тене в гостиной, испытывая ко всему этому что-то вроде нежности.
Документальный фильм кончился, но еще несколько минут она пребывает в забытьи. Рассеянно поворачивается к окну и отмечает про себя, что погода для октября довольно-таки хорошая. В ее сознании замок XV столетия постепенно сливается с толкучим рынком; лицо нищего стирается из памяти, но негромкий голос комментатора еще звучит в ушах. Все это, вместе взятое, весьма удачно сочетается с безоблачным октябрьским небом и бельем, развешанным на балконе.
Однако мы, кажется, опережаем события. Пока что молодая особа, которая расположилась в кресле и любуется осенним небом, лишь отдаленно напоминает нашу героиню, и то если иметь в виду преимущественно физическое сходство. Нас ставит в затруднительное положение еще одно обстоятельство: все, кто по той или иной причине смотрит по телевизору документальный фильм о путешествиях, в данный момент времени в какой-то мере похожи друг на друга. Я вынужден вспомнить о различных аналогиях в литературе — некоторые из них опасны и могут завести в бог весть какие дебри…
Впрочем, для нас этот документальный фильм — всего лишь самое заурядное событие в воскресном времяпрепровождении Мины П. Обыкновенно в этот час Мина все еще полощет белье и мечтает вознаградить себя за труд чашечкой горячего кофе или капелькой вишневой наливки. С нашей точки зрения, наиболее интересны воскресные дни с капелькой вишневой наливки. Заткнув бутылку пробкой и глубоко вздохнув (наливка настоящая, крепкая!), Мина испытывает легкие угрызения совести. Причина ее раскаяния кроется не в мимолетных (и сурово осуждаемых ею!) ощущениях, вызванных каплей алкоголя, и даже не в страхе, что этак «можно скатиться на самое дно, как те, что пьют в одиночку», но в ее неприятии, осуждении и отвращении к запаху спиртного, который иногда исходит от Влада П. Итак, она чувствует себя виноватой, и, судя по всему, вина ее прямо пропорциональна количеству выпитой наливки — то есть очень, очень мала, но все же достаточна, чтобы задуматься: а всегда ли она права по отношению к Владу? Далее, как правило, следует краткий припадок нежности in absentia[16], материально воплощенный в целой веренице уменьшительно-ласкательных эпитетов, произнесенных быстрым шепотком или про себя. Затем Мина, как всегда, вновь открывает в себе истинно материнское отношение к Владу, то есть неоспоримое право казнить и миловать. Тут она снова становится суровой и неприступной и т. п.
15 часов 10 минут
Мина встает и выходит из комнаты. Из ванной доносится негромкий стук — это захлопывается дверца стенного шкафчика. Мина снова появляется в гостиной; руки у нее густо намазаны чем-то белым; глаза блуждают. Обеденный стол и стулья сейчас для нее не более чем препятствия на пути; рассеянно втирая в ладони жирную мазь, она осторожно приближается к стене с фотообоями и из-под полуопущенных век пристально всматривается в изображение горного пейзажа, словно перед ней распахнутое окно. Мина невольно делает шаг вперед, но тщетно — горы все так же далеки и недосягаемы. Она утыкается в холодный мертвый угол, и пейзаж исчезает. Мина отступает на шаг и снова видит его: справа — зеленовато-коричневые горы и деревья с белесой корой; в центре каменистое ущелье — золотистые речные валуны и опаленные дыханием осени заросли; слева на переднем плане — звенящий горный ручеек и облако пара над ним. Мина снова впадает в забытье. Руки ее движутся сами по себе, тщательно втирая мазь в ладони, постепенно замирая, и наконец мягко падают вдоль тела. Мина погружается в созерцание, уходит в пейзаж — очередная попытка подсознания, стремление к бегству. Быть может, она стоит сейчас возле ручейка, а может быть — чуть подальше, возле деревьев. Все ее существо освещено кроткой улыбкой, она вся растворяется в блаженстве, тает от счастья. Сейчас лицо Мины — это сама безмятежность, подлинное воплощение женственности; в нем не осталось и следа от угнетавших ее тоски и сомнений. Впрочем, мы заглянули в одну из квартир этого девятиэтажного панельного дома вовсе не затем, чтобы восхищаться эффектами в манере великого Рубенса — для этого существуют музеи и картинные галереи.
