Потрясение, испытанное им, заставило его спрятаться от людей, закрыться в своей берлоге и жить затворником целую неделю, пока он не увидел Джейка на другой стороне улицы. Аарон с восторгом и трепетом смотрел на вышагивающего туда-сюда Джейка, явно поглощенного своими мыслями и только изредка бросающего взгляды в его окно. Он был уверен, что Джейк просто пытается придумать, что сказать перед тем, как нажать на звонок. Он был абсолютно уверен, что Джейк думает, как получше извиниться и попросить его вернуться домой.
Домой.
Аарон чуть не скулил, так сильно ему хотелось домой. Если бы Джейк тогда поднялся по гребаным ступеням, ведущим к его двери, он бы даже сморозил какую-нибудь дурацкую шутку в стиле Дороти, назвал его «Волшебником Моцем» и трижды ударил пяткой о пятку, как только бы Джейк попросил его вернуться.
И он бы точно ввернул летающих обезьян.
Джейк ненавидел летающих обезьян.
Нет ничего лучше дома.
Нет ничего лучше дома.
Ничего.
Аарон полчаса терпеливо ждал, пока Джейк ходил взад-вперед по улице. Он ждал с улыбкой на лице и колотящимся сердцем. Он снова и снова повторял слово, которое скажет ему — «да», «да», «да».
Да, я вернусь.
Да, я прощаю тебя.
Да, я люблю тебя.
Разве ты не знал?
Правда, не знал?
Он так увлекся своими «да», что когда снова посмотрел в окно, Джейка уже не было. В панике закричав, он выскочил на крыльцо и оглядел улицу, ожидая увидеть возвращающегося Джейка. Он наугад побежал по улице в парк, по той дороге через него, которая, он знал, заканчивается в квартале от дома Джейка.
Он бежал, и бежал, и бежал, пока не понял, что Джейка так не найдет — с таким же успехом он мог бы стоять сейчас в гордом одиночестве в своей башне из словной кости, а не носиться как ненормальный по улицам.
Поэтому он остановился.
И растерянно огляделся.
Он потерялся.
Ему пришлось спросить полицейского, патрулирующего парк верхом на лошади, куда ему идти, чтобы вернуться домой. Офицер странно на него посмотрел, но путь показал. Только вернувшись домой и пройдя через все еще открытую дверь, которую он оставил хлопать на ветру, как безумный выскочив на улицу, он осознал, что с растрепанными волосами, огромными, потрясенными глазами и расширившимися зрачками выглядит слегка не в себе. Неудивительно, что офицер так на него посмотрел. А как бы другие отреагировали на вопрос взрослого мужчины: «Как мне попасть домой?»
Так глупо.
Как глупо было выйти из дома без путеводной нити. Все что ему было нужно — знак, любой малейший знак, дающий понять, что Джейк хочет его вернуть. Все что угодно. Если бы хоть один раз Джейк посмотрел в окно и подошел к двери, Аарон бы тут же вынесся на улицу и сбежал по ступеням. Тут же бросился к нему, вцепился в него. Никогда больше не отпустил.
Он смотрел на Джейка из окна, окрыленный надеждой, чуть ли не в эйфории, от которой кружилась голова и не слушалось тело, с пугающе быстро бьющимся сердцем и учащенным дыханием.
Пока Джейк опять не развернулся и не ушел.
И потом было падение, неизбежное падение с небес на землю. У него подогнулись ноги, и он рухнул на пол, потому что больше не было того возбужденного подъема, того взрыва эмоций и восторга, которые чувствовал Аарон, всего лишь глядя на Джейка. И его трясло, как наркомана, лишившегося наркотика.
Так продолжалось две недели.
Пока однажды вернувшийся Мэтт не нашел его скрючившимся у окна. Он спросил, что случилось, и Аарон не смог ничего сказать, не смог найти слов, которые бы не прозвучали дико. Он не мог сказать ничего, кроме: «Джейк снова ушел». Поэтому он промолчал.
После этого он поклялся, что не позволит больше Джейку так действовать на себя. Он не хотел, чтобы Мэтт снова нашел его в таком виде и задал вопросы, на которые он не может и не будет отвечать. До этого его пожирала изнутри жгучая одержимость, теперь же он попытался смотреть на прогулки Джейка возле его дома просто как на мимолетные встречами с миром, к которому он привык. Он попытался заменить надежду спокойной обреченностью, грустными, но любимыми воспоминаниями об ушедших днях, днях, которые не вернутся, сколько бы ты ни загадывал желаний на падающие звезды. Он попытался превратить Джейка в прекрасное и любимое воспоминание, такое, как воскресный обед у бабушки, или прыжки по лужам по дороге из школы домой. Иногда такие вещи больно вспоминать, но они также вызывают улыбку и ощущение счастья от одного сознания того, что это с тобой было.
Он попытался, потому что не хотел, чтобы Мэтт снова спрашивал, почему тогда, придя с работы домой, нашел Аарона плачущим у окна. Одного раза было достаточно. Это должно было прекратиться. Он должен был это прекратить.
Поэтому каждый раз, видя Джейка в парке, прогуливающимся по улице или терпеливо сидящим на скамейке, он пытался вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с ним, что-то, что вызвало бы улыбку, а не слезы. Было так много всего, что заставляло его улыбаться, так много всего, что он любил, что было не так уж и трудно прятать слезы за улыбкой и счастливым фасадом.
