Ма, звучит тонкий, испуганный голос в его голове, его собственный голос.
Ма, где ты теперь?
И, наконец, сидя там, в зале ожидания, глядя на самолеты, движущиеся в слабом октябрьском свете, он чувствует слезы в глазах.
Глава 2
Вообще-то «хорватская Ривьера», побережье Адриатики, даже в своей наименее фешенебельной части оказалась слишком дорогой для Мюррея. И ему пришлось перебраться в глубь страны, подальше за холмы, в городок, лежащий на довольно засушливой равнине, окруженной пыльными виноградниками и полями подсолнухов и кукурузы. Когда-то здесь были побиты турки, примерно в пятнадцатом веке, и на главной площади городка возвышается монумент в честь этого события. Последнего примечательного события в истории городка. На одной из улиц, ведущих от площади, стояло молодежное общежитие, «Уморни путник» – где какое-то время после прибытия проживал Мюррей.
С тех пор прошло больше года.
Первым человеком, который встретился ему на лестнице в тот первый день, был Ханс-Питер, голландец, весьма давний обитатель общежития.
Очевидно Ханс-Питер, как сразу подумал Мюррей, был распоследним лохом.
Но он стал его единственным другом в те дни.
После возвращения Мюррея из Королевства они проводят вечер в пабе под названием «Джокер». Они сидят на улице, за одним из нескольких столиков под зонтиками с рекламой местной минералки, – и, хотя уже октябрь, сейчас жарко. На Мюррее белые шорты, доходящие ему до колен, открывающие его безволосые ноги с фиолетовыми венами, он в темных офисных носках и больших белых кроссовках. На его мужественном лице выступает пот.
– Шарко, – говорит Ханс-Питер.
Это в его духе – выдать такой очаровательный гамбит для затравки разговора.
Мюррей согласно хмыкает.
Ханс-Питер моложе Мюррея, вероятно, лет на десять – ему, должно быть, сорок с чем-то. Он невероятно высок и очень застенчив.
– Я шитаю, – говорит он, сделав быстрый, как бы вороватый глоток пива, – это все глобальное потепление.
Потеющий Мюррей усмехается:
– Что ты, на хрен, городишь?
– Глобальное потепление, – повторяет Ханс-Питер.
– Что – ты веришь в это?
Ханс-Питер кажется взволнованным, как если бы допустил элементарную ошибку. Он спрашивает:
– Ты в это не веришь?
– А то как же, мать твою, – отвечает Мюррей, вытирая краем белой футболки обильный пот с лица и поправляя очки на носу. – Не говори, что веришь в это.
– Ну… – Ханс-Питер смотрит вниз на свои шлепки. – Я не знаю. Уше октябрь.
Люди едят мороженое. Голуби плещутся в фонтане.
Мюррей продолжает смотреть на него в упор:
– И?
– Ну, – произносит Ханс-Питер не очень уверенно, – это нормально? Эта… эта погода?..
– Нет никаких доказательств глобального потепления, – говорит ему Мюррей.
– Ну, а я думал…
– Нет, блядь, доказательств.
Мюррей снова снимает очки и промокает лицо футболкой. Футболка спереди вся мокрая.
Светлые ресницы Ханса-Питера застенчиво порхают.
– Я думал, – говорит он, – есть доказательства.
Мюррей снова смеется:
– Тебя надули.
Ханс-Питер скромно спрашивает:
– А как ше отшот Штерна?[62]
Мюррей что-то злобно ворчит.
– Там сказано, – не унимается Ханс-Питер, – если не принять мер против выделений…
– Да к чертям собачьим! – кричит Мюррей. – Есть другие отчеты, в которых говорится прямо противоположное.
– Разфе они не проплачены нефтяными компаниями?
Мюррей вздыхает. Подобного дерьма он уже наслушался и больше слушать не намерен. На самом деле Мюррей испытывает неподдельную симпатию к «нефтяным компаниям». Он чувствует каким-то образом, что он с «нефтяными компаниями» на одной стороне. В этом дело – они успешны, они победители в этом мире и потому, несомненно, вызывают злую зависть всяких лохов вроде Ханса-Питера. Посмотрите на него – до сих пор живет в молодежном общежитии. А вот Мюррей, как какая-нибудь гребаная нефтяная компания, занимает хорошо обставленную квартиру на одной из самых элегантных улиц городка эпохи Габсбургов. В его понимании Ханс-Питер проживает здесь за счет голландского эквивалента пособия по безработице, которого тут хватает на лучшую жизнь, чем в Амстердаме, или откуда он там.
– Ты что, не понимаешь, – говорит он, переходя на снисходительный тон для своего недалекого друга, – что это все заговор против нефтяных компаний? Левацкий заговор. Против рыночной экономики. Против свободы личности.
– Ты так думаешь? – спрашивает Ханс-Питер.
– Я это знаю, дружок. Они проиграли холодную войну, – объясняет ему Мюррей. – Это их следующий ход. Это же, блядь, очевидно, если подумать.
С его носа срывается объемистая капля пота.
Ханс-Питер не отвечает. Он поворачивается к раскаленной от жары площади. В левом ухе у него маленькая серьга.
– Ишо по одной? – спрашивает он, замечая пустой бокал Мюррея.
– Ну, давай, – ворчит Мюррей.
