Костя рассказывает о своей жизни, явно нервничая не меньше Лютого: то горбясь, то ерзая на стуле. Как с детства видел хтоней – и ладно бы только это, но ведь хтони чувствуют, когда их видят, и ловят взгляд. Как всегда пугали хищные облики, а мама отмахивалась: «Не придумывай», и не к кому было пойти. Как однажды встретил Федора, а тот позвал в секту, и Костя пришел – и остался.
– Меня там услышали. Не назвали фантазером, не отмахнулись, а поняли. Чуть ли не впервые в жизни. – Он качает головой: – Это все еще меня не оправдывает, но… Я боялся уйти и снова оказаться в ужасе и одиночестве.
– А если бы ты не согласился тыкать в меня ножом, – не удерживается Лютый, – тебя бы прогнали? И ты решил, что проще убить хтонь, которая ничего тебе не сделала?
Опустив глаза, Костя горько усмехается:
– Не прогнали бы. Ножом я пошел тыкать не из-за этого. Я… Мне захотелось почувствовать власть над своим страхом. Такую, знаешь, мерзкую, как у взрослого над беспомощным ребенком. И это я сейчас понимаю, что надо было влепить себе пощечину – как тебе; надо было остановиться и поискать другой путь. Но тогда я подумал: докажу, что могу быть опаснее хтоней, – и полегчает.
– Полегчало? – ядовито интересуется Лютый.
Опоминается: эй, что за тон, ты на заказе или где? Но отмахивается от мысли извиниться: сегодня имеет право.
– А сам как думаешь? – не менее ядовито отвечает Костя.
Судя по тому, что он позвал объясниться, а не подкараулил в переулке и не вспорол живот, – нет.
Вспомнив, как протаскивал сектантов через хтоническую тень, Лютый присматривается: все-таки показалось тогда или?.. Нет, у Кости нет рогов, как хтоническое зрение ни напрягай. Значит, показалось.
Или рога были не у него.
– Я не горжусь. Не думаю, что я герой. – Он криво ухмыляется и, подняв голову, продолжает не громче, но яростнее: – Я чудовище. Меня в психушке надо запереть. Я боялся чудовищ – и вот, решил сам таким стать. Ведь когда ты чудовище, не ты боишься – тебя боятся.
Лютый выдерживает его взгляд глаза в глаза – упрямый, словно Костя изо всех сил пытается убедить в своей чудовищности, ради этого и позвал, и если не справится… А что, собственно, тогда будет?
Уткнувшись лбом в ладони, Костя вздыхает:
– Зачем я это рассказываю? Мне посоветовала Лена, потому что она меня ужасным не считает. Сказала узнать твое мнение и тогда уже что-то решать. Поэтому, – он морщится, – давай ты скажешь, что я чудовище, и мы разойдемся.
О, как велик соблазн ровно так и сделать! Разве Костя не прав, разве после такого поступка – и такого монолога! – человек не перестает считаться человеком?
Хватит быть хорошим, добрым, всепонимающим и всепрощающим! Именно таких потом и находят мертвыми в заброшках!
Лютый, скрипнув зубами, просит:
– Можно еще чаю? Мне надо подумать.
– Да чего тут… – хмурится Костя. Но не договаривает, послушно встает и включает чайник.
И чудится – или в нем мелькает проблеск надежды? Значит, не просто так рассказал; значит, смеет мечтать о прощении.
Непростая задачка.
Шумит чайник, Костя покусывает костяшку указательного пальца, за приоткрытым окном воет ветер. Лютый смотрит, слушает – и думает.
Вспоминает, как опасался надевать наушники, как мотался только на работу и обратно, в крайнем случае в магазин, точно никаких прогулок – особенно в одиночестве. Как на йольском корпоративе пошел просить помощи у лесной хтони – чтобы вернуться к ощущению себя-чудовища и перестать дрожать, потому что слова не помогали.
Как в тот день они с Тори ехали в офис, вцепившись в руки друг друга и оглядываясь на всех людей в темной одежде.
«Ты не обязан прощать. Такое не прощают. За такое можно мстить – кроваво и жестоко; и никто не осудит».
Но. Но. Но.
Костя наполняет его кружку кипятком, возвращается на стул и бросает взгляд исподлобья: ну как, мол, готов дать ответ?
– Видишь ли, – улыбается Лютый, – с точки зрения природы чудовище тут я. С точки зрения морали… Да, пожалуй, ты, потому что тыкать ножом в того, кто тебе ничего не сделал, – мерзко и низко. Но если подумать… как вообще судить, кто чудовище, а кто – нет? Особенно когда мы рассматриваем не всю жизнь, а отдельно взятый момент. – Он фыркает: – Я, знаешь ли, тоже не всегда правильно поступал; например, в детстве заехал когтями по лицу одному мальчику.
– Это не то же самое, – сгорбившись, отрезает Костя.
– Зависит от точки зрения. На моем горле и следа не осталось, а у него были три кровавые полосы. Потом зажили, конечно, но все-таки.
Кажется, Костя настроен спорить дальше: от него веет угрюмым, будто поздний осенний вечер, несогласием. И Лютый, вздохнув, превращает сложный разговор в привычное чаепитие, то есть заполняет крошечную квартиру умиротворением. «Выдохни. Успокойся. Расслабься. Все хорошо».