Но все же были дни, когда он забывал о своей решимости, терял твердость и самообладание, видя, что Джейк ничего не делает и так и не подходит к его двери. Обычно это случалось, когда шел дождь, Мэтта не было дома и некого было обманывать. В эти дни Аарон садился у окна, прижимался лицом к стеклу и позволял себе плакать, убеждая себя, что по его отражающимся в окне щекам течет дождь, а не слезы, которые он с таким трудом пытался скрыть. В дождь так легко было печалиться и тосковать.
Так легко было забыть, что он должен притворяться.
В дождь так легко было переживать за Джейка, сидящего без куртки и зонта, вымокающего под дождем, в одиночестве. Так легко было выбежать за дверь и сесть рядом с ним на скамейку, чтобы промокнуть насквозь, но вместе.
Так что совершенно неудивительно, что в один из таких дождливых дней он снова не смог сдержаться и попросил Мэтта отнести Джейку зонт. Конечно, Мэтт послушался, еще один повод и ненавидеть, и любить его одновременно. Аарон смотрел, как они разговаривают, и у него внутри все переворачивалось от одной только мысли, что они могут друг другу сказать. Когда Мэтт протянул Джейку зонт и Джейк бросил на Аарона один из своих растерянных и красивых «джейковских» взглядов, Аарон нахмурился при виде его бестолковости, как сделал бы в любой другой раз. Но потом вынужден был отвернуться — ему так знакомо было это ощущение, и он так счастлив был смотреть Джейку прямо в глаза, а не просто в лицо, что уголки его губ изогнулись в улыбке. Он ждал в коридоре, когда Мэтт поднялся по ступенькам и вошел в дом.
— Что ты ему сказал?
— То, что ты ему передал — что он заболеет малярией и умрет как бомж.
— Смешно.
— Это то, что я ему сказал.
— Ты сказал намного больше. Эта фраза заняла бы пару секунд. Я знаю это, потому что мне хватает пары секунд, чтобы сказать ему, что он придурок. Тебя не было больше двух секунд.
— Я сказал ему, чтобы он продолжал приходить.
— Зачем? Зачем ты это сделал? — взволнованно спросил Аарон.
— Потому что это делает тебя счастливым.
— И тебе это не кажется неправильным?
— Нет.
— Ты идиот?
— Да вроде нет…
— Зачем ты говоришь кому-то продолжать подглядывать за твоим парнем?
— Потому что мой парень тоже за ним подглядывает… только из окна. Довольно необычный вид подсматривания из своего собственного дома, но, тем не менее, это все-таки подсматривание.
— Да что с тобой такое?
— Ничего. Мне просто интересно, когда этот дом снова станет только моим.
— Что? — закричал Аарон.
— Я уже понял, что если он продолжит приходить сюда, то кто-нибудь из вас, полудурков, в конце концов не выдержит и что-то сделает с тем фактом, что вы оба — психи и сходите с ума от любви друг к другу, что вы оба — психи и потерялись друг без друга, и что вы оба — психи. Я уже сказал, что вы психи? Потому что так оно и есть. Совсем спятили. Чокнулись. Это знаешь, как в пословице: Аарон в дружбе с делом, в ссоре с бездельем — бедняжка Аарон не знаком с весельем. В этом смысле чокнулись.
— Я? Чокнулся? Своей маленькой речью ты только что заработал себе смирительную рубашку, Мэтти.
— Что? Думаешь, я не знаю, что ты его любишь? Я был бы ненормальным, если бы не понимал этого. Ты совсем за дурака меня принимаешь, Аарон? У меня есть глаза и с головой все в порядке. Мне не понадобилось много времени, чтобы все понять.
Аарон в смущении и замешательстве смотрел на него.
— Как давно? — потребовал он. — Как давно ты это понял, о-мудрейший.
— Достаточно давно.
— Достаточно давно? Насколько достаточно, черт тебя подери? До того, как мы съехались?
— Да.
— Тогда какого хрена ты предложил мне переехать к тебе, ты, придурок?
— Я думал, что мое предложение шокирует тебя и заставит пошевелить своей задницей, но видимо немало переоценил твои умственные способности.
— Бля! Я тупица! Привет, засранец! О чем ты думал вообще?
— Я сглупил, потому что потерял голову от любви к тебе. Должно быть, нас соединила наша общая идиотичность.
— О боже! О чем мы вообще с тобой болтаем?
— Определенно не о чем-то умном.
— Точно.
— Слушай, — сказал Мэтт, схватив Аарона за руку и потянув его к дивану, чтобы сесть. — Я знаю, что ты любишь его. Я уже давно это понял, но не был уверен, что твоя любовь взаимна, поэтому я поговорил с Элисон, и она сказала, что да. То есть, что он любит тебя. Тогда-то я и сдался. До этого я думал, что если твоя любовь безответна, то может быть мне удастся тебя очаровать и влюбить в себя — конечно же, это было дурацкой идеей, но так как мы только что признались в нашем идиотизме, то это, наверное, нормально, да?
Аарон кивнул, продолжая тупо смотреть на него, не зная, что делать с обрушившейся на него информацией.
— Поэтому я и подумал, что легче всего тебя будет отпугнуть предложением переехать ко мне, потому что тогда ты сбежишь, и это будет твоей виной, а не моей. Потому что ты сам сбежишь от меня, а я смогу убедить себя, что не я закончил наши отношения, что я не был дураком, который любил кого-то сильнее, чем он любил меня.