К его удивлению, после этой, только второй пары бокалов Ханс-Питер извиняется и уходит, оставляя его допивать в одиночку пол-литра «Пана», местного лагера, и скользить взглядом по неожиданно безлюдной площади.
Мюррея удивляет, что у Ханса-Питера нашлись какие-то дела. Их дружбу скрепляет то обстоятельство, что ни один из них никогда ничем не занят. Ни с кем не ведет никаких дел. Потому что не с кем. Поэтому они и дружат. Уберите это обстоятельство – и непонятно, что останется.
Вообще-то нельзя сказать, что больше здесь совсем никого нет. Есть Дамьян. Знакомый Ханса-Питера, из местных. Но у Дамьяна есть работа – в шиномонтажной мастерской, рядом с железной дорогой. У него есть семья. Другими словами, у него есть то, что называется нормальной жизнью.
Позднее Мюррей встречает его в баре «Уморни путник».
Мюррей расстраивается, обнаружив, что там нет Марии. Если можно говорить о какой-то цели в жизни Мюррея, то цель эта связана с Марией, продавщицей напитков в молодежном общежитии. И про нее, он чувствует, не скажешь: не его поля ягода. Во-первых, она не очень хорошенькая. Зато молодая и дружелюбная, а ее английский превосходен – она даже понимает Мюррея, когда он говорит. С некоторых пор, с прошлой зимы, он положил на нее глаз. И весь год планировал сделать шаг в ее сторону.
Этим вечером он лелеял надежду встретить ее здесь. Теперь он расстроен. На улице уже темно. Вечера теперь короче. Ночи, как тут говорят, растягиваются.
Он видит, как в бар входит Дамьян.
– Дамьян, приятель, – говорит Мюррей, вставая с места и собираясь пожать руку шиномонтажнику.
Дамьян низкого роста, мускулист, неразговорчив – люди такого типа вызывают у Мюррея инстинктивное уважение.
Дамьян, пожимая руку Мюррею, осматривает помещение.
– Ханс-Питер? – спрашивает он.
– Его тут нет, – говорит ему Мюррей. – Я не знаю, где его черти носят. Дай-ка я куплю тебе выпить.
Они садятся вместе, и Мюррей интересуется:
– Ну, так что ты задумал?
Дамьян ничего не отвечает, и Мюррей спрашивает снова.
– Чем ты занимаешься?
Дамьян, вероятно не понимая его, пожимает плечами и качает головой.
– Но ты в порядке? – не отступает Мюррей.
– В порядке, да.
Они впервые выпивают вдвоем, без Ханса-Питера. Без него это оказывается крайне трудным делом.
И в итоге разговор переходит на шины.
– Так что насчет «Пирелли»? – слышит Мюррей свой голос. – Как они рядом с другими? С «Файрстоуном» хотя бы.
В их беседе все чаще повисают паузы, во время которых они обводят взглядом помещение, пытаясь найти хоть одну симпатичную девушку.
Затем Мюррей спрашивает что-то еще о шинах, и Дамьян корректно отвечает.
Так они разговаривают о шинах не меньше получаса.
– У меня были «Мишлен» на «мерсе», – говорит Мюррей после долгой паузы. – Высшего качества.
Дамьян молча кивает, отпивает.
– Как думаешь, увидим мы сегодня Ханса-Питера? – спрашивает Мюррей.
Дамьян молча пожимает плечами.
– Ты не знаешь, где он?
Дамьян, поднимая бокал с пивом, качает головой.
Однако, как выяснится позже, он не был честен. Он представлял, где был Ханс-Питер. Ханс-Питер находился в квартире Марии, без одежды, и смотрел очередную серию «Игры престолов» в хорватском переводе на маленьком пузатом телике Марии.
Глава 3
Утром наступила осень. Температура за ночь опустилась на двадцать градусов. Мюррей, стоя у окна в трусах и майке, ликует. Он воображает, как бросит этот взвихренный осенний день, полный мокрых листьев, в лицо Хансу-Питеру со словами: «Ну, как тебе это? Не хочешь мороженки, а? Паразит паршивый». Он растягивает лицо в улыбке, но его вдруг колотит кашель, так что он отходит от окна, скрючившись, с разбухшими сосудами на потных висках, и пытается ругаться матерно:
– Еб… твою… ТАК!
В квартире повисает тишина, точно пыль. Эту мрачноватую двухкомнатную квартиру он подыскал при помощи Ханса-Питера примерно через месяц после прибытия в городок. Хозяин – мужчина средних лет, а раньше здесь жила до самой смерти его мать, так что почти вся ее мебель осталась на месте – громоздкая мебель темного дерева. Внизу, на первом этаже, Мюррей бродит среди картин и безделушек старой леди, ее педальной швейной машинки и влажного постельного белья. Он хотел найти полностью обставленную квартиру. Он пользуется ее старыми металлическими ножами и вилками, ее покрытыми пятнами тарелками. А на стенах висят фотографии цвета сепии, в рамках, с какими-то людьми в старомодных костюмах, с лицами замогильного цвета.
Квартира наполнена теплым, застоялым воздухом. Серая дождливая осень за двумя большими окнами кажется надежно отделенной от тепловатой тишины комнат. Все здесь напоминает театральные декорации. Дождь стучит по окнам точно галька. Мюррей закуривает. Он теперь предпочитает местную марку сигарет – до такой степени здесь прижился. Он сидит в горячей ванне, окруженной ржавыми трубами, бесцветными плитками, с лампочкой высоко под потолком.