— Как чувствует себя Иван Данилович? — спросил Лука.
— Папа? Папа теперь студент, сбылась мечта всей его жизни. Поступил-таки в ветеринарный институт.
Андреев призвал к порядку расшумевшуюся молодежь и торжественно объявил, что суд удаляется на совещание. Вместе с судом ушел Маштаков. Альтман засуетился, стал доказывать товарищам, что никто не имеет права появляться в совещательной комнате, оказывать давление на суд.
Лука присел на скамью рядом с Ваней. За эти годы он возмужал, на худощавом лице его появилось выражение уверенности и силы.
— Только сегодня приехал в Чарусу и сразу же бросился разыскивать тебя. Прихожу к вам домой, а Шурочка взволнована, уверяет, что ты не ночевал дома и что это случилось впервые в жизни. Отправились в фабзавуч наводить справки и вот попали на суд. А ты даже не предупредил сестру! По-прежнему скрытничаешь.
— Постой, ты где остановился?
— У Юрки Калганова. Андрей Борисович обрадовался моему приезду. Приглашает тебя в гости. Он нас всех помнит.
— Почему не у нас? Ты меня обижаешь. — Ну, на это есть свои причины.
Подошел Гасинский, поклонился Луке, сказал:
— Молодец, Аксенов. Признаться, не ожидал этого от тебя.
— Юрий Александрович, дорогой, у меня к вам большущая просьба, — зашептал Ваня.
— Это что же, вымогательство платы за признание ошибки?
— Да нет, что вы! Сюда пришла одна девушка, она из катакомб. Хочет поступить к нам в фабзавуч. Я ей обещал от вашего имени. Возьмите ее. Если не возьмете, пропадет человек.
Гасинский нахмурился.
— Какая девушка, сколько ей лет, какое у нее образование? С нею надо предварительно потолковать. Все ты делаешь с кондачка, Аксенов.
— Да нет же, Юрий Александрович. Да вон она. — И Ваня энергичным движением руки показал на Чернавку, спорившую в стороне с Герцогом.
— Ваня, пойдемте к нам. Папа будет очень рад снова видеть всех нас вместе, — попросила Нина Калганова.
— Не могу я так сразу уйти. Мне нужно еще выслушать приговор. Юрию Александровичу мало моего признания, ему еще нужно помучить меня ожиданием.
— При чем здесь я? Ты напрасно, Аксенов, полагаешь, что суд — это моя затея. Это необходимость, продиктованная самой жизнью, — ответил Гасинский.
— Понимаю, понимаю, все понимаю… А как же с девушкой, Юрий Александрович?
— О девушке поговорим завтра.
Появился торжественный Зинка Суплин, объявил:
— Суд идет. Прошу встать!
Как на настоящем судебном процессе, публика слушала приговор стоя. Ваня тоже стоял, переминаясь с ноги на ногу и опустив голову.
Суплин читал какие-то длинные суконные фразы, а Ваня слушал плохо, взволнованный и появлением лучшего своего друга, и тем, что Герцог не отходил от Чернавки. «Зачем явился на суд этот противный тип, что ему здесь надо? Почему он не отходит от Чернавки?»
— «Принимая во внимание все вышеизложенное, товарищеский суд постановил…» — донеслось до слуха Вани. Он увидел, как Суплин, видимо нарочито, уронил на пол бумагу, наклонился, принялся искать ее.
«Вот оно, самое неприятное», — подумал Аксенов.
— «Товарищеский суд постановил, — повторил Суплин, подняв бумагу, — исключить Аксенова Ивана Ивановича из состава учеников фабзавуча…»
— Как это исключить, за что?! — взвизгнула Чернавка и ринулась вперед, расталкивая фабзавучников.
— «…Но, принимая во внимание чистосердечное раскаяние подсудимого, суд нашел возможным приговор считать условным».
Чернавка остановилась на полпути, с облегчением передохнула.
