Позже, когда он выходит из ванной комнаты, выложенной розовой плиткой, она все еще плачет, голая, не считая покрывала, в которое она кое-как завернулась.
– Мне жаль, – говорит он, присаживаясь на край кровати.
Звучит не очень искренне, поэтому он повторяет снова:
– Мне жаль. Просто это такой шок. Для меня.
– А для меня это, по-твоему, не шок?
Она закрыла голову подушкой. Голос у нее приглушенный, в нем слезы и обида.
Он отводит взгляд от ее голых плеч и смотрит на невзрачную акварель на оранжевой стене.
– Ну, конечно, шок, – говорит он. – Поэтому мы и должны подумать об этом. Серьезно подумать. То есть… – Он пытается подобрать слова: – Тебе нужно подумать о своей жизни.
Он знает, что она амбициозна. Она тележурналист, появляется в «Новостях» на краковском телеканале, берет интервью у фермеров о засухе или у мэра какого-нибудь соседнего городка о новом досуговом центре и о том, как ему удалось добиться встречного финансирования от Европейского союза. Ей только двадцать пять, и она по-своему известна, в масштабе Кракова. (Она, вероятно, зарабатывает больше его, вдруг думает он.) Люди иногда здороваются с ней на улицах, узнают в торговых центрах. Он сам видел, как кто-то указывал на нее пальцем, когда они ехали на эскалаторе.
– Что это значит? – спросил тогда он. – Ты знаменита?
– Нет, – усмехнулась она. – Не особо.
И все же она знаменита, и ей хочется большего. Он это знает.
– Понимаешь, о чем я? – спрашивает он.
Они проводят несколько часов в темной комнате с занавешенными окнами, пока день клонится к вечеру. Ничто во внешнем мире, по другую сторону малиновых занавесок, матово отражающих дневной свет, бьющий на них с улицы, как будто не имеет значения. Сама комната кажется беременной, несущей в себе их будущие жизни в тускло-кровавом свете.
Свет все никак не уходит. Лето в самом разгаре. Вечер длится вечность.
Наконец, словно устав от солнца, смотрящего в окно, они одеваются и уходят.
На улице тепло и влажно. Они поднимаются по живописной фахверковой улице. Рядом другие прохожие совершают вечерний променад, и на террасах двух или трех гостиниц тоже люди.
Она ничего не сказала. Однако он чувствует, и чем дальше, тем сильнее, что теперь, думая об этой ситуации, она все больше убеждается, что оставить ребенка было бы неразумно. Это было бы просто неблагоразумно. А она как раз благоразумна. Он это знает. Она не сентиментальна. К своей жизни она относится серьезно. У нее есть планы на будущее, и она умеет расставлять приоритеты. Это одно из тех ее качеств, которые ему нравятся.
Он замечает автоматы по продаже сигарет, несколько автоматов, прямо на открытом воздухе. Они выглядят очень странно среди старинных, будто сказочных домов. Деревня курильщиков-психопатов. Он и сам хотел бы выкурить сигарету. Иногда, in extremis[41], он еще курит.
Все кажется каким-то нечетким, и в воздухе действительно туман, почти неощутимый, повисающий над улицей, по мере того как теплый вечер высасывает влагу из сырой земли.
Они садятся за столик на террасе.
Он пытается придумать тему для разговора. Стоит ли говорить о чем попало? Об этом милом месте? О высоких конусных крышах домов? О резных фронтонах? О том, какой долгий выдался у него день? О том, чем бы они могли заняться завтра?
Ни одна из этих тем не кажется ему достаточно существенной. Сейчас его волнует только одна тема – и он уже полностью высказался по ней. Ему не хочется снова повторять все это. Он не хочет, чтобы она чувствовала, что он давит на нее.
Это очень важно, думает он, чтобы она сама приняла решение, чтобы она чувствовала: это ее решение.
Они сидят в молчании какое-то время, слыша вокруг мягко льющуюся немецкую речь. В основном здесь собрались пожилые люди. Пожилые люди, приехавшие на летний отдых.
Ему любопытно, что у нее на уме.
– О чем ты думаешь? – спрашивает он.
– Почему ты выбрал это место?
– Почему?
Он не ожидал такого простого, заурядного вопроса.
– От аэропорта не слишком далеко, – говорит он. – Не хотелось ехать сегодня дальше. Это было по пути. Гостиница показалась приличной. Ну, вот. Приличная?
– Отличная, – говорит она.
Он поворачивает голову, оглядывая улицу, и говорит:
– Здесь не очень интересно, я понимаю.
– Поэтому мне здесь нравится.
Это у них тоже общее – интерес к неинтересным местам.
– Я не хотел бы остаться здесь на неделю или дольше, – говорит он.
– Я бы тоже, – соглашается она.
Впрочем, почему бы и нет? Он находит немало хорошего в этом месте. Здесь чисто. Тихое благоденствие. Отделенное холмами от всего мира. Очевидно, здесь мало что происходит. Даже магазинов нет – или, возможно, есть где-то один, который открыт только по утрам в будние дни (кроме среды). Отсюда, предположительно, и автоматы с сигаретами. Может быть, занимай он должность преподавателя в Вюрцбургском университете, в двадцати минутах по шоссе отсюда, он бы и сумел как-то здесь устроиться…
Цепочка абсурдных мыслей.
