– Прости, Миклош, – говорит она.
Он перевоплощается так, чтобы встать на две ноги, как и положено мужчине, который ссорится с женой. Она с сожалением думает, что он прекрасен. Не как тщедушный, но хороший парень, но как акула, как волна, как нечто такое, что вот-вот ее убьет. Она надеется, что он будет как следует заботиться об их дочери, когда она умрет.
– Я должна была принадлежать тебе одному, – говорит она. – Но это не так. – Эти слова звучат с упреком, а не только с сожалением: почему он не захотел удержать ее? – И теперь у меня будет ребенок.
Я помню молодого Миклоша существом, которое никогда в своей жизни не испытывало сложных чувств. Злость ли, горе – все охватывало его целиком и полностью. Теперь же я впервые вижу, как в нем борются разные эмоции. Безусловно, гнев, но на что он злится? Она не принадлежит ему, а он – ей, так было уже давно. Вместе их держит лишь призрак Риса. Миклош не умеет красиво говорить. Поэтому, разлепив губы, он медленно складывает слова в несколько неуверенных фраз.
– Я покинул место, – говорит он, – где нами владели короли и принцы. Где нами владела ведьма в замке. Где нами владели жрецы и тяжкий труд. – Он делает шаг к ней, а она остается на месте, словно парализованный кролик перед волком. – Ты не принадлежишь мне, а я не принадлежу тебе. – Ее сердце разбивается на тысячи частей. Он видит это и пытается объяснить, что он имел в виду. – Я не владею женщиной, которую люблю.
– Что нам делать? – спрашивает она. – С ребенком.
Миклош пожимает плечами.
– Твои дети – это и мои дети, – говорит он. – Это наша семья.
Она сбегает по ступенькам и обнимает его. Вдвоем они падают на колени прямо посреди капустной грядки. Ее пальцы, все еще окровавленные, ласкают щеки мужа, его волосы, оставляя на них красные следы. Их пальцы переплетаются. Я понимаю: это тот самый момент, когда я впервые в жизни полюбила своего мужа. Когда простила его за то, что он не всецело принадлежат мне, равно как и во мне есть такое, о чем он никогда не узнает.
Маргарет кивает, и я выскальзываю из ее тела, словно письмо из конверта. Она всегда была моей величайшей загадкой, ребенком, которого я понимала меньше всех. А теперь я вижу, что она – ответ на мой давний вопрос. Каким был мой возлюбленный до того, как он стал моим? Таким вот он и был. Молчаливым, хитрым, прилежным, диким, странным. Готовящим логово для зверей, которых еще не встретил. Я вдруг вспоминаю Маргарет, когда она была подростком. Она то и дело надолго пропадала из дома, а потом возвращалась с видом довольной кошки. Она не замкнута, не лицемерна, она просто ни о чем не спрашивает и ничего не говорит, потому что нет необходимости говорить о том, чем она является. Мы никогда не объяснялись перед ней; только наблюдая за нашими действиями, она поняла, что мы любим ее и любим друг друга. Ты заботишься о людях и даешь им поручения. Ты оставляешь их, а затем возвращаешься. Ты кусаешь их и целуешь, и нет таких слов, что говорили бы красноречивее действий.
А потом, когда Маргарет родила, ребенок оказался так похож на моего мальчика, что я забрала его и назвала Рисом. Я использовала ее молчаливость, ее смирение против нее.
Не я ли привела эту тварь в наш дом? Быть может, это не она убила меня, явившись в картах. Быть может, я и так должна была умереть, и пустота, которая осталась бы после меня, нашла, чем себя заполнить. Другим чудовищем, жаждущим превосходства и контроля. В другой шкуре, с другими силами и слабостями. Но все равно чудовищем.
Но Маргарет не смотрит на меня как на чудовище. Она протягивает руку, чтобы погладить мою призрачную щеку, и ее пальцы проходят сквозь меня. Она улыбается, и я вижу улыбку Миклоша: коварную, добрую, улыбку во все зубы. Порывшись глубоко у себя в горле, она вытаскивает одно-единственное, так редко звучавшее слово:
– Мама.
– Я здесь, – отзываюсь я. – Я все исправлю.
Она энергично мотает головой, а потом кивает на дверь. Улыбается мне своей коварной улыбкой, прежде чем взять метлу. Все ее манеры резко меняются, и из дикого, но прекрасного существа она превращается в бесформенную тягловую лошадь и принимается мести пол, бормоча что-то про себя. И тут в дверях я вижу фигуру.
С каждым днем она становится все меньше похожа на пожилую женщину. Ее кожа остается на месте, но под ней то и дело что-то шевелится и вздувается, будто смотришь на мешок, полный кошек. Я вижу, как эта тварь держит руку у себя на шее, как что-то упорно рвется оттуда на свободу. На мгновение она отнимает пальцы от горла, и на пол выкатывается жирная ворона. Она тянется, чтобы ее подобрать, но Маргарет отметает птицу метлой, продолжая бормотать. Ворона катится по полу, возмущенно хлопая крыльями. Будь у меня легкие, я бы рассмеялась.
Я в ужасе наблюдаю, как тварь подступает все ближе к Маргарет. Она убирает руки от раны на шее, и еще несколько птиц вываливаются наружу и принимаются кружить вокруг нее. Тварь тянет лапы к моей дочери и…
– Grand-mère?
Она оборачивается, снова зажимая шею.
