рская экспансия. Чувственность и загадочная тайная жизнь орхидей будоражили викторианцев, живших в эпоху подавленных желаний, и им можно было придать респектабельность, стоило лишь одомашнить их и выставить в замкнутом пространстве ящика Уорда или теплицы. Романистка Шарлотта Янг, полюбовавшись орхидеями в одной оранжерее, заметила: «Их очертания поразительны вне всякой меры… они словно парящие птицы, их форма совершенно чудесна, так что путешественники заявляют, что жизни одного художника не хватит, чтобы зарисовать все разновидности, обитающие в долинах одного лишь Перу»[173]. Орхидеи напомнили ей «картины из снов. Можно представить себе волшебную страну, где нет места ни заботам, ни горю, ни усталости». Кому не захочется урвать себе кусочек такой благодати? Страсть к орхидеям викторианцы прозвали «орхиделириум».
Неудивительно, что редкие орхидеи, подобно «райской птице» и амазонской водяной лилии, нередко посвящались особам королевской крови. Джеймс Бейтман в 1837 году опроверг предположение Шарлотты Янг, что художникам не передать всей роскоши орхидей, и издал фундаментальный иллюстрированный труд “Orchidaceae of Mexico and Guatemala” («Орхидные Мексики и Гватемалы»). Не исключено, что Бейтман был самым одержимым из всех коллекционеров орхидей викторианской эпохи, и к сороковым годам XIX века в его доме в Биддалф-Грейндж росла самая обширная коллекция. Цветы орхидей Бейтман называл «отборными украшениями королей» и задумал запечатлеть их в фолианте выдающихся размеров и изысканности, которую посвятил королеве Аделаиде (вдове покойного Уильяма IV). Эта книга – великолепный, дорогостоящий курьез. Богатые изысканные иллюстрации нарисовали две лондонские художницы-самоучки (некая мисс Дрейк из Тернам-Грин и миссис Уизерс из Лиссом-Гроув), на что у них ушло около пяти лет. Вероятно, это лучшие ботанические этюды викторианской эпохи, передающие весь лоск и затейливую архитектуру живых цветов. Однако текст лукаво водит читателя вокруг да около, перемежает наукообразные рассуждения орхидейными шуточками, россказнями путешественников, подробностями национальных костюмов и рассказами, какую пищу предпочитают тепличные тараканы. Сопровождающие рассказ комические виньетки Дж. Ланделлса лишь усиливают впечатление, что Бейтман не только воспевает викторианский культ природы, но и посмеивается над ним. На одной карикатуре, нарисованной тушью и пером, изображен буйный карнавал зооморфных цветов: Cypripedium insigne улетает в ночь на метле, пара Masdevallia танцует менуэт на длинных лепестках-ножках, две Cycnoches плавают, будто лебеди. Бейтман в тексте подхватывает этот зрительный каламбур: «Пожалуй, Cycnoches loddigesii в целом больше похожа на свой оперенный прототип». Однако C. ventricosum ближе всего к «выкаченной груди» лебедя, и если бы удалось соединить эти виды, «у нас получилось бы растение-лебедь, столь же совершенное во всех мельчайших подробностях, что и мухи и пчелы, которые являют нам орхидеи английских лугов».
Общая интонация орхидейной лихорадки не всегда была такой забавной. Был там и снобизм, и алчность, и зачастую цинично-близорукое отношение к судьбе самих растений. Орхиделириум зачастую отражал общественные ценности людей, у которых хватало на него денег. Собиратель Фредерик Бойл самодовольно решил, что орхидеи, «очевидно, созданы в утешение избранным людям в наши дни», и именно стремление наполнить выстроенные по особым проектам оранжереи этих избранных людей и стало в XIX веке причиной разграбления целого ботанического семейства.
До тридцатых годов XIX века в Британии было сравнительно мало видов окультуренных орхидей, происходивших из тропиков. Первой удалось вырастить орхидею Bletia purpurea с Багамских островов, которую уговорили зацвести в 1731 году в оранжерее сэра Чарльза Уэйджера в Фулхэме. Вскоре после этого растение зачахло. К 1789 году в Кью Гарденс росло 15 видов. В их числе были огромные броские цветы рода Cattleya, названные так впоследствии в честь увлеченного собирателя экзотики сэра Уильяма Катли из Барнета. В тридцатые годы XIX века по его поручению в дебрях джунглей Коста-Рики было найдено растение, получившее вскоре название C. Skinneri, и обнаруживший его путешественник привез экземпляр семи футов в диаметре, шесть футов в высоту и более чем с полутора тысячами цветов; он приобрел его, преодолев существенные трудности, у местного племени, почитавшего куст как святыню. Орхидея пережила путешествие через Атлантику, и заворожила викторианских зрителей, когда ее выставили как самую большую орхидею в истории. Однако самая романтическая история у блестящей, нарядной, багрово-лиловой C. labiata vera, которая впервые зацвела в оранжерее Катли в 1818 году. Уильям Свенсон, один из агентов, собиравших орхидеи по поручению сэра Уильяма, послал ему груз растений из гор Орган в Бразилии. Из любопытства Катли высадил и упаковочный материал из этой партии (ботаники любят играть в эту игру – своего рода ярмарочную лотерею), и из него вырос изумительный цветок. Некоторое время он был жемчужиной экзотических коллекций, однако все экземпляры мало-помалу зачахли, и в конце концов остался только один – и он погиб при пожаре. К этому времени все забыли, откуда взялся оригинал. История повторного открытия этого растения, вероятно, апокрифична, однако не слишком противоречит вездесущим фантасмагориям мира орхидей[174]. Лет через семьдесят после исчезновения цветок снова появился в Париже – некая незнакомка приколола его к платью на балу в посольстве, чем вызвала всеобщее изумление (и, разумеется, привлекла всеобщее внимание). Среди гостей из британской дипломатической миссии был один страстный любитель орхидей, и он, разумеется, сразу узнал диковинку. Некий специалист подтвердил его догадку, и след привел к определенному месту в Бразилии, близ Пернамбуку, где и нашли орхидею.
