Они пошли дальше. Черт его знает, зачем Ваня поплелся за Герцогом. Он был ошеломлен тем, что сказал Герцог о суде, и, сам того не сознавая, искал дружеской поддержки. Все равно у кого. Он не давал себе отчета в том, что делает.
Сгибаясь, чтобы сломить силу ветра, медленно продвигались вперед и наконец вышли на площадь, голую, как пустырь. В конце ее маячила темная громада вокзала. Дряхлые старики и старухи рылись в мусорном ящике, облитом карболкой. Бездомные. Бесприютные. Видимо, и детей нет, умерли, погибли на войне.
— Сейчас увидишь наше царство-государство, — торжественно объявил Герцог.
Через бесконечные железнодорожные пути он повел вдруг оробевшего Ваню к темневшим вдали пакгаузам. Ваня на каждом шагу цеплялся ногами за рельсы.
Откуда-то вынырнули проворные мальчишки в неописуемо грязных лохмотьях, со свертками под мышками и присоединились к ним.
— Богатый улов? — небрежно спросил Герцог.
— Сам видишь.
— Как отвечаешь, шкет! — Герцог влепил мальчишке звонкую затрещину, объяснил Ване презрительным тоном: — Подзаборники, дети горьких пьяниц. Воровать и попрошайничать великие мастера. Приходится учить их благородному обхождению.
В пакгаузе, с настежь распахнутыми дверями и просвистанном ветром, Герцог подошел к двери, ведущей в подвал. Ее охраняли трое подростков. Возле них стоял пожилой человек — такой сутулый, что походил на горбуна. Он просил, чтобы его впустили переночевать. Подростки требовали деньги, которых у человека не было.
— Дерет ваш Полундра за крысиную нору втридорога, как в гостинице «Карфаген», — жаловался он, затягиваясь цигаркой и освещая огоньком свое землистое лицо.
— Нет денег — ночуй на улице, — сказал рослый подросток.
— Деньги! — сутулый человек ухмыльнулся. — Я пятьдесят лет проработал, а за всю свою жизнь ни разу не поел досыта. Денег ни гроша. Даже на марку нет, послать письмо сыну в армию.
— Проваливай, проваливай…
— Будьте вы прокляты, кровопивцы! Что мне остается? Слоняться по городу, как шелудивый пес. Ни одна душа переночевать не пустит. — Сутулый человек выругался и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы поношенных штанов, вразвалку побрел прочь.
— Сюда милиция боится нос показывать. Тут на прошлой неделе прикололи двух легавых, — похвастался Герцог.
— Кто приколол? Не ты ли? — спросил Ваня.
— Может быть, и я!
— Новенький? С калымом? — спросил Ваню старший подросток. — Без калыма Полундра все одно вытолкает в три шеи.
— Ослеп? Не видишь, что со мной идет? — небрежно бросил Герцог.
Подростки открыли дверь; в лицо Вани дохнуло застоявшимся, спертым теплом.
Спустились в темный, сырой подвал. Ваня семенил за Герцогом, держась за его мускулистое плечо. Подмывало сбежать, пока не поздно.
Пошли по подвалу. Натыкаясь на тела спящих, развалившихся на полу, Герцог ругался и шагал дальше. Подвальное помещение напоминало комнаты-пещеры без окон и дверей, слабо освещенные коптилками. На земляном полу сидели и лежали люди в смрадном отрепье. Какой-то чубатый парень, обнаженный по пояс, держа на коленях рубаху, уничтожал насекомых. В следующей комнатухе при свете свечного огарка отпетые босяки резались в карты. Там же на ящике, накрытом газетой, стояли недопитые бутылки, граненые стаканы, валялись огрызки пищи.
Девчонка лет пятнадцати без кровинки на худом лице, сидя на коленях верзилы в красноармейской шинели, лениво пощипывала струны гитары и вяло напевала:
Я такая еще молодая,
А душе моей тысячу лет.
— Лаура, — кивнул на девчонку Герцог, — ты ее остерегайся, у нее…
Ваня с болезненным любопытством взглянул на девочку-подростка. Миловидное, но уже поблекшее лицо ее было испачкано, в уголках губ уже наметились горькие морщинки. Видимо, она была под хмельком.
— Зарегистрированная. Три раза ее милиция силком хватала на улице, возили в вендиспансер, и всякий раз она утекала оттуда… Ее сам Полундра наградил.
— Куда мы попали? — замедляя шаги, робко спросил Ваня. Ему казалось, что он видит дурной сон, что надо сделать усилие и проснуться.
— Катакомбы! — слушая заманчиво звучащее слово, произнес Герцог. — Они пересекают под землей весь город. И никто не знает, на сколько верст они тянутся. Наверно, Чаруса когда-то была крепостью… Человеческая жизнь теперь ломаного гроша не стоит. Каждую ночь на вокзале умирают бездомные старухи и старики — это те, кому не удалось устроиться в катакомбах.
Ваня вспомнил: когда-то Лука Иванов рассказывал ему об этих городских подземельях.
— Тут собрались бездомные со всего города. А комендант катакомб Полундра — злой, но справедливый пахан. Сам себя избрал и назначил. Это он приказал доставить тебя к нему. — И для пущей важности добавил: — Живого или мертвого!
— Доставить… меня? — поразился Ваня. И снова ему подумалось, что он спит и вот-вот проснется, и все это наваждение развеется, как папиросный дым.
— Тебя. Кого ж еще?
— Кто он такой, откуда меня знает?