26.VII. Кожа на спине начинает шелушиться — я, кажется, обгорела. На пляже сплошь да рядом иностранцы. Я все время стесняюсь. Хорошо бы поменьше тратить! В поезде мы думали, что снимем комнату, а готовить я буду сама — так дешевле. Когда мы выехали из Констанцы и увидели море, Влад впал в настоящее неистовство. Ведь мы ни разу не были вместе на море! Остановились в Эфории (ну и названьице!); гуляли вокруг озера. Я-то думала, там все иначе: почему-то я была уверена, что на берегу непременно должна стоять мечеть, как в Констанце. Все время мечтала купить дыню, просто думать ни о чем другом не могла. Может, я беременна? Владу сказать не решилась. Странно, чего мне бояться? Как в тот раз, когда я вообразила, что у меня желтуха. Сняли номер в отеле — так хотел Влад. В общем, он прав: пока молоды, надо жить в свое удовольствие. Я видела, некоторые, нашего возраста, ночуют прямо в машине. Я бы ни за какие коврижки не стала спать на сиденье. Не пойму, зачем тащить сюда машину, когда можно оставить ее дома. А здесь целая куча парочек на машинах интересно, сколько они так выдержат? Как-то вечером мы видели — двое светловолосых парней в обнимку гуляют среди скал. У одного даже была борода. Какой ужас! Слава богу, оказалось, что это иностранцы. А Влад говорит, это их личное дело и никого не касается. Влад так плавает — с ума сойти можно! На днях море было спокойным, и мы качались на волнах возле буйка; вдруг он развернулся и ни с того ни с сего поплыл в открытое море! Я вышла на берег — оттуда лучше видно — и смотрела на него. Я и представить себе не могла, что он такой смелый! Я им просто горжусь! Мне хотелось крикнуть на весь пляж: «Смотрите на него, смотрите!» В какой-то момент у меня сердце ушло в пятки: а вдруг он не сможет доплыть обратно? Он ведь почти скрылся из виду, один на один с морем! Здорово перетрусила, но голова была очень ясная. А жаль, что я не из тех, которые — чуть что — впадают в панику и начинают голосить во всю мочь. Я словно оцепенела: ни закричать не могла, ни пошевелиться. И мне все казалось, что, стоит мне войти в воду, он утонет. Я была сама не своя. Даже дыхание перехватило — ну что бы я без него делала? Я и подумать об этом не могу. Когда он вышел на берег, то как-то странно посмотрел на меня. Словно ему было стыдно. А я ни слова не могла вымолвить. Но сейчас я знаю наверняка: он ждал, что я что-то ему скажу. Из-за этого мы уже два дня почти не разговариваем.
Познакомились на пляже с молодой парой — примерно одних лет с нами. Она — вульгарновата, тогда как он оч., оч. обаятельный. Они тоже из Бухареста. Он шофер, водит трайлеры; это такие длинные грузовики, похожие на железнодорожные вагоны. Если ей верить, он объездил полсвета; а она только и может, что трепаться о побрякушках и рассказывать о специальной диете для него. Наверное, страшно трудно готовить диетические блюда так, чтобы было еще и вкусно! Я чуть со смеху не лопнула от ее болтовни, но сдержалась, чтобы его не обидеть. Сказать по правде, я ей чуточку завидую… Вечером Влад пригласил их в ресторан. И — надо же! — они тоже нас пригласили, на следующий вечер. Подумать только, они во всем постарались нас перещеголять! Для меня это было страшным унижением; даже Владу стало не по себе, но он и виду не подал. Перед отъездом мы обменялись адресами. И только после этого Влад тихонько намекнул мне, что подозревает, какие делишки проворачивает этот шофер во время своих рейсов. В эту минуту он казался совсем мальчишкой. А я ответила, что ни за что на свете не согласилась бы, чтобы он жертвовал своим здоровьем ради денег. Зуд прошел, но мы истратили все.