К середине XIX века орхиделириум набрал полную силу. Владельцы оранжерей рассылали своих агентов и садовников по всем тропикам, в Гватемалу, Британскую Гвиану, Мексику, на Борнео и на Филиппины. За самые отборные экземпляры просили баснословную цену – до 1000 гиней за корень. Самый алчный собиратель – чех Бенедикт Рецль – пересылал орхидеи тоннами, партии его товара зачастую содержали по миллиону и больше растений. Местам природного обитания орхидей был нанесен сокрушительный ущерб. Леса оказались разграблены. Собиратели постоянно вырубали тысячи взрослых деревьев ради росших в их кронах орхидей-эпифитов и зачастую преднамеренно уничтожали всех представителей какого-то вида в том или ином районе, чтобы навредить другим собирателям и сделать из своей добычи редкость. Распространяли карты с ошибками, чтобы отправить соперников по ложному следу. На фотографии из книги Альберта Милликана «Путешествия и приключения охотника за орхидеями» (Albert Millican, “The Travels and Adventures of an Orchid Hunter”, 1891) мы видим экспедицию из десятка собирателей-туземцев, которые собрались у костра на вырубленном участке леса в окружении груд орхидей-эпифитов, доходящих им до пояса. Директор Цюрихского ботанического сада сказал: «Это уже не собирательство. Это беспардонный грабеж, и я не понимаю, почему общественное мнение не восстанет против него». Когда на лондонском аукционе выставили экземпляр редкостной Dendrobium schneideri, то, чтобы выполнить обещание, данное племени, которое им владело, орхидею пришлось продать в человеческом черепе, где она росла.
«Туземный обед». Снимок экспедиции собирателей орхидей в Колумбии из воспоминаний Альберта Милликана о его путешествиях по северу Анд
(Albert Millican, “Travels and adventures of an orchid hunter. An account of canoe and camp life in Colombia, while collecting orchids in the northern Andes”, 1891). Куча слева посередине – корневища орхидей. Фото: Библиотека Университета Брауна, Провиденс, Род-Айленд
Орхидеи, собранные так небрежно, зачастую гибли либо по пути домой, либо уже в оранжереях, где им было плохо. Западная вера в бесспорную пользу «плодородной» почвы и непонимание всех сложностей тропической среды приводили к тому, что орхидеям редко создавали подходящие условия для роста. В природе большинство тропических орхидей в результате эволюции обходятся практически без почвы в нашем понимании и либо живут на деревьях, питаясь соком коры, либо коренятся в дюйме-другом песка, составляющем почву джунглей. Вся мертвая органика мгновенно перерабатывается в бурлящую массу животной и растительной жизни над землей. В первые годы коллекционеры орхидей обычно сажали их без разбора в жирный компост – представление европейского садовника о лесной почве. Неважно, росла орхидея на земле или была эпифитом, крепившимся к деревьям и скалам, – и лишь в двадцатые годы XIX века орхидеи начали покупать вместе с ветками деревьев, на которых они росли. Конрад Лоддиджес, брат Джорджа, еще до того, как они занялись миниатюрными оранжереями Натаниэля Уорда, несколько раз пытался переправить орхидеи из-за моря и терпел неудачу. Вероятно, он разгадал бы секрет успеха, если бы внимательнее отнесся к истории успеха одной уругвайской орхидеи Oncidium, которая несколько раз расцветала в его каюте безо всякой земли, питаясь воздухом и конденсированной влагой. Даже сегодня у некоторых видов при транспортировке отщипывают отрастающие усики, поскольку не все понимают, что орхидеи иногда отращивают цветоносные побеги под корнями.
Джозеф Далтон Хукер, сын сэра Уильяма Джексона Хукера, директор Кью Гарденс с 1841 года и профессор королевской кафедры ботаники в Университете Глазго, в 1850 году собирал орхидеи в Гималаях. Он оставил дневник, из которого видно, в какой степени подчас забывались – и забывали о собственных принципах – даже образованные ботаники из хороших семей, столкнувшись с этими колдовскими растениями. Едва ли Хукер был человеком алчным или злонамеренным, просто викторианского воображения не хватало, чтобы представить себе, что природные ресурсы могут быть ограниченными и что они не обязательно переходят в вечную собственность при колониальном захвате. В горах Кази Хукер обнаружил