Какая-то нелепо-эскапистская.
Нелепая эскапистская фантазия – вот что это такое.
Фантазия о том, чтобы спрятаться в таком месте, где ничего не происходит.
Она делает еще один глоток персикового сока. Она пьет персиковый сок, хотя это не обязательно что-то значит – она ведь пьет его не регулярно.
– И теперь, – говорит она, – мы никогда не забудем его.
Звуки вокруг как будто стихают, и вокруг них образуется плотное беззвучное пространство. Он слышит собственный голос как бы со стороны:
– Почему мы никогда не забудем его? – Как будто ему не ясно, что́ она имела в виду.
И когда она ничего не отвечает, он пытается понять, борясь с волной паники: Это ее способ сказать мне об этом?
Он не хочет, чтобы она чувствовала, что он давит на нее.
Испытывая панику, он говорит:
– Пожалуйста, не принимай сейчас решения, о котором ты впоследствии можешь пожалеть.
– Не волнуйся за меня, – бросает она.
Они сидят за столиком, слыша крики стрижей в нестерпимо белом небе.
– Просто… – говорит он. – Пожалуйста. Ты знаешь, что я думаю. Я не буду повторять тебе это снова.
И не проходит минуты, как он говорит все это снова – все, что он сказал в гостинице.
О том, что они еще недостаточно знают друг друга.
О том, как это скажется на ее жизни. На их совместной жизни.
А в глазах у него трусливое отчаяние.
– Прекрати, пожалуйста, – просит она, отворачиваясь. – Прекрати.
На ней солнечные очки, так что он не видит ее глаза.
– Мне жаль…
Она снова начинает плакать; одинокая слеза скатывается по ее лицу.
– Мне жаль, – повторяет он в смущении.
На них начинают поглядывать.
Теперь он точно облажался, думает он. Его рука тянется к ее руке, но замирает в воздухе.
Его будто лишили защитной оболочки, словно сняли слой краски с картины, обнажив все ужасы, скрытые под ним.
– Мне просто нужно знать, – произносит он.
– Что тебе нужно знать?
Это кажется очевидным.
– Что произойдет?
– То, что ты хочешь.
– Это не то, чего я хочу…
– Нет, хочешь.
– Я не хочу, чтобы ты это делала просто потому, что я так хочу…
– Я делаю это не просто потому, что ты этого хочешь.
Это похоже на пробуждение после кошмара, когда ты видишь, что в твоей жизни ничего не изменилось, все как раньше. И звуки возвращаются к нему. Как будто он вынырнул из-под воды.
– Хорошо, – говорит он и берет ее руку в свою. – Хорошо.
Не нужно показывать, как он счастлив. И на самом деле, к его удивлению, он вдруг чувствует привкус печали, где-то глубоко внутри, словно остаточный след печали на безупречно голубом небосклоне его разума.
Она опять плачет, сдерживая рыдания, пока он держит ее руку и пытается не обращать внимания на пенсионеров, которые теперь уже открыто разглядывают их, как если бы в этом месте, где ничего не происходит, вдруг устроили уличный балаган.
Но ведь это не так.
Глава 3
Они едут по шоссе на северо-восток, к Дрездену. При приближении к очередному городку движение усиливается. Солнце взирает с неба на пеструю суету дорожного движения на шоссе. Германия. Понедельник.
Они проснулись поздно, солнце светило сквозь занавески, словно желая, чтобы его впустили. Занавески, прогретые солнцем, дышали жаром. Они сбросили одеяло. Она плохо спала. Она была в каком-то смысле в трауре, так ему казалось. Но он не собирался говорить об этом, только не сегодня.
Прошлым вечером, после сцены на террасе, они погуляли около часа, дошли до края деревни и спустились к реке – узенькие тропки вели к деревянным пристаням, где в зеленой воде были причалены лодки. Берег на другой стороне был крутым, и на нем стояли такие же красивые дома. Над водой роились комары. Наконец, наступил вечер. Опустились сумерки.
Они неспешно вернулись в Gasthaus Sonne. Они ничего не ели.
Свет в комнате резко ударил по глазам.
– Ты всегда получаешь что хочешь, – сказала она. – Я это знаю.
– Неправда, – пробормотал он.
А сам подумал: Возможно, так и есть. Возможно, я такой.
Она стала раздеваться.
– Мне бы надо к этому привыкнуть, – сказала она. – Я знаю таких людей.
– То есть?
– Людей, которые просто плывут по жизни и всегда получают что хотят.
Она говорила тихо и не смотрела на него.
– Ты не знаешь меня, – возразил он.
– Знаю достаточно хорошо, – сказала она.
– Достаточно для чего?
Она ушла в ванную, взяв косметичку.
Он лег на мягкий матрас. Он тщетно пытался вспомнить хотя бы один незначительный случай во всей свой жизни, когда бы не получил того, чего хотел. Выходило, его жизнь была действительно такой, как он хотел.
Он запланировал посетить Бамберг следующим утром, так они и сделали