Камень свалился с души Вани, ему сразу стало легко и покойно. В руке его был зажат какой-то небольшой твердый предмет. Он разжал ладонь и увидел пуговицу, оторванную в момент, когда торопливо расстегивал ворот рубахи. Все время молчавшие фабзавучники, дослушав приговор, одобрительно зашумели.
— Ну теперь будто все. Теперь можно идти, к нам. Пойдемте, Ваня, — повторила свое приглашение Нина Калганова.
— Сейчас, сейчас… Но видите ли, я здесь не один, здесь девушка, которую я не могу оставить, — краснея и запинаясь, забормотал Ваня.
— Какая там еще девушка? — насторожилась Нина, и ноздри ее носа вызывающе раздулись.
— Зови свою девушку, и пошли, — потребовал Юра Калганов.
Чернавка ждала Ваню на улице. Рядом с нею неотступно стоял Герцог и, держа руки в карманах пальто, нагло улыбался. Увидев Ваню, Чернавка бросилась к нему, доверчиво заглянула в глаза.
— Знакомьтесь, товарищи, это… это Чернавка. — Только теперь Ваня вспомнил, что даже не спросил у девушки ее имени.
— Какая же она Чернавка? Скорее — Рыжавка, — недружелюбно и насмешливо сказала Нина.
Чернавка смело поздоровалась с товарищами Вани за руку.
— Пора, красавица, домой, — властно потребовал Герцог, сжав локоть Чернавки.
— Никуда я с тобой не пойду, отстань! Я уже сказала, что не пойду. Не по пути мне с тобой.
Ваня изумился и обрадовался. Он-то знал, сколько нужно было мужества, чтобы произнести эти слова. Девушка отказывалась от катакомб, в которых жила, отрекалась от постыдного ремесла, кормившего ее многочисленную семью. Отталкивая Герцога, она рвала с прошлым, не задумываясь над тем, что будет есть сегодня и где найдет ночлег. Буйная радость вошла Ване в душу. Первый раз в жизни человек поверил ему и не раздумывая пошел за ним. Ваня готов был броситься на Герцога, раздавить, уничтожить его.
— Так ты это вправду? Ну, еще попомнишь меня! И ты, ты тоже! — взбешенный Герцог накинулся на Ваню.
— Ну, ну, потише. Что вам от нее надо, оставьте ее в покое, — облизывая пересохшие губы, яростно сказал Ваня, заслоняя девушку своим телом.
— Замри! — Герцог поднял кулак, туго обтянутый кожаной перчаткой, но в эту минуту между ним и Ваней встал Лука. Светлые глаза его недобро вспыхнули. Герцог, сплюнув под ноги, медленно отошел в тень.
— Пойдемте с нами, — проговорил Лука и, не взглянув на Герцога, взял девушку под руку.
Герцог еще долго стоял на месте, провожая туманными глазами уходившую Чернавку.
Впервые его ужалила зависть. Этот смазливый молокосос в военной форме глядел на него с нескрываемым презрением! Он для него не Герцог, не всесильный бандит, а жалкий гаер.
Шли по Петинке, улице рабочих, обсаженной деревьями с молодой, цыплячьей, неоперившейся желтовато-зеленой листвой.
Лука спросил:
— Что это за петух набросился на тебя?
— Опасный молодчик. Рано или поздно доведется мне стукнуться с ним всерьез.
— Хипесник он, — откровенно пояснила Чернавка, — вор, обкрадывающий клиентов проститутки.
И пока шагали по длинной Петинке, Ваня подробно рассказал своему другу о катакомбах, о Полундре, о голодной девочке.
— Значит, Полундра просил тебя написать о нем и ты пообещал? — спросил Лука.
— Обещал!
