оказалось на свободе. У этой твари были и щупальца, и крылья, и плавники, и человеческие конечности, и львиные лапы, и те самые злобные глаза-щелки, которые я видела на карте. Но все это лишь венцом окружало вращающуюся фиолетово-черную дыру в воздухе. Я почувствовала, как мои ноги скользят по ковру под действием притяжения этого разрыва в пространстве.
– Я делала это куда чаще, чем ты, – сказала grand-mère. – Если хочешь научиться, я тебе помогу.
Раскидывая ворон на своем пути, Рис кинулся на нее.
– Стой! – заорала я, но было уже слишком поздно. По инерции он полетел вперед, хоть и развернулся в воздухе, пытаясь следовать моему приказу. Grand-mère выпростала щупальце, схватила Риса и швырнула себе в утробу.
Я без раздумий открыла рот и сделала глубокий вдох.
На мгновение Рис завис в воздухе между нами. А потом grand-mère отпустила его, и он полетел ко мне. Не успела я ничего сообразить, как он уже исчез внутри меня.
Взвизгнув, я выплюнула его обратно. Он неподвижно лежал на полу. Я была по-прежнему прикована к месту, не могла подбежать к кузену. И не знала, что это теперь: прежний Рис или бездушная вещь.
– Видишь? – сказала grand-mère. – Ничего страшного, правда же?
Все мое тело сотрясала дрожь. Я не сводила с нее взгляда, в который вложила всю свою ярость.
– О, не стоит так расстраиваться, – сказала она. – Можно подумать, он бы чего-то добился в жизни. Ты найдешь ему лучшее применение.
Лума с дедушкой были еще где-то здесь, погребенные под вороньим потоком.
– Не трогайте ее, – велела я, не зная, куда направить свой голос. – Она вас проглотит.
– Зачем ты помогаешь им? – спросила grand-mère. – Они хоть что-то хорошее сделали для тебя за всю твою жизнь?
И тут я заметила точки факелов снаружи.
Уинтерпортцы продолжали паниковать. И в панике сделали то, что обычно делают паникующие горожане. Они пришли домой, подготовились, собрались с силами. Факелы покачивались из стороны в сторону, поднимались и опускались, пока люди приближались к дому. В неровном свете сверкали лезвия кос и стволы охотничьих ружей. А посреди толпы двигалась странная фигура, похожая на огненный сноп. Я то и дело косилась на нее, не понимая, что это.
Grand-mère заметила их одновременно со мной.
– О, какая нелепость, – сказала она. А затем, пузырясь и извиваясь, двинулась мимо меня к двери.
Лума выскочила из вороньей тучи и подхватила Риса под мышки. И посмотрела на меня:
– Ты справишься, – сказала она. – Я люблю тебя, Элли. – И тут же исчезла, утянув тело Риса в тень.
– Grand-mère, – сказала я. – Оставь их. Поговори со мной.
Она обернулась, и тысяча ртов раскрылись, скаля зубы.
– Ты правда думаешь, что можешь так легко мною управлять? – спросила она. – Сейчас мне нужно разобраться с одним делом. С тобой я разберусь позже.
– Уходи, – не унималась я. – Это последнее предупреждение.
Она хохотнула множеством голосов.
– Мы уйдем вдвоем, – сказала grand-mère. – И только после того, как ты поможешь мне проглотить эту маленькую несносную толпу.
– Этого не будет.
– Но почему? – спросила она. – Почему ты так стремишься остаться одна, когда могла бы быть с кем-то, кто тебя любит?
Я понимала, что она говорит искренне. Я не могла подойти к ней, но протянула руки.
– Я тоже люблю тебя, grand-mère, – сказала я. – Правда. Надеюсь, ты это понимаешь.
Открывая рот, я плакала.
Сперва одна ворона залетела мне в рот задом наперед, сопротивляясь и хлопая крыльями. Потом от общей массы отделилась горстка мышей, и они тоже понеслись ко мне по воздуху, пока не исчезли внутри. Grand-mère, похоже, почувствовала это и развернулась ко мне всем своим бесформенным телом.
– Думаешь, перехитрила меня, – начала она. – Да я…
Я потянула сильнее. Она сопротивлялась. Но весь день ей приходилось распылять свои силы, к тому же, она лишилась кожи, которая обычно собирала ее всю воедино. Я резко втянула воздух, и на пол посыпались солдаты в коричневой форме; спотыкаясь, задом наперед они приближались к черной дыре, открывшейся внутри меня. Grand-mère взвыла и запустила в меня потоком ворон. Птицы клевали меня, рвали когтями, а я не могла сдвинуться с места, чтобы защититься. Но постепенно я проглотила и их. Пока вороны исчезали во мне, я заметила, что огонь окружил нас со всех сторон. Деваться было некуда.
Я испытала жуткое чувство, поглощая ее: такое же чувство, как если бы мне пришлось съесть ее за столом, орудуя ножом и вилкой. Сотни переплетающихся конечностей бились и корчились, пока я втягивала ее, она кричала, молила и отбивалась. Проглатывая тела всех этих существ, я почувствовала, как пропасть в ее сердцевине начинает тянуть меня. Но это была ерунда, сказала я себе, лишь пустота, ничто. Пустое место внутри ничего, предназначенное для ничего.
Мое ничто поглотило ее ничто, и потом все закончилось. Я почувствовала себя тяжелой и огромной, меня прямо-таки раздувало от чужеродных существ. У меня мелькнула мысль: а что, если она именно к этому меня и подталкивала? Что, если она хотела, чтобы так случилось?
