вина у меня нет — запить нечем…
— Ничего, и вода сойдет, — улыбнулся он.
Она принесла кофе в маленьких изящных чашечках. Он вскочил:
— Зачем вы утруждаетесь, хозяюшка!
Эмилия достала из кармана платья пачку сигарет и положила на стол, рядом с чашечками.
— Спички у вас есть? — спросила она.
— И спички есть, и сигареты найдутся, но я бы взял одну у вас.
Перед тем как притронуться к сигаретам, он провел рукой по волосам — непонятно для чего. Казалось, это доставляет ему удовольствие — он закурил только после того, как еще и еще раз попытался пригладить свой «ежик».
— Сколько вам лет? — Она дала бы ему примерно тридцать пять. Возможно, он был старше, но короткие волосы молодили его. Ей было все равно, ответит он или нет, но он сказал:
— В сентябре сорок один стукнет…
— У вас есть жена?
— Было дело…
Эмилия отшвырнула окурок; долго глядела, как он тлеет в траве.
— А в машинах вы разбираетесь?
Он подозрительно, искоса взглянул на нее:
— Это еще зачем? Я с устатку ног под собой не чую — так-то, хозяйка!
Она сделала вид, что не поняла.
— Вы не могли бы проверить мотор у моей машины?
— А-а-а… вот оно что! Худо-бедно, это я могу. Инструмент найдется? — Он встал со стула. Смешной неуверенности растерявшегося горожанина как не бывало. Точным движением он отбросил сигарету в самую середину розового куста.
Едва она увидала, как он стаскивает с машины половики, ее охватила необъяснимая тревога. Она уже готова была передумать, но он потребовал ключи. С трудом овладев собой, она протянула ему связку. Ящик с инструментами был в багажнике.
— В сарае есть все, что необходимо для ремонта, — сказала она.
Не в силах справиться с нарастающим волнением, она бросилась в спальню. Она ждала. Упав ничком на кровать, зажала уши и уткнулась лицом в подушку, чтобы не закричать. И не шелохнулась до тех пор, пока снаружи не донесся нарастающий шум мотора. Ее охватила дрожь. Мотор взревел; глухой рокот волнами ворвался в дом. Эмилия отняла руки от ушей. Все-таки он добился своего! В смятении она забилась в угол кровати. Добился!
Охватив колени руками, глядя на дверь, она вся сжалась. Паул, мокрый с головы до ног, стоял на пороге.
Перевод И. Павловской.
ПЕЙЗАЖ НА СТЕНЕ(Страницы из дневника Мины П.)
Воскресенье, 6 октября 197… года
14 часов
В данный момент дела обстоят довольно-таки сносно. Фотообои — незабываемый горный пейзаж! — заняли наконец свое место на стене в гостиной; стиральная машина в ванной работает просто великолепно. Влад П. ровно 73 минуты тому назад ушел на футбольный матч. Его жена, Мина П., сидит в кресле у телевизора; время от времени по лицу ее пробегает рассеянная улыбка.
В 14 часов 02 минуты она, громко расхохотавшись, восклицает: «Какая прелесть!» — и по привычке оборачивается к другому креслу — пустому. Она все еще смеется, но уже безо всякого воодушевления, можно сказать, машинально. Затем, словно вспомнив о чем-то чрезвычайно важном, вдруг вскакивает и испуганно бежит в ванную; однако стиральная машина — ну просто чудо, а не машина! — все так же работает на полную мощность. И следить за стиркой совершенно ни к чему… Читателю, конечно же, известно, как выглядит ванная комната в стандартной девятиэтажке, не говоря уже о бытовых стиральных машинах. Описывать все это — пустая трата времени. В отличие от Мины П. мы не можем позволить себе писать о чем вздумается и как вздумается. Например, написать что-нибудь вроде: «Наконец-то купили гарнитур для гостиной. Грузчиков пришлось нанимать частным образом, но они запросили деньги вперед…» — и т. п.; написать такое для нас равносильно сознательному самоустранению. Иногда, правда, автор дает понять, что его героиня — это он сам, и даже начинает верить в эту выдуманную им самим несуразицу; но я не столь наивен. Нет, уважаемый читатель, и еще раз нет! Я принадлежу к тем писателям, которые несут ответственность за действия своих героев только в специально отведенное для этого время; все прочее меня не касается! Я не могу воспрепятствовать персонажу икс изменять жене, а персонажу игрек предаваться азартным играм, мне это попросту безразлично. И я ничем не могу помочь обманутой супруге персонажа икс, хоть она и пытается заставить меня восстановить справедливость. Как и любая инстанция, автор не имеет права вмешиваться в семейные конфликты — это вне его компетенции. Словом, я не отделение милиции и не народный суд; должен также заметить, что я не обязан, подобно магнитофонной ленте, фиксировать все, что происходит вокруг. Я, как и всякая инстанция, принимаю к сведению только то, что входит в мои полномочия. Поэтому дневник Мины П. не вызывает у меня ни малейшего интереса, я тут абсолютно ни при чем. Впрочем, ничего хорошего я в нем не нахожу, поскольку эта писанина абсолютно не соответствует моим принципам. Тем не менее я не стану отрицать его вполне самостоятельное существование, в противном случае я был бы вынужден усомниться также и в существовании самой Мины П. Ни за что, уважаемый читатель, ни за что! Давайте-ка лучше вместе подождем, пока наша героиня выйдет из ванной. В конце концов (это излюбленное выражение Мины П.), наличие конкурента вовсе не означает моей несостоятельности как писателя. Сейчас Мина П. старательно дополаскивает в ванне безупречно выстиранное белье, погружая вещь за вещью в прохладную голубоватую воду («Пользуйтесь синькой «Блуто»!»), и, тихонько напевая, аккуратно развешивает на балконе. Теперь осталось только разогреть суп; с минуты на минуту явится этот ее идиот — как всегда, с банкой маринованного шпината под мышкой, он ведь жить без него не может; вся квартира опять будет прокурена — не продохнешь…
20.VI. Наконец-то купили гарнитур для гостиной. Грузчиков пришлось нанимать частным образом, но они запросили деньги вперед, как в магазине. Они подрядились втроем доставить все в целости и сохранности; вместо грузовика у них был какой-то фургон, запряженный парой лошадей. Лошади мне понравились, особенно вороной. Вот уж не думала, что у лошади могут быть такие умные, печальные глаза! Когда приехали, то оказалось, что лифт отключен, и грузчики потребовали еще по сотне на нос. Я боялась, что Влад не согласится — при мне он никогда никому не уступает. Слава богу, он все-таки им доплатил, но я решила, что стулья буду носить сама. Тяжело; ноги у меня всегда были оч. капризные. В квартире грузчики опять невесть сколько заломили за то, чтобы собрать стенку. Тут уж Влад их просто выгнал, а когда мы остались одни, то поссорились из-за какой-то ерунды. Как глупо — поссориться именно сегодня! Сейчас он небось уж десятый сон видит — улегся в дальней комнате на раскладушке. Ну ладно, на сегодня хватит, хотя новостей куча и надо бы их все записать. Уже полночь.
21.VI (воскресенье). Утром мы проснулись одновременно и сразу же помирились. Стали распаковывать мебель. На меня накатила тошнота — из-за запаха лака, наверное. Влад обрадовался и спросил, уж не забеременела ли я. Нет, это что-то другое; а жаль! Стенку собирали до половины двенадцатого, потом он ушел