— Вы оказались загнаны в угол?
— Именно так — пристать было некуда. Но Литвиненко нас успокаивал. Говорил, что Боря хочет расставить своих людей. Были разговоры, что начальника нашего управления Хохолькова снимут, его место займет Гусак. В общем, никого не забудут.
— Вы этому верили?
— Допустим, мне никаких должностей не обещали… Я просто уже оказался в этой группе, пошел до конца. И пришел — к тому, что оказался фактически опозорен…
Центр Костромы совсем не похож на городской. Маленькие двухэтажные домишки, разбитые узкие улицы. Правда, в этом и заключается костромской шарм: стоит отъехать чуть в сторону — и ты попадаешь в царство ширпотребовской типовой застройки, где сквозь одинаковые шторы мерцают одинаковые люстры «каскад» — верх мечтаний советского человека (25 рублей, как сейчас помню)…
Улица Шагова — из разряда таких «каскадов». Сплошь утыкана осточертелыми пятиэтажками. Но именно ей было суждено сыграть главную роль в нашей истории.
Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, ему обязательно врезается в память какая-то деталь — сущая ерунда. Все остальное со временем стирается, притупляется — даже самое важное, но деталь эта запоминается навсегда. Я знаю это по себе.
Помню, как меня арестовывали. Уже позабылись лица тех, кто приезжал за мной, разговоры, которые мы вели. Но огромный рекламный щит газогенераторов, который высился над моей машиной, припаркованной у обочины Волоколамки, остался в памяти навсегда. И стоит мне закрыть глаза, первое, что я вижу, — этот щит, давно уже заклеенный-переклеенный новой рекламой.
Я специально поехал на улицу Шагова. Мне хотелось представить, на чем сфокусировался взгляд 22-летнего Вячеслава Бабкина, когда его в наручниках запихивали в «Волгу». Может, на этом торговце семечками? Или на стайке подростков, галдящих у пивного ларька? Или на железных дверях парикмахерской? А может, на неизменной люстре «каскад», горящей в доме напротив? Хотя нет — было утро, начало двенадцатого. Люстры ещё не зажигали…
…В изготовлении СВУ костромские чекисты подозревали троих горожан. Главным подозреваемым был Бабкин — сын командира полка внутренних войск. По версии УФСБ, именно в отцовском полку преступники собирали бомбы. Но одно дело — подозревать, и совсем другое — знать наверняка. Было решено провести оперативный эксперимент.
Литвиненко, прикинувшись уголовником, должен был выйти на Бабкина и купить у него СВУ. Грубо говоря, спровоцировать. И тогда бы в момент этой сделки Бабкина задержали и отправили за решетку. Главное — получить доказательства.
Однако у Литвиненко был иной взгляд на уголовно-процессуальное право.
«Каждое дело должно начинаться с признания», — глубокомысленно изрек он накануне операции. Следователь УФСБ Симонов даже поперхнулся. Прямо какой-то Вышинский — признание есть царица доказательств.
«Чего же вы не одернули Литвиненко?» — спрашиваю я у Симонова. Он усмехается:
«С такими, как Литвиненко, спорить бесполезно. Я просто сделал выводы».
Литвиненко тоже сделал выводы. 25 июня 1997 года примерно в 11 часов 15 минут на служебной «Волге» он подъехал на улицу Шагова. «Наружка» сообщила, что Бабкин находится у дома № 197. Ждет своего приятеля, который сидит в парикмахерской.
Литвиненко подошел к бабкинской «восьмерке». Наверное, он спросил что-то вроде «где продается славянский шкаф?». Наверное, Бабкин ответил, что гражданин ошибся и он себе таких паскудных штук не позволяет.
По законам жанра, после отказа Литвиненко должен был вежливо извиниться и убраться восвояси. Но не таков был мой герой — охотнику позорно возвращаться с пустыми руками. Он вместе с помощниками (с ним находилось ещё двое москвичей) вытащил Бабкина из машины и, заломав руки, кинул в «Волгу». Тот пытался вырываться, но после серии ударов начал терять сознание. Литвиненко же заковал его в наручники, связал ноги ремнем и натянул на лицо матерчатую шапочку. «Волга» помчалась в сторону области.
Все это происходило на глазах у прохожих. Естественно, они сразу же позвонили в милицию. В городе объявили план «Перехват».
Вскоре «Волгу» засекли на посту ГАИ. Попытались остановить, но безуспешно. Постовые бросились в погоню. Они настигли Литвиненко через каких-то полкилометра.
Я даже вижу эту картину: несчастный Бабкин, которого лупили всю дорогу, верещит не своим голосом — он-то не знает, что рядом с ним сотрудники ФСБ. Литвиненко, напротив, орет что-то о длинных руках Лубянки. Озверевшие милиционеры еле сдерживаются, чтобы не начать стрельбу. И тут — кульминация! — появляется добрый волшебник, начальник отдела УФСБ Назаров, и приказывает всех отпустить. Бабкина опять заковывают в наручники, только на этот раз везут уже в управление.
Почему полковник Назаров (ныне уже уволившийся) так поступил? Почему он оставил Бабкина с Литвиненко, который по новой начал дубасить задержанного прямо в машине?