Замолчав на полузвуке, Костя разглядывает его хтоническую сторону – это ощущается как легкая щекотка. И выдыхает:
– Какой ты все-таки… жуткий.
Но – вот забавно – страх в нем мешается с искренним, детским любопытством. Может быть, не все внутри сгнило, есть еще надежда?..
– Скажу так: я выбираю не считать тебя чудовищем. Не только потому, что я весь такой добрый и хороший, но и потому, что постоянно считать кого-то чудовищем требует кучи сил. Я эти силы лучше потрачу на себя и свою жизнь. А вот как тебе думать, не подскажу. Решай сам.
Костя кривит губы – то ли обиженно, то ли чтобы не расплакаться. Отпивает чай, который не трогал с самого начала разговора, выдыхает:
– Значит, ты меня… нас… не ненавидишь?
– Я вас даже не боюсь, – пожимает плечами Лютый. Вспомнив про екнувшее сердце, прибавляет: – Ну, почти.
– Спасибо, – шепчет Костя. Потирает лоб и вытаскивает телефон. – Можно тебе на карту скинуть? Или, если нужна наличка, прогуляемся до банкомата.
Выходит, он услышал все, что хотел? Заказ можно считать завершенным?
– Можно на карту, – соглашается Лютый. И, диктуя номер, радуется, что вот-вот отсюда сбежит.
Хотя к концу разговор стал не таким уж плохим. Бывало и хуже.
«Странный мир, странные люди», – думает Лютый, идя к метро.
Если ты чего-то боишься – почему бы не узнать об этом побольше, не попытаться установить контакт, не подружиться, в конце концов? Вот как сделала Лена. Она ведь ни на кого с ножом не кидалась.
А если твой ребенок рассказывает… да пускай даже о фантазиях – зачем отталкивать? Почему не попытаться понять, не примерить на себя его картину мира, не подсказать, как этих фантазий не бояться?..
Эх, хорошо стоять в белом пальто – особенно когда пальто на тебе вовсе нет.
По пути попадается кофейный киоск, и Лютый, собиравшийся больше не налегать на кофе, застывает у меню. О, кажется, это из той сети, где работает Лена! У них прекрасный капучино на банановом молоке, нельзя не взять – пускай даже до зарплаты придется сидеть на пустых макаронах.
– Здравствуйте! – показывается у окошка светловолосый парень с бейджиком «Толя». – Что для вас?
– Здравствуйте, – кивает Лютый, – мне маленький капучино на банановом. Номер оставлял.
Диктуя цифры, он рассматривает Толю, потому что кажется, будто… Нет, наверное, ездил к похожему заказчику. Иногда люди бывают удивительно одинаковыми.
Капучино, как всегда, замечательный. Эх, вот бы все просто пили вкусный кофе и любили друг друга – или хотя бы не желали вцепиться в чужое горло ради мимолетного ощущения власти!
Лютый с улыбкой качает головой: это наивные мечты, которым никогда не стать реальностью. Мир слишком сложен для того, чтобы в нем нашелся универсальный рецепт спокойствия и счастья.
Но хочется надеяться, что хотя бы Костя, с любопытством смотревший на длинную зубастую морду, больше никогда не возьмет в руки нож.
Клуб любителей аморальной литературы
Всем, кто знает, почему существует этот текст
– До вторника?
– До вторника. И в чате проголосуй, не забудь!
Сентябрь принес долгожданную прохладу, наконец-то можно закутаться в кофту с павлиньими перьями и ежиться от прикосновений уже совершенно не летнего ветра к щекам. Но Тина, несмотря на погоду, все равно заходит за карамельным фраппучино – как и всегда после литературного клуба. Пока ждет, разглядывает меню на окнах киоска: давно изучила вдоль и поперек, но если раньше горячего не хотелось, то теперь, может, присмотреться к какао с чили? Уж очень интригует подпись-совет: «Возьми, когда нужно подбросить дров во внутренний костер».
В следующий раз – обязательно. А сегодня – все по традиции.
– Карамельный фраппучино! – зовут из окошка.
Тина берет ледяной стаканчик, заботливо обернутый капхолдером, благодарит и, сделав глоток, вытаскивает телефон.
В названии чата гордо светится «Любители аморальной литературы»; и книги в опросе, конечно, одна аморальнее другой. Чем они только занимаются по вторникам, а?..
Планы на следующий месяц, значит? Пусть будет «Людоед из тридцать второй квартиры» – читала только его, а перебрасываться словами всегда интереснее, чем молча слушать.
А теперь – домой: вдоль дороги, через мост, мимо парка. Иногда кажется: целая вечность. Но со стаканчиком карамельного фраппучино Тине все по плечу.
Вообще-то их книжный клуб назывался по-другому. Точнее, вовсе никак не назывался: клуб и клуб, он же чисто для своих, чтобы раз в две-три недели собраться в антикафе, посидеть хорошей компанией, поболтать о книгах – вживую, а не стуча по клавиатуре.
Но потом случились «Знакомые с детства слова»[8]. Сборник рассказов на границе мистики и магического реализма, полувымысел-полуавтобиография от хтони, провожающей людей на ту сторону, за грань, в смерть.
Книгу в клуб принес Лютый – случайно: сидел и читал, пока ждали остальных. Тина попросила посмотреть; пролистала первые страницы, пробуя на вкус стиль, поежилась от холода, притаившегося за строчками… А когда все собрались, предложила ее для следующего месяца.