Да, это могло быть именно тем, чего он искал, – тем самым открытием, которое сделает его имя в мире германистики нарицательным. И тогда его труды сделаются обязательными к прочтению в профессиональных кругах. Мировая власть. Так что этому стоило посвятить время – и с этой целью уединиться на все оставшееся лето. Перестать постоянно думать о своей штуке.
Он сидит в большом кафе при автосервисе «Шелл», с плакатом «Формулы-1», ест сэндвич с сырокопченой колбасой и пьет минеральную воду. Трасса Спа-Франкоршам где-то неподалеку, в этих лесах.
В кафе немного посетителей. Даже несмотря на самый разгар лета – вторая неделя июля, – погода держится скверная, и мало кому охота проводить время здесь, в лесах, когда то и дело льет дождь, окутывая темные стволы сосен белесой пеленой.
Озябшими руками он заливает в машину бензин. Ему кажется, что здесь все дешевле, чем в Германии. Но он не уверен. В любом случае, за бензин платит Станько. Он засовывает чек в бумажник, рядом с другими чеками, и снова выходит под дождь.
Здесь заканчивается известная ему дорога – дальше шоссе идет на восток к Кельну. Сидя в машине, он просматривает карту, распечатанную с «Гугла». Нечеткая линия отмечает по диагонали путь от того места, где он находится, до Германии, мимо Люксембурга. Шоссе Е 42. Кажется, ничего сложного. Он складывает карту и еще недолго сидит, слушая, как дождь барабанит по крыше, и допивая кофе. Люксембург. Он никогда там не был. Все равно как графство Суррей было бы страной. Нелепость. Аномалия. Как Slēan. Нарицательное имя. Он должен посвятить себя работе. Перестать думать о своей штуке. Пора повзрослеть. Если в двух словах. Ему понравилось, как она это сказала.
Все ветровое стекло залито дождем. Лето. И все же в дожде есть что-то романтическое. Людей вокруг немного. Это была ее идея – встретиться во франкфуртском аэропорту. Не в аэропорту города Франкфурт, а во Франкфурт-Хане, где нет излишеств, глубоко в сельской местности, и совсем не близко к Франкфурту; Франкфурта даже нет на его карте с «Гугла», даже при том, что маленькая точка, обозначающая аэропорт, почти в самой середине. Они привыкли к подобным аэропортам, эти любовники. Сонное местечко рядом с какой-нибудь деревней, откуда делают максимум двадцать рейсов в день. Они уже побывали за этот год – туда-сюда – раз десять в таких местах. Туда-сюда. Туда-сюда. Это была ее идея – встретиться там и завершить поездку в Скавину вместе, побыть вдвоем, проведя пару ночей в дороге.
Глава 2
Найти аэропорт оказывается труднее, чем он думал. Приходится порядочно поколесить – съехать с прямого полотна Е 42 на узкие, извилистые дороги, объезжая тракторы. Кругом холмы. День серый и влажный. Указателей меньше, чем надо бы. Оказавшись в какой-то деревне, он начинает волноваться, что в итоге может опоздать, и вдруг – он уже на месте. Вскоре он движется среди припаркованных машин, в спешке высматривая свободное место.
Он находит место.
И тогда происходит это.
Громкий противный металлический скрежет, причину которого он не сразу понимает.
А когда понимает, у него схватывает сердце.
Когда сердце отпускает, он сильно потеет.
Она поднимает глаза от журнала и улыбается.
– Извини, опоздал, – говорит он.
– Ты не опоздал. Самолет прилетел раньше.
– Все нормально?
Она убирает журнал в сумку.
– Да. Отлично. Ты, наверное, устал, – говорит она, глядя на него. – Он выглядит бледным, взволнованным. – Ты долго был за рулем.
– Вообще-то все в порядке, – говорит он. – Возможно, усталость накроет меня потом.
– Хочешь чего-то поесть?
– Ну…
Он думает об этом. Он был голоден еще полчаса назад. Он ничего не ел весь день, не считая pain au chocolat[38] на пароме и сандвича с колбасой в Арденнах, под дождем. Но теперь он почему-то не голоден. На самом деле ему слегка нехорошо от того, что случилось с машиной Станько, с его шикарным внедорожником.
– Может, поем немного, – говорит он. – А ты ела?
– Что-то перекусила.
– Может, поем, – повторяет он.
– Хорошо. Но ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она, внезапно встревожившись.
– Да. Да, – отвечает он. – Отлично.
Они говорят по-английски. Для него английский почти родной. У нее уровень чуть ниже.
Он встает в очередь в какую-то точку с едой, их лишь несколько в аэропорту. Все здесь обшарпанно и обыденно. За ограждениями с предупреждающими знаками ведутся скромные ремонтные работы. Он делает заказ, на безупречном немецком – сандвич с ветчиной и двойной латте.
– Слушай, – говорит он, присаживаясь рядом с ней. – Я должен тебе кое-что сказать.
К его удивлению, она сразу настораживается. И даже кажется испуганной.
– Да? – говорит она.
– Я попал в аварию, – говорит он, снимая крышечку со стаканчика с латте. – На машине. На парковке. Здесь. Есть повреждения – краска.