Я задавал этот вопрос сотрудникам УФСБ. Им было стыдно. Они понимали, что Назаров не прав. Что он растерялся. Для него, как и для любого кадрового чекиста, методы Литвиненко казались дикостью. Он просто не нашел в себе силы поставить на место москвича: сказалась извечная провинциальная скромность…
Здание УФСБ построено в 56-м. Здесь уже не пытали людей, не выбивали показаний. До 97-го. До Литвиненко.
Трижды он надевал на голову Бабкину полиэтиленовый мешок. Бил руками и ногами, со всей силой хлопал ладонями по ушам. Требовал признаний. И Бабкин сломался…
Бывшего следователя УФСБ Симонова я застал в Свердловском райсуде. Теперь он — федеральный судья. Симонов сидит за столом, заваленным томами дел, и вспоминает, как все это было. Ему трудно: с утра он провел уже два процесса.
«Литвиненко прибегал ко мне трижды. Каждый раз приносил новые показания Бабкина — они были очень оригинально озаглавлены „чистосердечное раскаяние“. И заканчивались все одинаково: прошу простить, больше не повторится».
(Уже потом эксперты филфака МГУ признают, что текст «чистосердечного раскаяния», написанного Бабкиным, был полностью ему продиктован третьим лицом. С учетом стиля — вероятнее всего, Литвиненко.)
Бабкин написал многое. Что осенью 96-го он изготовил СВУ в виде мыльницы и продал его бандитам. Что в апреле изготовил другое СВУ, но выбросил в Волгу. Что ещё один подозреваемый — Михальцов — обо всем этом знал. Что на квартире третьего подозреваемого — Колчина — он видел несколько боевых гранат.
Михальцова сразу же задержали. Брал его не Литвиненко, поэтому обошлось без мордобития. «Чудеса» начались только в управлении…
Судья Симонов недовольно хмурится, и на его высоком лбу морщины сбиваются в гармошку:
— В ужасе прибегает обалдевший эксперт. «Я, — говорит, — остался с задержанным Михальцовым в кабинете, вдруг заходит Литвиненко и раз его по морде: говори, сука, всю правду».
— А как было с третьим подозреваемым, Колчиным? — интересуюсь я.
— Нет. Его Литвиненко не бил. Мы поехали к Колчину проводить обыск. Еще до начала Литвиненко вдруг заявляет: давайте зайдем на квартиру без понятых. Я только пальцем у виска покрутил. А потом в ящике кухонного стола неожиданно находим гранату — РГ-42 с запалом. Лежит прямо вперемежку с ножами и вилками. Мне сразу стало странно: какой дурак будет хранить гранату с вилками! Да и дверь на кухню была вне зоны видимости — Литвиненко вполне мог туда зайти. Тем более я дважды слышал звук открываемой двери.
— Вы что же, считаете, её подкинул Литвиненко?
Симонов молчит. Потом вздыхает:
— На гранате не было ни жировых отпечатков, ни пота. Что ж, её протирали каждый день тряпкой.
— 17 ноября 98-го года в «Интерфаксе» прошла наша пресс-конференция, на которой мы обвинили руководство ФСБ в беспределе. Честно говоря, я не хотел на эту пресс-конференцию идти. Но пошел. Сказались многие факторы. Во-первых, ФСБ продолжала нас «разрабатывать». Во-вторых, морально-психологическое состояние было ужасным. Я считаю, Литвиненко создавал его искусственно. Он не прекращал стращать нас арестами и убийствами.
— Березовский принимал участие в организации пресс-конференции?
— Самое непосредственное. Он вообще должен был на ней выступать, но потом, вероятно, посчитал, что это нецелесообразно, и уехал из России.
— Вы не задумывались, почему эту акцию назначили именно на ноябрь?
— У Бориса Абрамовича есть лозунг: «Мы выигрываем стратегически, мы проигрываем тактически». Это был его определенный ход, связанный с обострением ситуации внутри ФСБ. На мой взгляд, он хотел расставить своих людей на Лубянке.
— Правда ли, что за участие в пресс-конференции некоторые сотрудники получили от Березовского деньги?
— Я лично ничего не получал. А разговоры такие — да, слышал. За снятие Ковалева Литвиненко вроде бы дали миллион долларов, а за пресс-конференцию отдельные люди получили по 150 тысяч долларов. Понькин и Щеглов, например, открыто рассказывали, что Березовский им платил.
— За пресс-конференцию?
— За все. За многое… Странные люди: платит тебе Березовский — молчи, зачем показывать. Но им, особенно Понькину, нравилось бравировать своей близостью к БАБу. Кстати, признавались они и в том, что на Новый год всем им выделили «праздничные».
— Почему же вас обошли?
— После освобождения Литвиненко в январе 2000-го у нас вышел спор — при этом присутствовали и Понькин, и Щеглов. Я знал от людей, что Литвиненко все-таки получил деньги. Так по какому праву он взял их себе? Почему эту сумму не разделили? В итоге он был вынужден признаться: «Да, мне дали деньги. Ты что, тоже хочешь?»
…Литвиненко не убежал бы за рубеж «пустым». Он вообще обладает какой-то патологической жадностью. Знаете, в любом коллективе, если у кого-то день рождения, принято скидываться. Уломать Литвиненко стоило всегда огромных трудов.
— Насколько я помню, он и первой жене не платил алиментов. Врал, что уволился из ФСБ, нигде не работает, а сам в это время шиковал. Жена увидела его по телевизору и пошла на Лубянку.