Путь к бессмертью длинней и короче.
А в России метели и сон
И задача на век, а не на день.
Был ли мальчик? – вопрос не решен,
Нос потерянный так и не найден.
«На семи на холмах на покатых…»
На семи на холмах на покатых
Город шумный, безумный, родной, —
В телефонах твоих автоматах
Трубки сорваны все до одной.
На семи на холмах на районы
И на микрорайоны разъят, —
Автоматы твои телефоны
Пролетарской мочою разят.
Третьим Римом назвался. Не так ли?!
На семи на холмах на крови
Сукровицей санскрита набрякли
Телефонные жилы твои.
Никогда никуда не отбуду,
Если даже в грехах обвиня,
Ты ославишь меня, как Иуду,
И без крова оставишь меня.
К твоему приморожен железу
За свою и чужую вину,
В телефонную будочку влезу,
Ржавый диск наобум поверну.
Баллада о сгоревшем мясе
Над сонмищем домиков частных
Торчал вспомогательный дом,
Где три старика разнесчастных
Болтали о том и о сем.
Поставили мясо в духовку, —
Как вдруг объявился юнец,
По-русски лопочущий ловко,
Hа всякое разное спец.
Не Лоуренс и не Канарис,
В другие игрушки играл,
Вполне просвещенный швейцарец
И традиционный нейтрал.
Вертясь и вращаясь недаром
В кругах разнесчастных Москвы,
Он был убежденным нейтралом.
Нейтралом. Недаром – увы.
Супруга его с полузнака
Готова супругу помочь.
Он был титулярный писака,
Она генеральская дочь.
И думал он только о деле,
И делал он только дела,
И три старика проглядели,
Как мясо сгорело дотла.
Курили они папиросы,
А он сигареты Пэл Мэл,
И все задавал им вопросы
И жалости к ним не имел.
Звучит разговор воспаленный
О времени и о себе,
Работает дистанционный
Прослушиватель КГБ.
Машины его полукругом
Стоят, образуя экран.
Взаимно довольны друг другом
Разведки враждующих стран.
Дымит сигарета чужая
И ноздри щекочет слегка.
Этнический бум приближая,
Безумствуют три старика.
В их рвеньи великом и малом
Сквозит разнесчастная нить, —
Реальность они с идеалом
Хотят на земле съединить.
Японская кинокассета,
В двух ракурсах съемка – одна.
И я, наблюдая все это,
Лояльно сижу у окна.
Предвоенная баллада
Летних сумерек истома
У рояля на крыле.
На квартире замнаркома
Вечеринка в полумгле.
Руки слабы, плечи узки, —
Времени бесшумный гон, —
И девятиклассниц блузки,
Пахнущие утюгом.
Пограничная эпоха,
Шаг от мира до войны,
На «отлично» и на «плохо»
Все экзамены сданы.
Замнаркома нету дома,
Нету дома, как всегда.
Слишком поздно для субботы
Не вернулся он с работы —
Не вернется никогда.
Вечеринка молодая —
Времени бесшумный лёт.
С временем не совладая,
Ляля Черная поет.
И цыганский тот анапест
Дышит в души горячо.
Окна звонкие крест-накрест
Не заклеены еще.
И опять над радиолой,
К потолку наискосок,
Поднимается веселый,
Упоительный вальсок.
И под вальс веселой Вены,
Парами —
в передвоенный.
«Снова осень, осень, осень…»
Снова осень, осень, осень,
Первый лист ушибся оземь,
Жухлый, жилистый, сухой.
И мне очень, очень, очень
Надо встретиться с тобой.
По всем правилам балета
Ты станцуй мне танец лета,
Танец света и тепла,
И поведай, как в бараке
Привыкала ты к баланде,
Шалашовкою была.
Прежде чем с тобой сдружились,
Сплакались и спелись мы,
Пылью лагерной кружились
На этапах Колымы.
Я до баб не слишком падок,
Обхожусь без них вполне, —
Но сегодня Соня Радек,
Таша Смилга снятся мне.