А потом я потеряла сознание.
Открыв глаза, я увидела, что дом охвачен огнем.
Люди из Уинтерпорта бегали туда-сюда. Они топтались вокруг, разбрасывали вещи просто ради развлечения. Хрустальную вазу швырнули на пол, и та рассыпалась на тысячи осколков, а мятные конфеты покатились во все стороны. Лестница еще полыхала, а народ поджигал столовую и гостиную. Кто-то пробегал мимо меня и исчезал в ночи, унося красивые вещи. Украли наш серебряный кофейный сервиз, стулья из столовой и все картины, кроме тех, на которых были изображены члены нашей семьи. Семейные же портреты горели в отдельном костре всего в нескольких футах от меня.
Я попыталась отползти, и тут увидела сверкающие ботинки отца Томаса. Я затихла и притворилась мертвой. Он торопливо совершил обряд соборования, а потом между нами упал пылающий кусок древесины с лестницы, и священник, отскочив, выбежал на улицу.
Я попыталась поднять голову, но воздух был заполнен дымом, и я почти ничего не видела. Моя кожа болела от ссадин и волдырей. Мне не хотелось сгореть заживо, но, похоже, других вариантов не оставалось. По крайней мере, моя семья спасена. Я подумала о Рисе: что с ним стало, поправится ли он. Попыталась взять над ним контроль, хоть и на расстоянии, но ничего не чувствовала. Наверное, это хороший знак. Я опустила голову и представила холодный подвал подо мной. Представила, как лежу там, в темноте. Если умру, то пусть так.
И тут чьи-то руки подхватили меня, такие горячие, что обжигали не хуже огня.
– Как же ты любишь себя жалеть, – прозвучал голос надо мной. Мне показалось, будто он мне знаком, но я еще сомневалась.
Проснувшись, я лицом ощутила прохладную траву. Все тело болело от ожогов. Я села и увидела вокруг всю семью.
Лума и дедушка Миклош сидели на корточках и, склонив головы набок, наблюдали за мной. Мама сидела чуть поодаль, но, увидев меня, она подползла ко мне и заключила меня в объятия. Маргарет сидела на корточках в нескольких футах от меня со сковородой в одной руке и мясницким ножом в другой. Она выглядела разъяренной, но мне лишь кивнула.
На земле рядом со мной лежал Рис. Я видела, что он дышит, но очень слабо. А его открытые глаза, казалось, глядели в пустоту.
– Я проглотила его, – сказала я. – Лума, мне так жаль.
– Я видела, что произошло. Ты пыталась его защитить.
С печальным видом она переводила взгляд с Риса на меня и обратно.
– С ним все будет в порядке, – сказала она. – Я уверена.
Ногами я чувствовала жар, но мне потребовалось несколько минут, чтобы решиться посмотреть вперед. Я уже знала, что там увижу.
Дом догорал: стояло позднее и довольно засушливое лето. От места, которое мы называли домом, остался лишь скелет, набросок, тонкие линии которого, пылая, устремлялись в небо. Резьба, кровля, отделка в стиле барокко – все это пропало. Осталось лишь огненное здание до небес под грузными тучами дыма. Одна из стен обрушилась, и я вдруг увидела дом изнутри, словно кукольный домик. Целая семья огоньков гнездилась в столовой, их дети искорками бегали вверх и вниз по лестницам.
Мы услышали звук, похожий на выстрел, и я поняла, что рухнула крыша оранжереи. И тут я заплакала, думая о мертвых дракондиях – змеиных лилиях, проделавших такой длинный путь с Крита, и о тех вещах, что сидят внутри меня, но бессильны перед стихией. Лума протянула ко мне руки и обняла, а я рыдала, пока не начала задыхаться.
– Мы потеряли все, – сказала я, а потом повторила, потому что в первый раз слова затерялись у Лумы на коленях.
– Вовсе нет, – возразила Лума. – Остались мама и дедушка, Рис и Маргарет, ты и я. И Артур. Ты же знаешь, он не допустит, чтобы с нами случилось что-то плохое.
Я зарыдала сильнее.
– Я его отпустила, – сказала я. – Отпустила, и теперь мы больше никогда его не увидим.
Сестра гладила меня по спине, вычерчивая круги.
– Глупенькая, – сказала она. – Ведь это Артур тебя вытащил.
Она показала на фигуру, стоящую ближе к дому, фигуру, которую тяжело было разглядеть на фоне пожара, потому что она сама горела ярким пламенем. Человек, сотканный из дикого огня.
Мне хотелось приблизиться к нему, но я была в состоянии лишь ползти. И я поползла. Оказавшись рядом, я хотела дотронуться до его ноги и протянула руку, но тут же ее отдернула: он был слишком горяч, чтобы к нему прикасаться, и слишком ярок, чтобы на него смотреть.
– Постой, – сказал он.
Неподалеку на траве я разглядела тело. Пустое, оно казалось ничем, подобием скелета. Но он склонился над телом, огонь окутал его, скользнул внутрь. И он встал: Артур, но уже другой. Существо внутри него продолжало пылать, только уже не так ярко.
Я напрягла ноги. Когда я поднялась, он протянул ко мне руки. И я взялась за них, чтобы не упасть. Мне все еще казалось, будто мое тело налилось свинцом, тяжелое под весом всей этой массы и пустоты. Артур источал жар изнутри, и мои ожоги иссушались под действием этого жара.