— Говорил, что вы дружки и будто не раз встречались.
Ваню охватило предчувствие беды.
Они шли дальше, мимо слабо освещенных конурок, тесно набитых грязными, усталыми людьми. Спертый воздух был насыщен тошнотворным запахом пищи, нечистой одежды и человеческого пота. Мужчины и женщины лежали на полу вповалку, а рядом с ними, как поленья, валялись дети-заморыши. Молодая женщина, обнажив грудь, кормила младенца, завернутого в тряпку. От всего увиденного у Вани кружилась голова, он казнил себя за то, что так безвольно согласился заглянуть в этот дикий, страшный мир, о существовании которого даже не догадывался. «Здесь пострашнее, чем на утилизационном заводе, — думал он. — Зачем я сюда попал? Сидел бы теперь дома и тайком от Шурочки готовил завтрашнюю защитительную речь».
Здесь, в этих смрадных катакомбах, предстоящий товарищеский суд не казался уже таким страшным. А впрочем, чего ему бояться? Здесь люди, много людей, а он не богач и никому не сделал зла. Грабить его бессмысленно, у него ничего нет.
На их пути лежал на спине человек, длинные руки он закинул за шею. Герцог чиркнул зажигалкой, осветил небритое, полумертвое лицо, презрительно проговорил:
— Хандра. Опять, гад, нанюхался, — и, повернувшись к спутнику, объяснил: — Тут многие марафетом балуют, будут предлагать понюхать — не соглашайся. Стоит только начать, потом не отвяжешься. Этот проклятый порошок хуже водки.
Жара становилась сильнее. Ваня вспотел, нижняя рубаха прилипла к телу. Темный ход делал множество колен и поворотов, и было непонятно, как Герцог разбирается в этом мрачном лабиринте; Ваня уже знал, что одному ему отсюда никогда не выбраться. Хорошо бы, на всякий случай, бросать по дороге камешки, как это делал мальчик с пальчик в сказке.
Наконец вдали мелькнул проблеск света. С каждым их шагом он становился ярче.
— Ну, вот он, наш штаб, до которого еще не добрался ни один легавый.
Вошли в высокое просторное четырехугольное помещение, похожее на подземную церковь. Да это, видимо, и была церковь: со стен глядели полуистертые временем, туманные лики святых, покрытые грязью и плесенью. Облака табачного дыма клубились в помещении, горьковатые, как горящий ладан.
На ковре, устилающем пол, в самых живописных позах, держа цигарки в зубах, сидели и полулежали десять парней — играли в карты.
Банковал Алешка Контуженый, Ваня сразу его узнал, хоть не видел уже несколько лет. Свет от карбидной лампы, подвешенной к железному брусу на высоте в два человеческих роста, падал на его лицо, на рот с волчьим оскалом. Трясущимися руками он сдавал партнерам атласные карты.
Герцог не стал прерывать игры и попросил Ваню подождать у входа.
Ваня осторожно огляделся. За его спиной зияла темнота — уйти было невозможно. Он стоял, прислонившись спиной к влажной кирпичной стене, и наблюдал за азартной игрой. Незаметно игра захватила его, он забыл, где находится. Ему захотелось попытать счастья, но в карманах не было ни копейки. Игроки бесстрастно проигрывали. Но вот игрок, чем-то напоминавший извозчика, пошел на все деньги, валявшиеся у ног сидевшего по-турецки Алешки, и сорвал банк.
Алешка выругался и, небрежно собрав колоду, передал ее одному из своих партнеров — мрачному волосатому типу, похожему на разбойника с большой дороги, затем поднял свои бесцветные водянистые глаза и увидел Герцога.
— Ну, привел пацана?
— Привел, Полундра, — рапортуя, отчетливо выговаривая каждую букву, отчеканил Герцог.
«Контуженый, значит, и есть Полундра», — сообразил Ваня и, оторвавшись от клейкой стены, выступил на свет. Десятки глаз уставились на него.
— Ну, что же, Ваня, садись, играй, — милостиво пригласил Контуженый, и щека его дернулась.
— Спасибо. Только у меня, как всегда, денег нет.
— Садись, мы тебе в долг поверим, под честное слово. Отдашь потом. В нашей компании слово — это все… А ты с тех пор, как я тебя видел, изменился, возмужал. Ну как твой кореш Лукашка, пишет тебе? Помню, еще до революции, на собачьем заводе сел с нами за игру и все спустил с себя, подчистую, даже подштанники. — Контуженый задергался, и Ваня не сразу сообразил, что он хохочет. — Смелый был парнишка, всегда шел напропалую. Ну садись, садись рядом со мной.
— Я могу одолжить вам, молодой человек, само собой под проценты, — сказал мужчина средних лет, услужливый и вкрадчивый, с ухватками шулера.
— Извините меня, но я дал слово маме никогда не играть в карты. Да я и не умею.
Блатные дружно расхохотались.
— Ну это беда поправимая. Поживешь с нами чуток и быстро эту науку постигнешь. Просто, как дважды два.
— Нет-нет, я уже сказал вам… И хотел бы я узнать, зачем вам понадобился?
Контуженый взглянул на него быстро и как-то косо:
— Если тебя это интересует, я сразу скажу. Ты парень ушлый, а мне в моем деле потребны грамотные человеки. Мы ворочаем большими деньгами, а денежки счет любят. Кроме того, хочу иметь подробный план этих чертовых катакомб. Герцог докладывал мне, что ты вроде бы писатель, стишками балуешься. Вот и н