После лагерей смертельных
На метельных Колымах
В крупноблочных и панельных
Разместили вас домах.
Пышут кухни паром стирки,
И старухи-пьюхи злы.
Коммунальные квартирки,
Совмещенные узлы.
Прославляю вашу секту,—
Каждый день, под вечер, впрок,
Соня Радек бьет соседку,
Смилга едет на урок.
По совету Микояна
Занимается с детьми,
Улыбаясь как-то странно,
Из чужого фортепьяно
Извлекает до-ре-ми.
Все они приходят к Гале
И со мной вступают в спор:
Весело в полуподвале,
Растлевали, убивали,
А мы живы до сих пор.
У одной зашито брюхо,
У другой конъюнктивит,
Только нет упадка духа,
Вид беспечно деловит.
Слава комиссарам красным,
Чей тернистый путь был прям…
Слава дочкам их прекрасным,
Их бессмертным дочерям.
Провожать пойдешь и сникнешь
И ночной машине вслед:
– Шеф, смотри, – таксисту крикнешь,—
Чтоб в порядке был клиент.
Не угробь мне фраерочка
На немыслимом газу…
И таксист ответит: – Дочка,
Будь спокойной, довезу…
Выразить все это словом
Непосильно тяжело,
Но ни в Ветхом и ни в Новом
Нет об этом ничего.
Препояшьте чресла туго
И смотрите, какова
Верная моя подруга
Галя Ша-пош-ни-ко-ва.
«Подпрыгивает подбородок…»
Подпрыгивает подбородок,
В глазах отчаянья зигзаг.
На дачу после проработок
В нескладных «эмках» и «зисах»,
Забыться в изжелта-зеленом
Лесу, – и все часы подряд
Госдачи стонут патефоном, —
Вертинский-Лещенко царят.
Кто завтра вытянет билетик,
Предуготовано кому
С госдач, под звуки песен этих
Отправиться на Колыму…
Подъем
Небывалый прошел снегопад
По Тбилиси – и цепи гремят.
На подъем поднимаются «МАЗы»,
За рулями Ревазы, Рамазы,
И, на каждый намотаны скат,
Заскорузлые цепи гремят.
Слышишь? Цепи гремят! Без цепей
Не осилить подъем, хоть убей.
Вильнюс
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Мокрый воздух так целебен, —
Так целителен молебен,
Приглушенный полутьмой.
Поселюсь в тебе тайком
Под фамилией Межи́ров.
Мне из местных старожилов
Кое-кто уже знаком.
У меня товарищ есть
Из дзукийского крестьянства:
Мужество и постоянство,
Вера, сдержанность и честь.
В чем-то он, должно быть, слаб,
Но узнать, в чем слабость эта,
У литовского поэта
Только женщина смогла б.
Прародительница, мать,
Ева, Ева, божье чадо,
Ты дерзнула познавать
То, чего и знать не надо…
Сыро в Вильнюсе весной,
Летом, осенью, зимой,
Но целебен воздух твой,
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Над домом
После праздника – затишье,
Но уже,
уже,
уже
Кто-то топает по крыше
На десятом этаже.
После праздничной бодяги
Встать до света – не пустяк.
Вкалывают работяги
На высоких скоростях.
Рождество отпировали —
Управдому исполать.
Хорошо в полуподвале
На фундаменте плясать.
А наутро, по авралу,
Снег бросать с домовых крыш.
После праздника, пожалуй,
На ногах не устоишь.
Крыша старая поката,
Не видна из-подо льда.
Гиря, ломик и лопата —
Все орудия труда.
Богу – богово, а кесарь
Все равно свое возьмет,—
И водопроводный слесарь
С крыши скалывает лед.
Приволок из преисподней
Свой нехитрый реквизит.
После ночи новогодней
Водкой от него разит.
Он с похмелья брови супит,
Водосточную трубу
Гирей бьет, лопатой лупит:
– Сдай с дороги, зашибу!
Снегом жажду утоляя,
Дышит-пышет в рукава,
Молодая, удалая
Не кружится голова.
Потому что он при деле,
И, по молодости лет,