Она ничего не отвечает.
– Надеюсь, твой отец не придет в ярость.
– Не знаю, – говорит она.
– Хочешь немного? – спрашивает он, предлагая ей сандвич. – Я вообще-то не голоден.
Когда она качает головой, он спрашивает:
– Как прошел полет? Нормально?
– Да, все было отлично.
– Из Катовице? – спрашивает он.
– Да.
– Сегодня мы ночуем в местечке под названием Тренфельд, – говорит он, продолжая бороться с сандвичем. – Это в паре часов отсюда на машине. Если верить картам «Гугла».
– Хорошо.
– Gasthaus Sonne[39], – говорит он.
И хотя она улыбается, что-то как будто тревожит ее.
– Хорошо? – произносит он.
Она опять улыбается ему, и он пытается понять, в чем дело – ему только кажется или она действительно чем-то встревожена?
– Поехали? – говорит она.
Он берет ее чемоданчик, и они идут к парковке, где она осматривает, довольно бесстрастно, большую царапину на боку новой машины ее отца.
Он театрально вздыхает:
– Видишь?
– Угу.
– Надеюсь, твой отец не придет в ярость, – говорит он снова.
Когда он идет вдоль сцепленных заграждений к автомату, чтобы заплатить за парковку, начинается дождь.
Когда он возвращается, она уже на пассажирском сиденье, смотрит прямо перед собой.
Возникают небольшие сложности с тем, чтобы выехать обратно на шоссе Е 42 по направлению к Франкфурту. Некоторое время они колесят по заваленным навозом проселочным дорогам, по унылой сельской местности.
Когда они наконец выбираются на шоссе, то первое время едут молча, словно завороженные движением дворников по стеклу, снова и снова стирающих капли дождя.
Он продолжает думать об аварии.
О том, как легко этого могло бы не быть. Если бы только он приехал, к примеру, на несколько минут раньше или позже, он бы точно нашел другое место для парковки. Там было одно довольно рискованное пространство около входа, которое он почти занял, но решил поискать что-то получше, хотя то место, куда он решил вписаться в итоге, после нескольких минут нервозных поисков, было даже у́же.
Ему хотелось отлить. Это тоже могло сыграть свою роль – он был в нетерпении и не мог как следует сосредоточиться. И еще он устал, проголодался, и спешил, и тащился минут десять за трактором, пока искал аэропорт. В результате все эти факторы, все эти сами по себе малозначащие, пустяковые обстоятельства объединились в одном роковом моменте, поместив его именно туда и тогда – и вот произошла авария.
И что теперь будет? Ему придется заплатить за эту гребаную…
– Я должна сказать кое-что тебе, Карел, – говорит она.
Он не вполне понял ее тон, этот нажим на местоимении, забыл, что совсем недавно сам произнес такую же фразу, когда они встретились в аэропорту.
– Что?
Долгая пауза.
Он еще думает о том, во сколько ему обойдется покраска и знает ли Станько кого-то, кто сможет сделать это подешевле, и замечает, что молчание подозрительно затянулось.
– Я должна сказать кое-что тебе, – повторяет она.
И по мере того как молчание затягивается, круг вероятных признаний стремительно сужается в его сознании, пока, наконец, не остается один или два варианта.
В глубине души он понимает это, но в то же время продолжает энергично обдумывать, что делать с поцарапанным крылом.
Она либо собирается прекратить их маленький роман, эту череду беспорядочных свиданий в номерах отелей, либо…
– Ты беременна, – говорит он, выдавливая рычаг индикатора, вырываясь вперед, чтобы пробиться в туннель, полный водяной пыли.
Он надеется, что она сразу возразит ему. Но молчание не нарушается. Вокруг них уже сырой, серый мир, по краям которого перекрученные ветром деревья, заметные боковым зрением. В какой-то степени он по-прежнему думает об аварии. Но эти мысли начинают отступать куда-то, словно растворяясь в бескрайнем космосе.
– Беременна? – спрашивает он.
Бывают моменты, когда все меняется. Сколько их в жизни? Всего несколько. И вот настал такой момент. На этом поливаемом дождем шоссе где-то в Германии. Здесь и сейчас.
– Вот дерьмо, – говорит он, продолжая напряженно всматриваться в дорогу впереди.
Наконец она заговорила:
– Я так думаю. Да.
– Вот дерьмо, – повторяет он.
Теперь мысли об аварии отошли на задний план, хотя он все еще помнит об этом, как о чем-то далеком, затерянном где-то во тьме.
И где-то там же, во тьме, ему теперь видится вся его жизнь, отнятая у него.
Что ему осталось? Где теперь найти приют, когда все утекло в пустоту?
И висит там, во тьме, обломками.
Он замечает, что она содрогается от рыданий.
Для него это неожиданность.
А затем она начинает, рыдая, бить себя по лбу крепко сжатым кулачком.
– Пожалуйста, – говорит он, – прекрати.
– Останови машину, – говорит она сквозь слезы. – И вдруг орет: – ОСТАНОВИ МАШИНУ!