В дверном проеме стоит Элеанор. Она изменилась. Стала как будто старше с тех пор, как я видела ее в последний раз. На ней серое шелковое платье. Волосы заколоты жемчужными гребнями. Словно снег, падающий в море. Похожа на ведьму. Эта тварь изменила ее; она стала сильнее, крепче, поняла, на что она способна. Я так долго пыталась держать ее подальше от всего этого. Теперь мне страшно подумать, что она будет делать.
– Моя дорогая, – говорит тварь, – я немного занята.
– Grand-mère, твоя шея так и не зажила, – говорит Элеанор. – Прошу, позволь мне тебе помочь.
Тварь явно успокаивается. Присутствие Элеанор согревает ее. Я в ужасе думаю: а ведь она любит эту девочку.
– О, моя дорогая, – говорит она. – Я в порядке, прошу, не беспокойся.
– Тебе что-нибудь нужно? Скажи, и я все достану. Тебе лучше подняться наверх, прилечь.
Элеанор контролирует ее, проносится у меня в голове. Нет, не силой. Но она направляет тварь туда, куда нужно ей.
– Хорошо, как скажешь. – Тварь бросает на Маргарет последний злобный взгляд, а потом поворачивается к выходу. Зажимая дыру в шее, другой рукой она берет Элеанор под руку.
Они убили моего сына. Выгнали мужа из его собственного дома. Но, взглянув на Маргарет, я вижу, что она спокойна, она словно даже не заметила, как они вышли. Маргарет напевает мелодию. Я узнаю ее: это песня, которую я пела ей в детстве: «Пусть превращусь я в пепел или пыль…»
Закончив подметать, Маргарет принимается за приготовление ужина. Я вижу, как она тянется к верхней полке и достает пузырек с ядовитым экстрактом змеиной лилии. Она разбавляет яд водой, капает немного на пластырь и, когда Элеанор снова появляется, протягивает ей квадратик, не переставая мычать мелодию. Элеанор кивает ей и прикладывает палец к губам. Тссс.
– Grand-mère, – кричит Элеанор. – Я сделаю тебе перевязку.
Маргарет смотрит в пустоту, где я обитаю.
– Предательница, – говорит она, поднимая брови и кивая в сторону Элеанор.
Предательница, да. Но наша предательница. Как бы мне хотелось подать внучке знак, что она не одинока.
Я жду, пока тварь ляжет спать, а потом крадусь через весь дом, сквозь слои прошлого и настоящего, к комнате Элеанор. С серьезным лицом она сжимает в руке коробок спичек. Я приглушаю свет ее лампы на прикроватной тумбочке, лишь на мгновение. Она вздрагивает и поднимает глаза.
– Кажется, я поняла, почему ты отослала меня, – говорит Элеанор. – Ты думала, я такая же, как она.
Я понимаю, что могу ей ответить. И делаю свет чуть ярче. Она кивает.
– Ты скучала по мне? – спрашивает она. – Пока меня не было?
Во всем мире не хватило бы света, чтобы выразить в ответе на этот вопрос всю глубину моих чувств.
Чтобы не шуметь, она начинает записывать вопросы в тетрадь и показывать на них пальцем. А я отвечаю при помощи лампы. Делаю свет ярче, если да. Тусклее, если нет.
Наконец она, конечно же, спрашивает меня об Артуре. Мертв ли он (да). Есть ли у него другие имена, был ли он привязан к этому месту (и нет, и да – зачем ей вообще это знать?). В конце концов, я уже не знаю, как отвечать на некоторые вопросы (например, как мне ответить, как далеко он может отлучаться, используя лишь слова «да» и «нет»?).
«Как мне снять с него проклятие?» – пишет она.
Честно, я никогда не собиралась этого делать. Я обещала ему, что отпущу его перед своей смертью, но на самом деле никогда не думала, что это правда случится, никогда даже не задумывалась, как все исправить. Я чувствую себя такой глупой. Я выключаю свет полностью, и мы некоторое время сидим молча в темноте.
«ЗАЧЕМ ТЫ СОТВОРИЛА С НИМ ТАКОЕ?» – пишет она с таким нажимом, что острие карандаша рвет бумагу насквозь. Я не могу ответить на этот вопрос при помощи «да» и «нет». Элеанор знает об этом. Просто хочет, чтобы я увидела, как она злится.
Я заставляю лампу мерцать. Это единственный ответ, который я могу дать ей. Потому что мне было одиноко в чужой стране с мужчиной, которого я почти не знала. Потому что я могла. Потому что тогда еще не знала, что такое любовь. Потому что моя сила требовала применения. Я столького не могу ей сказать, поэтому на мгновение переношу свою душу ей в голову, открываю ее рот и слышу призрак собственного голоса:
– Прости меня, Элеанор. Я очень, очень сожалею.
12
До званого вечера оставалось совсем немного времени, и миссис Ханнафин уже выполнила свою задачу: пригласила большую часть жителей к нам в дом на праздник. Всем было сказано, что мы с Рисом собираемся уехать в Европу вместе с grand-mère, чтобы учиться в Париже. Миссис Ханнафин всем рассказывала, как сильно при grand-mère изменился наш дом, какие прекрасные у нас угощения, какими вежливыми и почтительными мы все стали.
И вот, в назначенное время около сотни самых уважаемых жителей Уинтерпорта стали появляться на вершине холма. Музыканты, которых мы пригласили из нескольких городов, уже настраивали инструменты в гостиной.