— Обязательно напиши фельетон. Хлесткий, как удар плети. Ничего не выдумывая, так, как сейчас рассказал мне, — горячо посоветовал Лука. — Городская газета обязательно напечатает. Фельетоном ты наповал сразишь Полундру, освободишь от него всех этих несчастных, прозябающих в катакомбах. Обличительное слово — великая вещь. Настанет время, когда сатира заменит суд и преступников будут приговаривать к осмеянию в прессе, — говорил Лука, а сам не спускал глаз с Шурочки. Никак не мог насмотреться. Она изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз, выросла, из угловатой девочки превратилась в хорошенькую девушку. Она была худенькая, лицо у нее было овальное и нежное, нос точеный, прямой и добрые, очень красивые глаза.
IV
Юра с озорством нажал пальцем на кнопку звонка. Дверь открыл Андрей Борисович. На нем была серая поношенная толстовка. Пропустив гостей и сына в полутемную переднюю и здороваясь с Ваней, он радостно задержал его ладонь в своей шероховатой руке.
— Давненько не видел вас, молодой человек. Чем же вы теперь занимаетесь? Почему вас не видно у меня в доме?
— Работаю в трамвайном депо, Андрей Борисович, — Ваня запнулся, — вернее, учусь в фабзавуче.
— Фабзавуч — великолепная школа. Когда-нибудь к этой форме сведется все начальное образование нашей молодежи. Чтобы человек оставался человеком, он обязан трудиться. Недаром Владимир Ильич назвал начальные школы трудовыми, — говорил Андрей Борисович, приглашая всех к себе в кабинет.
Ничего не изменилось в этой комнате. По-прежнему здесь библиотека технических книг, пишущая машинка «Ундервуд», коллекции старинных монет и минералов, фотографический аппарат, блестящие шарикоподшипники, белая логарифмическая линейка. Только на письменном столе появилась железная модель бронепоезда, на котором белой краской написано «Владимир Ленин».
Ваня знал: это модель бронепоезда, построенного Андреем Борисовичем на паровозном заводе во время наступления Деникина на Чарусу. В городе говорили, что бронепоезд «Владимир Ленин» отличился в боях и был награжден красным революционным знаменем. Заняв Чарусу, белые арестовали Андрея Борисовича и несколько месяцев продержали в тюрьме на Холодной горе, пока его не выпустили махновцы, занявшие город. Чертежи этого бронепоезда, выписанные, за отсутствием туши, химическими чернилами, отливающими лазурью и золотом, висели на стене, под портретом Ленина.
Ваня заметил, что Лука чувствовал себя у Калгановых как дома. В кабинете у окна стояла раскладушка, накрытая байковым одеялом, — видимо, приготовили для него.
Лука ушел на кухню, и оттуда слышались веселые раскаты его молодого смеха, оживленные голоса Нины и ее матери, Зинаиды Лукиничны. Там готовили чай.
— В этом году нам понадобится более тысячи рабочих, и администрация завода возлагает большие надежды на фабзавуч, — сказал Андрей Борисович. — Я давно собирался заглянуть в мастерские к ребятам, да все некогда. Нет у нас инженеров. Рабочих достаточно, а инженеров — раз-два, и обчелся. Вот и приходится каждому спецу работать за троих… Краем уха слышал, что сегодня в фабзавуче трамвайщиков состоится товарищеский суд над каким-то хулиганом. Ненавижу хулиганов. Они мешают спокойно работать и отдыхать; как зловонные отбросы, они отравляют воздух, которым мы дышим. Надо беспощадно наказывать это пьяное отребье, подымающее руку на труженика и изрыгающего потоки хулы на женщин и детей. Хулиганам не должно быть места в нашей стране. Хулиган — это наш политический противник, это человек, который первым подымет руки в бою и не задумается предать родину. Надо сделать так, чтобы семья, в которой вырос хулиган, бандит или вор, несла не только позор, но и наказание. Очень хорошо, что фабзавучника-хулигана предали товарищескому суду. Я одобряю товарищеский суд. Товарищеский суд, или суд чести, всегда добьется большего, чем суд государственный; суд равных, суд товарищей — что может быть авторитетнее для человека!