27.VII. Забавно: входит в зал девочка-подросток — и сразу в мое кресло. Ей только-только стукнуло шестнадцать. Поменяла ей оттенок волос — из воронова крыла в темно-каштановый. Вначале она хотела крупную завивку; еле-еле уломала ее сделать мелкие завитки — «коккер». Я весь день места себе не нахожу: все нейдет из головы этот банкет в ресторане и потом, у Р. дома. И дернуло же меня так бездарно причесаться! Сделала себе зачем-то огромные букли. Глядя на меня, можно было просто надорваться от смеха. А Р. даже не улыбнулся: «Неужто сама госпожа Мина к нам пожаловала, собственной персоной?! Прошу вас, сударыня…» Скорее всего, это он от смущения: на мне было сногсшибательное платье — длинное, зеленое. Он всегда от смущения начинает грубить. Ну и пускай! На прощанье он все искал, что бы такое мне подарить. Я ему сказала — пусть лучше купит себе новый носовой платок. У него в гостях я чувствовала себя очень… уж и не знаю, как сказать… настоящей женщиной, вот! Я впервые в жизни ощутила, что мне уже не восемнадцать! Влад дуется; я пыталась ему объяснить — бесполезно. Простыня опять вся в ужасных пятнах. Он снова улегся на раскладушку. Честное слово, иногда я завидую мужчинам! Что-то часто стала кружиться голова…
28.VII. Утром по дороге на работу — страшный скандал в автобусе. У кого-то что-то украли. Водитель остановил машину и не открывал двери, а потерпевший обыскивал всех подряд, пока не нашел свой бумажник на полу под ногами. Мы все просто кипели от возмущения. Интересно, что было бы, если бы вор подсунул бумажник кому-нибудь в карман? Ну и рожа была бы у этого бедняги! Голова стала кружиться все чаще. Влад снова смотрит на меня как-то странно. С любопытством, что ли…
29.VII. Влад вернулся со стадиона пьяный в дым. Глаза красные, рот перекошен. Колотил в дверь ногой, пока я не открыла. И такого мне наговорил — господи, я просто ушам своим не верила! Подлец! Мерзавец! Ублюдок! «Эй, ты, хватит с меня твоих выкрутасов, сыт по горло!» Угрожал, что изобьет меня, и заставлял стаскивать с него ботинки. Его вырвало прямо на ковер в гостиной. О боже, за кого я вышла?!!
16 часов 09 минут
Что можно сказать о женщине, которая в полном одиночестве пьет кофе у себя на кухне? Мы далеки от мысли идеализировать нашу героиню, но вовсе не желаем представить ее мещаночкой, напрочь лишенной искры божией. Сейчас наша задача — по возможности верно описать то, что с ней происходит, не навязывая ей своей точки зрения. Словом, давайте-ка положимся на готовность Мины П. оставаться литературным персонажем. Попытаемся же объяснить то обстоятельство, что внезапно пальцы у нее разжимаются сами собой и кофейная ложечка — самая обычная ложечка из самой обычной нержавейки — со звоном падает на пол. Мина лениво наклоняется, рассеянно шарит под столом и кладет ложечку обратно на столик. Как приятно ни о чем не думать! Держа чашечку тремя пальцами, она не спеша отхлебывает по глоточку; безымянного пальца с обручальным кольцом и мизинца не видно — словно маленькие зверьки, они дремлют, свернувшись калачиком, в глубине ладони. Лицо Мины и каждый мускул ее тела полностью расслаблены; после каждого глоточка рот так и остается полуоткрытым. Можно подумать, все ее существо исполнено безмятежности и покоя, но это всего-навсего обычная усталость — ведь она только что закончила стирку. А чтобы перебороть усталость, чашечка горячего крепкого кофе просто-таки необходима! Мина слегка поворачивает голову — взгляд у нее отс